К СТОЛЕТИЮ С. Я. РЕБРИКОВА
   Маэстро
   
   СЕРГЕЙ ЯКОВЛЕВИЧ РЕБРИКОВ:
   СУДЬБА МАЭСТРО
   Имя   Сергея  Яковлевича  Ребрикова  хорошо  известно  в  кругу
вокалистов и преподавателей академического пения, профессиональных
музыкантов  и любителей оперного искусства. Среди его  учеников  –
звезды  мировой  величины: народный артист СССР Владислав  Пьявко,
солистка  Большого театра Екатерина Головлева, солист  Московского
театра оперетты Сергей Менахин, солист «Новой оперы» Андрей Бреус,
солист  Государственной академической русской хоровой капеллы  им.
А. А. Юрлова Евгений Прижилуцкий, солистка Хьюстонской оперы Мария
Пономарева-Маркина, солистка Венской оперы Ольга  Шалаева,  солист
Большого  театра  Евгений  Кибкало...  В  Москве  нет  ни   одного
музыкального  театра, в котором бы не работали те,  кто  в  разное
время  учился  у  Сергея Яковлевича. Уникальный  метод  постановки
голоса,  воплотивший в себе принципы итальянской школы  певческого
звука, принес ему репутацию выдающегося учителя. Впрочем, несмотря
на  талант  и признание в музыкальной среде, маэстро, по выражению
одного   из  своих  учеников,  известного  оперного  певца   Ивана
Кожинова, «остался «катакомбным» педагогом, о котором в  любом  из
отечественных  во­каль­но-энци­клопедических изданий  мы  едва  ли
найдем  хоть  полслова». Последний факт оставим  на  совести  этих
изданий,  однако  от  себя добавим – в жизни этого  неординарного,
богато одаренного Богом человека было много несправедливости…
   Сергей  Ребриков  родился в 1907 году в  городе  Новочеркасске.
Уже  в раннем возрасте у него обнаружились незаурядные музыкальные
способности, и мальчика отдали в музыкальную школу – заниматься по
классу  скрипки. Впрочем, скоро стала очевидна другая грань  юного
таланта  –  у Сергея проявился удивительно чистый, звонкий  голос.
Память  о  своей  первой учительнице пения  (А.  П.  Еременко)  он
сохранил до конца жизни – фотографический портрет педагога висел у
него над фортепьяно рядом с изо­бражениями выдающихся певцов,  его
профессора из консерватории, коллег и учеников…
   Однако   беззаботное   детство  и   музыкальные   уроки   скоро
кончились:  привычный  уклад  взорвала  революция,   а   затем   и
Гражданская война, унесшая с собой жизни
   матери  и  сестры  Ребрикова. Одиннадцатилетним  мальчишкой  он
невольно  стал  беспризорником и шесть лет колесил  в  вагонах  по
разрушенной и вновь восстающей из пепла стране. Как пишет в  своей
книге  В.  И. Пьявко, скитания закончились, когда однажды  мощный,
насыщенный  баритон  Сергея услышал командир Красной  армии  (увы,
имени  его  мы не знаем) и, потрясенный, привел молодого  донского
казака в Московскую консерваторию. Несмотря на то что учебный  год
был  в  разгаре,  юношу прослушали. Приемную  комиссию  возглавлял
знаменитый педагог-вокалист Назарий Григорьевич Райский,  который,
недолго   думая,   вынес  вердикт:  «Зачислить  ввиду   выдающихся
способностей».
   В  середине  30-х годов Райский был вынужден уехать  в  Тифлис.
Вслед  за  преподавателем в Тифлисскую консерваторию  перевелся  и
Ребриков.  Закончив  оба  учебных  заведения,  Сергей  поступил  в
аспирантуру   и  одновременно  занялся  концертной  деятельностью:
выступал в спектаклях оперной студии Московской консерватории, где
блестяще   исполнял   партии   Фигаро  («Севильский   цирюльник»),
Эскамильо   («Кармен»),  Валентина  («Фауст»),  Тонио   («Паяцы»),
Онегина («Евгений Онегин») и др.
   В  1940  году Ребриков решил попробовать свои силы  в  качестве
педагога, устроившись на работу в Музыкальное училище имени М.  М.
Ипполитова-Иванова   (сегодня   –   Государственный    музыкально-
oed`cnchweqjhi институт). Во время Великой Отечественной  войны  в
составе музыкальных бригад выступал на фронтах и перед работниками
тыла. Вот что писал о нем журнал «Литература и искусство» за  1944
год:  «У  Ребрикова  большой красивого  тембра  баритон,  отличные
внешние  данные и яркий сценический темперамент. Свою единственную
в   «Гейше»   арию  «Ан­глий­ский  моряк-молодец»  Ребриков   поет
превосходно».
   Но  победный  1945 год оказался для Сергея Яковлевича  роковым:
за рассказанный «политический» анекдот его по доносу арестовали  и
отправили  отбывать  наказание на угольные  шахты  в  Воркуту.  На
севере  Ребриков оказался в заключении вместе с сыном итальянского
вокального  педагога  Рондзи (иногда  его  фамилию  переводят  как
Розатти),  который в свое время давал уроки Шаляпину.  Именно  там
Ребриков узнал секреты «постановки голоса» итальянской школы.
   В  1956  году  Сергей Яковлевич Ребриков был  реабилитирован  и
вернулся   в   столицу.  Явившись  в  Московскую   филармонию   на
прослушивание, он своим мощным баритоном заставил членов  комиссии
вспомнить  и  заговорить  о себе. Вскоре  он  стал  преподавателем
вокала  в  ГИТИСе и получил разрешение выступать на  концертах  от
филармонии.
   С   1960   года  Ребриков  полностью  посвятил  себя  вокальной
педагогике,  очень  скоро  получив репутацию  «кузнеца  певческого
голоса».  Он  работает  в ГИТИСе, одновременно  изучает  «природу»
голоса  в  Институте  отоларингологии,  штудирует  литературу   по
вокалу,  учебники  по  анатомии  и медицине,  проводит  сложнейшие
физиологические исследования и эксперименты, анализирует  огромный
объем  материала, наконец, пишет диссертацию. Но вскоре уничтожает
все  свои  труды,  поскольку  «ответственные  лица»  не  позволили
бывшему политзаключенному выступить с ее защитой.
   …После   вынужденного  ухода  на  пенсию  Ребриков  до   самого
последнего    дня   помогал   молодым   талантам,   исправлял    и
восстанавливал  голоса  профессиональным исполнителям.  28  января
2000  года  в возрасте 92 лет Сергей Яковлевич Ребриков скончался.
Но  память  о нем не умерла. По сей день его ученики, а также  уже
«ученики  учеников» проводят вечера встреч и концерты, посвященные
памяти маэстро.
   При написании биографии использованы следующие материалы:
   – Личные воспоминания учеников С. Я. Ребрикова;
   –  И.  И.  Кожинов. «Катакомбный педагог»: слово, сказанное  на
концерте, посвященном памяти С. Я. Ребрикова.
   
   ПРЯМЫМ ТЕКСТОМ
   В этом разделе мы собрали истории,
   рассказанные  самим  Сергеем Яковлевичем Ребриковым  и  бережно
сохраненные  его  учениками. Читая их,  как  будто  слышишь  голос
Маэстро: сильный, красивый, мощный…
   
   Воспоминания  Сергея Яковлевича Ребрикова записаны Константином
Олеговичем Поповым.
   
   «Сейчас будем тебя убивать...»
   «В   1945   году   меня   арестовали   за   рассказанный   мною
«политический»   анекдот  и  отправили   отбывать   наказание   на
воркутинские угольные шахты. На следующий день после  прибытия  на
место  я спустился в шахту вместе с другими заключенными, основной
контингент  которых состоял из уголовников. Они меня  обступили  и
сказали:
   – Ну что?! Готовься. Сейчас будем тебя убивать...
   Сердце мое сжалось, но, немного придя в себя, я спросил:
   – Можно мне напоследок спеть песню?
   –   Можно,  –  снисходительно  ответили  уголовники,  им   было
интересно растянуть «удовольствие».
   И я запел:
   – Степь да степь кругом...
   В конце увел последнюю строчку в верхние ноты:
   – А жене скажи, что в степи замерз,
   А любовь ее я с соб-о-о-о-ой унес.
   Песня  отзвучала, и наступила мертвая тишина.  После  небольшой
паузы уголовники со слезами на глазах бросились меня обнимать:
   – Браток, браток! – говорили они мне...
   Так я был спасен. Вот что может песня!
   Она мне вторую жизнь подарила...»
   
   «Кому это теперь нужно?..»
   «Там  же,  в  лагерях,  мне  посчастливилось  познакомиться   с
итальянцем  –  сыном знаменитого Антонио Рондзи,  у  которого  сам
Шаляпин   брал   уроки   пения.  В  рамках   лагерной   культурной
самодеятельности  занимаясь с ним вокалом, я полностью  перестроил
манеру пения. Пришлось оставить старые навыки и все делать заново.
Но зато я получил итальянскую школу открытого, «полетного» звука и
мог впоследствии передать эти знания своим ученикам.
   После  того  как меня реабилитировали, я вернулся  в  Москву  и
стал  преподавателем вокала в ГИТИСе. Со страстью взялся за  дело,
соскучился  по этой работе. Изучил все книги по вокалу,  анатомию,
медицину  в  аспекте  голоса  и  пения.  Проводил  физиологические
исследования  и  эксперименты. Набрал большой объем интереснейшего
материала и написал диссертацию.
   Но   эти   сволочи  (имелись  в  виду  околонаучные  чиновники-
бюрократы) не дали защититься! Сказали – он враг народа, сидел  11
лет, куда ему диссертацию защищать?!.
     Я так обиделся! Проклял все. Пришел домой и выбросил все, что
у   меня   было,   на  помойку:  диссертацию,  книги,   пластинки,
магнитофонные записи...
   Столько  у  меня  всего было... А я выбросил.  Спрашивал  себя:
«Кому это теперь нужно?» От обиды, в общем...»
   
   Воспоминания Сергея Яковлевича Ребрикова записаны
   Иваном Игоревичем Кожиновым.
   
   Кипарисовый крест
   «Шел   1945  год.  Тогда  я  работал  во  фронтовых  концертных
бригадах.   И  вот  помню  два  случая.  Мне  подарили  старинное,
почерневшее  от времени кипарисо­вое распятие. А вскоре  приснился
ужасный сон: окровавленные куски мяса.  Мне сказали, знак  этот  –
предвестник   чего-то  ужасного,  может,   и   самой   смерти.   И
посоветовали  быть повнимательнее на улице – мало  ли  что,  вдруг
машина сoбьет.
   День  прошел  обычно, а ночью в дверь моей  комнаты  постучали.
Это  был  арест. Доставили на Лу­бянку. Держали в грязном метровом
боксе,   где   постоянно  горел  яркий  свет,  спать  не   давали.
Следователи  НКВД,  сменяя один другого,  изнуряли  допросами.  Я,
потеряв счет времени, в конце концов оказался в пересыльной тюрьме
как враг народа, осужденный по 58-й политической ста­­тье.
   Вспомнил тогда я и о пророческом сне, и о кресте – его  я,  сам
того не зная, взвалил на свои плечи».
   
   Восьмой
   «Когда  я еще сидел в лагере, приходилось жить в бараке  вместе
с  блатными.  Было  жутковато:  они время  от  времени  устраивали
поножовщину,  жестоко  дрались. Но меня не трогали,  относились  с
sb`femhel.  Как-то  раз  прихожу  в  баню.  А  банщик  был   мужик
жуликоватый.  Я  ему говорю: «У меня телогрейка  почти  новая,  не
пропадет?»  «Нет,  – говорит, – оставляй, все в порядке  будет.  Я
посмотрю  за  ней». Разделся я, оставил телогрейку,  вещички  кое-
какие и пошел мыться. Когда же вернулся, ни новой моей телогрейки,
ни  вещей не оказалось на месте. Я к банщику: «Как же так? Где мои
вещи?!»  А  тот  спокойненько  отвечает:  мол,  ничего  не  видел.
«Наверное,  –  говорит, – кто-то украл». Дал мне  взамен  какое-то
старье.
   Конечно,  я  очень  расстроился. Прихожу в барак,  рассказываю,
так, мол, и так – обокрали в бане. Прошло несколько дней. Захожу с
улицы  в  барак, на пороге мне кто-то говорит: позови банщика  (он
тоже  жил  в  нашем  бараке) и выходи с ним на улицу.  Выходим  за
порог, а там с топором стоит узбек, обладавший огромной физической
силой.  И  ни  слова  не говоря он раскроил  этим  топором  голову
банщику.  Потом сказал: «Восьмой, – и добавил: – Это чтобы  нашего
артиста не обижали».
   
   Предсказание
   «Однажды к нам домой зашла цыганка, предложила погадать  мне  и
моей сестре Вале. Мы согласились, а она, посмотрев на наши ладони,
сказала,  что  один из нас доживет до глубокой старости  и  станет
известным  в  своей области человеком, а другой  погибнет  в  юном
возрасте.  Но кого какая судьба ждет, так и не раскрыла.  Я  тогда
подумал, что скорее всего погибну я (в жизни моей тогда было много
риска),  а сестра, наверное, станет известной певицей – она  имела
очень  неплохой голос. Но вышло по-другому. До седин  дожил  я,  а
Валю зарезал наш дядька».
   
   Беспризорники
   «После  смерти  матери  отец сошелся с  одной  женщиной,  и  та
уговорила  его  прогнать нас с сестрой из дома.  Чтобы  выжить,  я
занялся  контрабандой табака. Занятие было рискованным. Мы  возили
товар  под  вагонами, и каждый раз боялись оказаться под  колесами
поезда.  Как-то, помню, повздорил с главарем банды. Ребята  встали
кругом,  а  мы  с  ним вышли на середину и стали драться.  Он  был
крепче меня и мог легко меня убить, но я оказался ловчее и здорово
его поколотил. Тогда народ зашумел: «Будешь теперь ты главарем!..»
Нет, подумал, надо с этой ерундой завязывать – отказался и уехал в
Дагестан».
   
   «Найдите мне сына…»
   «В  юности  я занимался гипнозом (в начале 1990-х годов  И.  И.
Кожинов  стал свидетелем гипнотического сеанса Сергея Яковлевича).
И  была  у  меня  девушка-медиум. Однажды в Новочеркасске,  вскоре
после  Гражданской  войны, ко мне пришла женщина.  Стоит,  плачет,
мол,
   сын  ее,  белый офицер, бесследно пропал, просит найти  его.  Я
позвал медиума: под воздействием гипноза та впала в транс, а потом
сказала,  что  видит  мужчину живым и здоровым.  А  вскоре  матери
пришло письмо из Лондона – писал ее сын…»
   
   «Вешал на мизинец три пудовые гири…»
   «Я  очень  любил  спорт. Зимой после зарядки выбегал  из  дома,
бросался  в  снег  и  обтирался полотенцем. Во  дворе  дома  стоял
турник.  Я привязывал к кистям рук ремни и крутил на нем «солнце».
Мог  повесить на мизинец три пудовые гири (48 кг) и несколько  раз
спокойно  их  отжать (рассказывая это, Сергей Яковлевич,  которому
было  уже 87 лет, взял правой рукой 24-килограммовую гирю и поднял
ее  над  головой).  Тогда на праздниках было  принято  выстраивать
ohp`lhd{ из людей. Я ложился на землю, на меня укладывали  широкий
щит,  на  котором  одновременно выстраивали акробатическую  фигуру
двенадцать  человек. Лет до восьмидесяти катался на велосипеде.  А
потом  надоело. Но вообще никогда не мог подумать,  что  я,  такой
сильный, когда-нибудь буду передвигаться с палочкой».
   
   Потрясающие люди
   «Вообще-то  мне в жизни везло на встречи с потрясающими,  очень
талантливыми  людьми.  С  некоторыми из них  мы  близко  общались,
дружили.  Знаменитая  певица Антонина  Васильевна  Нежданова  даже
хотела меня усыновить. Но я, честно говоря, не решился…»
   
   Экспромт
   «В  Тифлисе мне как-то раз пожаловался сокурсник, что ему  дали
учить  романс на грузинском языке, он зубрит уже целую неделю,  но
никак  не может запомнить «эту абракадабру» с множеством гортанных
звуков. Я говорю: «Могу выучить его за 15 минут. Давай ноты!»  Он:
«Не  выдумывай!..»  Я  взял  ноты и стал акцентированно  повторять
романс  (рассказывая эту историю, Сергей Яковлевич тут же  начинал
напевать его на грузинском языке), а через
   15 минут сел за фортепьяно и, сам себе аккомпанируя,
   исполнил  произведение без единой запинки.  Там же, в  Тифлисе,
местный  композитор попросил нас, студентов, спеть его  песню.  Но
ему  совсем  не  понравилось,  как исполняли  ее  те,  к  кому  он
обратился. Тогда я сказал: «Давай, спою твою вещь. Только ее  надо
немного  переделать». Композитор согласился. Я кое-что поправил  в
нотах  и  вскоре выступил с песней со сцены. Потом он  долго  меня
благодарил  и говорил всем, что «петь его произведения  надо  так,
как это делает Сережа Ребриков».
   
   Спор
   «Однажды,  когда я учился в Московской консерватории,  поспорил
со  своим приятелем, что смогу выпить без промедления целый поднос
стаканов  с  кефиром. Я пил, не останавливаясь, и в итоге  выиграл
спор».
   
   Соло на рояле
   «У  меня  был  приятель – адвокат. Однажды он говорит:  «Хочешь
заработать? Я тебя приглашу на встречу, где будут мои коллеги.  Ты
споешь куплеты Мефистофеля. Но придумаем так: когда все соберутся,
я объявлю номер, а ты неожиданно выбежишь из-за двери, вскочишь на
рояль  и  споешь!»  Так мы и сделали. Адвокаты  сначала  хохотали,
потом долго аплодировали, а я в итоге неплохо заработал».
   
   Круг обреченных
   «Спустя  много лет после моего ареста я узнал, почему  оказался
в  лагере. Оказывается, мое имя назвала Марина Спендиарова  –  она
училась  со  мной в аспирантуре и, кажется, преподавала английский
язык  у  дочери  Сталина.  После  изнурительных  допросов  в  НКВД
Спендиарова была вынуждена назвать весь свой «ближний круг». По ее
делу осудили около 30 человек, в том числе и меня...»
   
   Воспоминания Сергея Яковлевича Ребрикова записаны
   Мариной Максимовной Голубевой.
   Девочка
   «Помню  себя трехлетним ребенком. «Вот на двери висят штанишки,
надевай  их», – говорит мама. Я ни в какую! «Не буду, –  кричу,  –
только  мальчики  ходят в штанишках». Долгое время  мне  почему-то
казалось, что я – девочка…»
   
   Сестра
   «У  нас в доме было три комнаты. Отчетливо помню, как из первой
комнаты я вошел во вторую, там на кровати лежит моя мать, а  рядом
с  ней  непонятное существо, завернутое в белую тряпку. Я подошел,
смотрю, а мама протягивает мне этот кокон: «Вот, – говорит, – твоя
сестра».
   У  Вали был очень сильный и красивый голос. Причем проявился он
неожиданно:  одно  время  она  долго болела  коклюшем,  без  конца
кашляла,  и,  очевидно,  тем  самым  натренировала  связки.  Когда
выздоровела,  выяснилось,  что  голос  стал  лучше  прежнего.  Мне
казалось, когда она вырастет, станет знаменитой певицей. Про  свое
будущее даже не задумывался – после того как матери нагадали,  что
один  ее  ребенок  погибнет в 16 лет, а  другой  станет  известным
человеком, я почти поверил, что меня убьют в какой-нибудь драке (у
нас   в  городе  было  много  детских  домов,  постояльцы  которых
славились   дерзкими   выходками).  А  вот   получилось,   считай,
наоборот…»
   
   Певица Тамара
   «Когда  мне было пять лет, мы жили в двухэтажном доме.  В  углу
одной  из  комнат стоял граммофон, и мать часто заводила пластинки
известной тогда эстрадной певицы Тамары. Нельзя передать, как мне,
тогда  еще совсем ребенку, нравилось слушать эти песни, и особенно
романс  «Почему я безумно люблю?» …Кстати, потом я  узнал,  что  в
свое  время у Тамары было множество поклонников, которые  устилали
цветами землю перед ее ногами и щедро одаривали драгоценностями. А
вот  при советской власти у певицы отобрали квартиру, дали  взамен
маленькую комнатушку, и когда она совсем постарела и уже не  могла
работать, то брала что-нибудь из своего «золотого запаса» и  несла
в  ломбард. На вырученные деньги покупала шампанское. Так и сидела
вечерами, пила шампанское, вспоминала времена, когда была  молода,
и в этом опьянении мелькала вся ее жизнь.
   После  ее  смерти  обнаружилось, что вся  комната  от  пола  до
потолка  забита  пустыми  бутылками.  Сейчас,  когда  я  вспоминаю
Тамару,  мне на память приходят слова из романса Алябьева «Нищая»:
«Она была мечтой поэта, и слава ей хвалу плела».
   
   Родственники
   «Мать мою звали Марфа Дмитриевна, ее родную сестру (она жила  в
станице Морозовской) – Марией Дмитриевной. Деда своего я не знал и
не видел, а вот бабушку, Пелагею Петровну, помню хорошо – она меня
очень любила.
   Врезалось  в память, как бабушка жарила картошку и заливала  ее
тестом. Это было очень вкусно. На столе у нее всегда стояло  много
всякого  варенья  и тарелка с приженчиками – печеньем.  Еще  помню
блюдо  «бабошки»,  которое делалось так: тонким слоем  раскатывали
тесто и резали на кусочки, затем толкли много мака, смешивали  его
с  медом, выкладывали начинку на тесто, заворачивали, долго варили
в  большой  кастрюле, потом остужали и на другой день подавали  на
блюдечке к чаю.
   Бабушка  занималась хозяйством. У нас были  куры,  утки,  гуси,
поросята. На Рождество варили маленького поросеночка, подавали его
с хреном и со сметаной. Стол был завален всякой снедью. Закалывали
к  празднику свинью, делали из нее салтысон (по-другому  зельц)  и
много колбасы, которую хранили в погребе».
   
   Первая учительница
   «В  свое  время  мать  купила у знакомых  старый  рояль  за  50
рублей.  Кто-то из родных играл на нем «Собачий вальс»  и  показал
мне  первые  ноты.  А  я и сам со временем стал  музыку  по  слуху
ondahp`r|.  Как-то сел и саккомпанировал себе романс  «Как  хороша
была  та  ночка  голубая». Мне тогда было 12 лет.  Меня  повели  к
профессору  Фигурову, он послушал, как я пою, и сказал: «Маленький
еще!  Надо  подождать, пока разовьется грудная клетка  и  окрепнет
голос.  Приходите  позже!» Но у этого профессора  мне  все  же  не
довелось  брать уроки. К нам в школу пришла учительница Александра
Петровна  Еременко и, прослушав всех ребят, отобрала  меня  и  еще
одного  парня, и предложила заниматься с ней вокалом.  Так  все  и
началось…»
   
   Уроки жизни
   «Но  к тому времени жизнь моя покатилась кувырком: мать умерла,
денег не было, отец по настоянию мачехи выгнал нас с сестренкой на
улицу.  Домой не пускали – все заперто. Я жил в сарае,  где  лежал
уголь. Устроил там себе ложе: сбил доски, нашел старенький матрас,
на  нем  и спал. Иногда ночевал на скамейке в саду или на  полу  в
парадном    какого-нибудь   дома.   Превратился,   в   общем,    в
беспризорника.
   И  стал я тогда с ребятами возить на поездах контрабандой табак
из-за   Кубани.  Мы  садились  на  «треугольники»  (сцепки)  между
вагонами, ехали до Ростова, там пересаживались ночью на  скорый  и
доезжали до станицы Афинская. Оттуда шли в аулы к чеченцам,  брали
у  них  желтый  и красный табак высшего качества.  Покупали  за  4
рубля,  а продавали торговцам папиросами по 10–12 за пачку.  Потом
шли на главную улицу города, находили кондитерскую, покупали по 10
слоек,  шоколад  с вафлями и два фунта конфет, которые  назывались
«гренатин»  и  «неозет», мчались в скверик имени атамана  Платова,
основателя Новочеркасска, перескакивали через ограду, садились  на
траву  и съедали все сладости. И босые шли по улице, гордо  взирая
на прохожих…
   Как-то  произошел со мной неприятный случай:  я  застрял  между
трубами  под  вагонами, и около 12 километров меня протащило  так,
что  ноги волочились по шпалам. Самое удивительное, что я даже  не
успел  испугаться.  На  остановке снова влез  на  «треугольник»  и
поехал дальше.
   Ездили мы втроем: Шмулька, ему было 10 лет, 16-летний Султан  и
я  – 15 лет от роду по прозвищу Зеда. Меня так нарекли после того,
как в кинотеатрах показали один иностранный фильм, героя которого,
силача  с  бритой  головой, звали Зеда. У меня  тоже  была  бритая
голова и очень даже крепкое телосложение. В общем, контрабандой  я
занимался четыре года.
   Кроме  табака, возили спирт: покупали его в Батуми, заливали  в
сделанные  на заказ металлические пояса с заклепками, привозили  в
Новочеркасск  и  продавали на рынке. А  раз,  помню,  я  поехал  с
друзьями в Сухуми, познакомились там с моряками, которые возили из
заграницы кокаин и морфий. Все это мы попробовали, но ни к чему не
пристрастились.  Кокаин  был  немецкий,  в  маленьких  пузыречках,
мерковский, лучший. Морфий кристальный, аморфно-белого цвета,  без
запаха и вкуса…»
   
   Поворот
   «Контрабанду  я  бросил  в  19 лет: вырос  и  не  умещался  под
вагонами.   Устроиться   на  службу  было  невозможно,   попытался
трудиться  чернорабочим  (таскал  доски  с  приятелем  Александром
Кудряшковым,  у  которого был прекрасный бас и  которого  потом  я
привел в консерваторию) – ничего не получилось. Дошел до того, что
решил  застрелиться.  Сидел  как-то на  лавочке,  думал:  никакого
просвета  в жизни, куда лучше – приставил наган к виску и  привет.
Вижу, идет мой приятель, пианист Саша Кралевицкий. Подошел ко мне,
спросил,  почему  я  грустный, и в качестве развлечения  пригласил
lem  на один, по его словам, потрясающий творческий вечер. С  того
момента  началась  моя другая жизнь. На вечере  я  познакомился  с
певцами  и  пианистами, мне аккомпанировали, я пел и понимал,  что
это как раз то, что я хочу делать в жизни…»
   
   Воспоминания   Сергея   Яковлевича   Ребрикова   о   работе   с
Владиславом Ивановичем Пьявко взяты из книги В. И. Пьявко  «Тенор.
Из хроники прожитых дней».
   
   «Три с половиной года Владислав
   стоял «на эшафоте»…»
   «Студент  Пьявко был переведен в мой класс на втором  курсе.  У
меня  сохранилась служебная записка, поданная мною тогда в деканат
ГИТИСа. В ней подробно описано то певческое состояние, в котором я
получил  этого  студента (на первом курсе он  занимался  у  некого
Трегубова),     и    констатируется    грустный    факт     полной
профнепригодности.   Впрочем,  констатируется   также   бесспорное
наличие  огромного  желания  работать и большой  трудоспособности.
Меня  спрашивали: а почему вы Пьявко вообще взяли, если такой  был
вокальный  кошмар? Мне его стало жалко. Я подумал, что ведь  этого
парня я, наверное, смогу сделать, не нужно бросать его на произвол
судьбы. И его с радостью мне отдали – мол, мучайся! А мучений было
много.  И применять к нему приходилось совершенно необычные приемы
и   методы.   Сначала   пришлось,  конечно,  делать   дыхание   по
итальянскому методу. Я сам освоил этот метод в несколько необычных
для   такого  рода  занятий  обстоятельствах  –  во  время   моего
пребывания  в  воркутинских  тюрьмах  и  концлагерях,  где  провел
одиннадцать лет. И вот там я встретился с одним итальянцем,  сыном
знаменитого  преподавателя  пения  Антонио  Рондзи,   у   которого
несколько  лет  подряд занимался сам Федор Иванович Шаляпин.  Наши
лагерные  занятия продолжались пять лет. Мне приходилось  отдавать
своему педагогу последний кусок хлеба. Страшной была жизнь в  этом
режимном лагере, но там я получил бесценные знания.
   А  потом, когда уже приехал в Москву, стал заниматься в Научно-
исследовательском институте отоларингологии под руководством  двух
замечательных  врачей  – физиолога Рахима  Закареевича  Амырова  и
отоларинголога   Ивана   Александровича  Казанского.   В   течение
длительного   времени  мы  работали  со  специальными   приборами,
исследовали  человеческий  голос,  дыхание,  движение   диафрагмы,
работу  связок, словом, все, что имеет отношение к рождению звука.
Я  переворошил  всю Ленинскую библиотеку, прочел  все  медицинские
книги, которые могли быть мне полезными. А вот диссертацию мне так
и  не  удалось сделать, потому что музыканты говорили мне,  что  у
меня физиологическая тема, а физиологи – что тема музыкальная.  Ну
я
   и  плюнул  на это. Думаю, слава тебе Господи, познал  я  много,
почти  все, что только можно по этому вопросу, так что обойдусь  и
без диссертации.
   Аппарат  у Владислава просто чудовищный. Баритональные  связки,
басовая  глотка и теноровый рот. Связки большие, широкие,  значит,
голос  должен  быть  мощным. Но ни о  какой  мощи,  когда  он  мне
достался, и речи быть не могло. Приходилось ему рот открывать  для
пения. Что было хорошо – нос у него немного курносый, верхняя губа
небольшая,  и  когда он чуть улыбнется, сразу открываются  верхние
зубы  и даже десны. Это как раз то, что нужно певцу. Была в России
знаменитая  певица Фелия Литвин. Она говорила,  что  рот  у  певца
должен  быть  открыт, как пасть у царя зверей льва.  Верхние  зубы
обнажены, челюсть нижняя отвалена, гортань опущена; подача дыхания
–  и  вот тогда пошел го-лос. Правда, пела Фелия Литвин в основном
Вагнера.
   Три  с половиной года Владислав стоял у меня «на эшафоте».  Это
упражнение  я  изобрел специально для Пьявко. Берется  стул  двумя
руками  за  спинку. Корпус вертикально спинке на уровне  вытянутых
рук.  Затем  отставляется правая или левая нога до предела  назад,
другая   в  это  время  сгибается  в  колене  под  прямым   углом.
Откидывается голова до предела назад, спина прогибается  книзу,  к
полу.  Вот  в  таком положении пропеваются плоским звуком  гласные
«я», «е», «и». И голос стал расти, улучшаться.
   То,   что   Владислава  приняли  в  Большой  театр,  для   меня
неожиданностью не было, хоть и пробовались тогда триста человек. Я
хорошо знал его возможности.
   Признаюсь  –  перед  первым туром я отправился  к  одной  своей
знакомой, которая очень хорошо гадала на картах. Говорю: «Симочка,
разложите,   пожалуйста,   карты,   посмотрите,   как   у   моего,
благополучно?» Она говорит: «Да». Перед последним  туром  я  опять
пошел к ней. Она смотрит карты и сообщает мне: «У него болезнь из-
за  женщины».  Тьфу,  думаю, чтоб тебя черт  побрал!  А  Владислав
заявляется в ГИТИС с перевязанной головой – оказывается,  подрался
с какими-то хулиганами, заступился за женщину.
   В  тот год прослушивание проходило не в три тура, как обычно, а
в  четыре. Четвертый – с оркестром. Владислав до этого ни  разу  с
оркестром  не  пел. А спел этот мерзавец так, словно  сто  лет  до
этого  только в сопровождении оркестра и пел, ни одной ошибки,  ни
одной погрешности!
   Я  продолжал с ним заниматься и тогда, когда он уже  работал  в
театре,  старался  не  пропускать ни одного его  спектакля,  ни  с
большой партией, ни с маленькой. Потом мы все обсуждали, разбирали
по косточкам.
   Помню,  как он приехал после первого года стажировки в  Италии,
когда  занимался  у педагога Барра. Мне до этого Евгений  Кибкало,
тоже  мой  ученик, показал три урока этого Барра. И я сказал,  что
Барра  просто-напросто нужно убить за молниеносную порчу  голосов.
Владик  приехал  без голоса. Стали заниматься.  Я  знаю,  как  его
вести,  и  в  первый день заставил петь все в нос – делал  высокую
гортань. У него аж слезы лились, а я все: «Давай-давай!» На второй
день стал звук на губы выводить – укреплял гортань. Ну а на третий
говорю:  пой  как хочешь. Постепенно выправились. На  втором  году
стажировки  он  уже занимался у Ренато Пасторино. У меня  хранится
фотография   Пасторино  с  написанными  мне  итальянским   маэстро
трогательными словами».
   
   АВТОБИОГРАФИЯ
   СЕРГЕЯ ЯКОВЛЕВИЧА РЕБРИКОВА
   
   «Родился  в  1907  году  22  ноября  в  семье  фельдшера  в  г.
Новочеркасске.  В  1927 году окончил среднюю школу  и  по  причине
тяжелых  семейных и бытовых условий вынужден был уехать в Дагестан
и работать там на железной дороге чернорабочим и грузчиком.
   В  1928  году случай привел меня в Москву, я выдержал испытания
и был принят студентом в Московскую государственную консерваторию.
Окончил в 1933 году и был по конкурсу принят в аспирантуру   Школы
высшего художественного мастерства, которую окончил на «отлично» в
1936-м.   Будучи   студентом  МГК,  получал   стипендию   «молодых
дарований».
   С  1936  года по 1941 год начинается концертная деятельность  в
ЦДКА и во Всесоюзном гастрольном концертном объединении в качестве
солиста-певца и одновременно по совместительству педагога  молодых
солистов самодеятельных кружков.
   В  1941–1942 гг. работал солистом-певцом в Оперно-драматической
студии им. Станиславского.
   В  1942–1944  гг. работал в «Мосфильме» солистом по озвучиванию
фильмов, совмещая с работой педагога по постановке голоса  молодым
вокалистам.
   В  1944–1945 гг. работал ведущим актером-солистом в Белорусском
театре  музыкальной  комедии и проводил  педагогическую  работу  с
молодыми исполнителями.
   В    1945–1956   гг.   работал   в   Воркутинском   музыкально-
драматическом  театре как ведущий актер оперы, оперетты  и  драмы,
одновременно сочетая с педагогической работой с молодыми кадрами.
   Наряду  с  работой  в  театре провожу педагогическую  работу  в
средних школах №№ 1, 5, 7.
   С  1956 года и по настоящее время работаю преподавателем  пения
в Московском хоровом училище, где имею 54 ученика.
   Наряду   с   практической  работой  преподавателя  пения   веду
теоретическую  подготовку  к  защите диссертации  на  кандидатскую
степень по теме о дыхании и постановке голоса.
   В  связи  с  этим  работаю  под  руководством  двух  кандидатов
медицинских   наук   по   линии   физиологии   и   отоларингологии
Государственного исследовательского ин­ститута уха,  горла,  носа,
причем   в  своей  работе  использую  новейшие  исследования   как
советских авторов, так и зарубежных.
   Новейшие  достижения  науки в области  медицины  и  физиологии,
физики   и   акустики  дают  интереснейший  материал   и   большие
возможности  в  смысле  правильной работы  над  дыханием,  работой
гортани   и  надставной  трубкой,  которые  я  применял  в   своей
практической работе с несомненным успехом».
   18.04.57
   
   О СЕБЕ В ПЕРИОД УЧЕБЫ В НОВОЧЕРКАССКЕ
   «1922/23  учебный  год  –  первый год моего  пребывания  в  1-й
школе.  Обладая цепкой памятью и большой внимательностью, я  легко
учился.  Особенно любил литературу, музыку и пение.  Любил  писать
стихи, рифма давалась легко.
   В  15  лет у меня «сломался» голос, и я стал петь баритоном.  В
это время руководила самодеятельностью А. П. Ере­мен­ко, уважаемый
преподаватель Новочеркасской музыкальной школы. Она занималась  со
мной,  и  я  выступил впервые в день Великого Октября на  школьном
вечере. Имел огромный успех, став лучшим певцом нашей школы. Сцена
тогда  находилась в конце корридора на втором этаже. Пребывание  в
школе было самым счастливым временем, а Новочеркасск люблю до  сих
пор трогательной любовью как город, где я родился и рос.
   Меня   увлекала  физкультура,  которой  и  сейчас  не  перестаю
заниматься.  Замечательный педагог и человек  был  П.  М.  Волгин,
проживающий  ныне  в г. Ленинграде, – инструктор  физкультуры.  На
вечере  в  1924 году я получил почетную грамоту, которую храню  до
сих пор, за упражнения на турнике и брусьях.
   Директором  школы  был  Г. А. Смирнов,  замечательный  человек,
обладавший  мощным басом, которым, покрывая шум, к  концу  большой
перемены возглашал: «А ну-те по местам». И мы летели по классам.
   Последняя  встреча с ним была в 1934 году. Я, будучи аспирантом
Московской   консерватории,   давал   концерт   в   Новочеркасской
музыкальной школе и послал ему пригласительные билеты.  Он  принес
огромный  букет  цветов и после концерта сказал  мне  очень  много
теплых слов.
   Помню   В.   А.   Наугольнова  –  химика,  Л.  М.   Лапкину   –
преподавательницу   литературы, очень тепло ко  мне  относившуюся.
Фамилии других педагогов память не сохранила, но зрительно я помню
их всех».
   
   СРЕДИ УЧЕНИКОВ И ДРУЗЕЙ
   
   Воспоминания о Сергее Яковлевиче рисуют
   теплый и близкий облик этого человека,
   сумевшего в каждом ученике разглядеть уникальный талант. И  то,
как каждый из них
   с любовью и восхищением, со своей особой,
   но   всегда  теплой  интонацией  вспоминает  Маэстро,  еще  раз
показывает, что голоса
   были поставлены правильно...
   
   Екатерина Владимировна Головлева
   Солистка  Большого  театра с 1995 года, в  1996  году  окончила
Московскую государственную консерваторию (класс профессора  Б.  А.
Руденко),  в  2000  году  –  аспирантуру.  Лауреат  первой  премии
международного  конкурса  «Янтарный  соловей».  Училась  у  С.  Я.
Ребрикова с 1990 года.
   
   «Все, что Вы сказали, Учитель, все сбылось…»
   «Ребриков  Сергей  Яковлевич – для меня эти  три  слова  значат
очень многое. Всем, что я умею, что знаю,  обязана этому человеку.
Он – мой Учитель – научил меня работать, жить и ничего не бояться.
Я  познакомилась с ним в 1990 году (получается, что уже в  прошлом
веке!), и с тех пор ни проходит дня, чтобы я не вспоминала о нем и
не   благодарила   бы  его.  Сергей  Яковлевич   был   удивительно
жизнерадостным,  человеколюбивым,  добрым  и  мудрым.  С   ним   я
чувствовала  себя спокойно и уверенно – когда его  не  стало,  мне
показалось,  что  я  осиротела, осталась одна.  Надо  было  заново
научиться  жить.  Без  него,  без его  советов,  помощи,  без  его
улыбки...
   Иногда  во  время  занятий  я страшно уставала,  казалось,  что
больше  не  смогу  петь. И слышала его слова:  «Ты  можешь!  Давай
работай!» Теперь это я говорю себе сама.
   Все,  что Вы сказали, Учитель, все сбылось (ну или почти  все).
Вы этого не увидели, но мне кажется (нет – я просто это чувствую),
Вы и оттуда все знаете!
   …Я  пришла к Сергею Яковлевичу как меццо-сопрано, но,  послушав
меня,  он  сказал: «Какое же ты меццо? Ты настоящее  драматическое
сопрано».  Сначала  были и обиды, но очень скоро  я  безоговорочно
поверила  своему  наставнику и не пожалела  об  этом  ни  секунды.
Поначалу в Большом театре я тоже пела как меццо, но даже тогда  он
помогал  и  поддерживал  меня,  правда  всегда  оговаривался:   «В
тридцать  лет  ты  просто не сможешь петь как  меццо».  И  что  вы
думаете?  Именно в тридцать лет я перешла в драматическое сопрано,
десять  из  них  проработав  в ГАБТе  как  меццо.  Жаль,  что  это
произошло,  когда Сергея Яковлевича уже не было с  нами.  Я  люблю
Вас, Учитель, и всегда буду Вам благодарна! Спасибо, что Вы были в
моей жизни!
   Сейчас  в  моем репертуаре много партий драматического сопрано.
И  каждый раз, выходя на сцену любого театра или концертного зала,
я  обращаюсь к Вам, дорогой Сергей Яковлевич, за поддержкой. И все
мои творческие удачи и победы носят Ваше имя!..»
   
   Виктория Александровна Микулина
   Студентка  Российской академии театрального искусства  (ГИТИС),
факультет   музыкального  театра,  лауреат   Пятого   Мо­сковского
международного  фестиваля  национальных искусств  «Красота  спасет
мир». Училась у С. Я. Ребрикова в 1997 году.
   
   «Здесь должна быть твоя фотография...»
   «После  окончания  9-го  класса, когда музыкальная  школа  была
ong`dh, но очень хотелось петь, я попросила маму поездить со  мной
по  музыкальным  училищам на дни открытых  дверей.  Я  училась  по
классу   фортепьяно  и  не  имела  никакой  специальной  вокальной
подготовки, но все-таки упорно ходила на прослушивания:  возможно,
ожидала какого-то счастливого случая... И вот в один из таких дней
мы познакомились с удивительным человеком – Александром Петровичем
Диевским,  который  предложил показать меня бывшему  преподавателю
ГИТИСа.
   …Я  замерла, когда увидела пожилого человека с молодой осанкой.
Это  был  Сергей  Яковлевич Ребриков. Он сел за пианино,  попросил
меня  отойти в другой конец комнаты и спеть. А потом повернулся  к
маме  и  сказал:  «Эту девочку надо учить петь,  у  нее  природный
голос.  Я согласен с ней заниматься». Занятия проходили у  него  в
квартире. Он встречал нас у своего подъезда, где до нашего прихода
сидел   на   лавочке,   галантно  предлагал  подняться.   Поражало
количество афиш и фотографий его учеников, которые были  развешаны
на  стенах. С гордостью и трепетом Сергей Яковлевич рассказывал  о
каждом  из них. Впервые от него я услышала имя Владислава  Пьявко.
Он  жил всем этим!.. «А вот здесь должна быть твоя фотография»,  –
говорил он мне...
   Однажды  мы  застали  у  него студентов  музыкального  училища,
которые готовились к конкурсу. Сергей Яковлевич сидел за столом  и
был  похож  на врача-лора. Погрев зеркальце, он попросил  студента
вытянуть язык и вынес приговор: «В конкурсе участвовать нельзя,  у
тебя воспаление черпаловидных связок». Мои связки он тоже смотрел.
Оказывается, Сергей Яковлевич учился у профессора-отоларинголога.
   Потом  мы  с ним пели, он заставлял меня «чикать», приподнимать
верхнюю  губу  и  держать диафрагму. Занятия продолжались,  что-то
получалось, мы начали разучивать «Что ты жадно глядишь на дорогу».
«Потом  ты  будешь петь «Сильву», – говорил он мне. А впереди  был
выпускной класс. Родители сочли, что пение – это несерьезно и надо
поступать в университет… Прошло много лет. Я окончила университет,
какое-то  время  работала,  а  затем поступила  в  ГИТИС.  Желание
профессионально  петь  не покидало меня.  И  каково  же  было  мое
удивление,  когда я попала к педагогу по вокалу Галине  Евгеньевне
Давыдовой,  которая тоже училась у Сергея Яковлевича Ребрикова,  а
на  одном  концерте  снова  встретилась  с  Александром  Диевским.
Воистину пути Господни неисповедимы...
   Я  поняла, что жизнь подарила мне, девчонке с окраины,  встречу
с  гениальным человеком – маэстро Ребриковым, который предрек: «Ты
будешь петь!»
   
   Александр Петрович Диевский (Певцов)
   Солист   Неаполитанского  ансамбля  им.  Н.  Д.  Мисаилова,   в
молодости  несколько  лет  учился у Сергея  Яковлевича  Ребрикова,
позже у маэстро учились его дети.
   
   «Петь бы тебе в Большом театре!»
   «С  раннего  детства  у  меня было какое-то  особое  чувство  к
прекрасному.  Всему  я был рад: и цветам, и  солнцу,  и  людям,  и
музыке.  Скорее  всего  ценить  окружающую  красоту  меня  научили
родители. Мой отец рано умер, мне было тогда 6 лет. Он очень любил
музыку,  и  у  нас  был отличный по тем временам патефон  и  много
пластинок.  Отец  моей мамы, Иван Алексеевич  Певцов,  хорошо  пел
баритоном,  а  ее  отчим,  Александр Николаевич  Веселовский,  был
прекрасным  тенором,  пел  в московских театрах,  а  затем,  после
эмиграции, – в миланском театре «Ла Скала».
   Постоянные    разговоры   в   семье   о   великих   художниках,
композиторах, певцах, чтение вслух книг об их жизни и  творчестве,
прекрасные музыкальные произведения, которые звучали по  радио  (у
m`q  дома  оно, кажется, никогда не выключалось), не могли  пройти
бесследно. Своим маленьким сверстникам я говорил тогда, что, когда
вырасту, буду певцом.
   Конечно,  мне  очень хотелось серьезно заниматься  музыкой,  но
возможности  не  было. После смерти отца мы едва сводили  концы  с
концами:  жили в крохотной комнате в коммунальной квартире  (кроме
нас,  там было еще 35 человек), денег и на жизнь часто не хватало,
а  уж  на  обучение музыке тем более. Но я использовал любой  шанс
исполнить  свое  обещание:  пел  в  школьном  хоре,  участвовал  в
художественной самодеятельности, даже играл на домре в  Московском
городском доме пионеров и выступал на концертах в составе ансамбля
В. С. Локтева.
   После  армии сразу устроился на работу. А параллельно учился  в
музыкальной школе по классу сольного пения у О. П. Тарской. Но,  к
сожалению,  как выяснилось, учили меня неправильно –  искусственно
занижали  голос (вероятно, идя у меня на поводу: моим кумиром  был
Федор  Иванович Шаляпин, и я очень старался быть на него похожим).
Как следствие, из-за неправильной работы голосового аппарата стали
болеть и плохо смыкаться связки, появилась хрипота.
   Не знаю, чем бы все это кончилось, если б не случай. Однажды  я
услышал  красивый,  высокий, очень мощный мужской  голос,  который
доносился  из  открытых  окон дома напротив.  Разумеется,  захотел
узнать, кто его обладатель, и мой школьный товарищ (он жил  в  том
же   подъезде)  познакомил  меня  с  художником-ретушером  Володей
Черепковым,   который  брал  уроки  пения  у   Сергея   Яковлевича
Ребрикова. А Володя, в свою очередь, привел меня к своему учителю…
   Мне  запомнились многие приемы маэстро. Упражнения  на  дыхание
перед  началом  каждого  урока, знаменитый  «эшафот»  и  маленькая
деревянная палочка, которую ставили между передними зубами,  чтобы
научиться  правильному  звукоизвлечению.  Для  получения  хорошего
оскала  при  пропевании высоких нот приподнимали пальцами  верхнюю
губу,  а  для  красивого вибрато руками «раскачивали» кадык.  Были
отличные  упражнения  для  расширения  диапазона  и  силы  голоса,
продолжительного  удержания  звука на  высоких  нотах,  исключения
носового призвука...
   После  45 минут урока с Сергеем Яковлевичем я выходил от  него,
как  из  бани  – вся спина мокрая. Сомневался даже, что  мой,  как
казалось,  «жиденький» голос выдержит такие нагрузки  (проблем  со
связками  больше не хотелось). У маэстро на мои тревоги  был  один
ответ:  «Все  нормально! Нагрузка нужна, чтобы заставить  работать
связки».  Постепенно стали заметны результаты: появились  тембр  и
вибрато,  сила  звука, «металл» в голосе, звонкость, «полетность»,
расширился диапазон. Начали получаться «верха», о которых раньше я
мог только мечтать («до» третьей октавы и даже чуть выше).
   В  сентябре  1970  года вместе с ребятами с  работы  мы  решили
создать любительский вокально-инструментальный ансамбль (в  нем  я
должен  был петь и играть на бас-гитаре). Можете представить,  как
пригодились  вокальные навыки, полученные у Сергея Яковлевича?!  В
тот  проект я окунулся с головой, отдавал ему все свободное  время
и, к сожалению, пришлось прервать занятия с маэстро.
   …Шли  годы,  мои  дети  окончили музыкальную  школу  по  классу
фортепьяно, а в 1993 году, следуя моему примеру, стали брать уроки
вокала  у  Сергея Яковлевича Ребрикова (в то время ему исполнилось
уже  86  лет, но этот удивительный человек по-прежнему  был  полон
энергии и желания работать). Когда Наташа, дочь, поступила в ГИТИС
на   вокальное  отделение  (факультет  музыкального  театра),  наш
учитель радовался не меньше нас!
   Однажды,  когда маэстро проводил занятия у нас дома, я набрался
храбрости  и попросил меня послушать. Он дал «добро», и  я  запел.
После  огромного перерыва в наших с ним занятиях  я  был  готов  к
feqrjni  критике  (хотя все эти годы пел в  разных  коллективах  и
поддерживал себя «в форме»), но слова Сергея Яковлевича  пролились
бальзамом  на душу: «Петь бы тебе в Большом театре, а не торговать
электродами  и болтами!» (У меня в то время было малое предприятие
по купле-продаже металлоизделий.)
   В  ноябре  1999  года нашему учителю исполнилось  92  года.  Он
всегда говорил, что в молодости какая-то ясновидящая предрекла ему
жить  больше  100 лет. Мы все хотели верить в это. 1  января  2000
года  Сергей Яковлевич позвонил нам, поздравил с Новым годом,  как
всегда, наговорил много приятных слов. Я не думал тогда, что это в
последний раз. 28 января маэстро и друг ушел от нас навсегда…
   Я  безмерно благодарен Сергею Яковлевичу Ребрикову за  то,  что
он  дал нам, своим ученикам, путевку в жизнь. Вся наша семья  поет
по  сей  день.  В  июне  2007 года я был на  гастролях  в  Италии,
выступал с Неаполитанским ансамблем им. Н. Д. Мисаилова.  Мой  сын
Андрей  стал  профессиональным эстрадным певцом с хорошим  высоким
голосом и большим репертуаром. Дочь Наташа после окончания  ГИТИСа
работает в Театре музыкальной комедии Санкт-Петербурга.
   Спасибо дорогому маэстро за все…»
   
   Валентина Ивановна Легкова
   Друг  Сергея Яковлевича Ребрикова, познакомилась с ним  в  1979
году, с 1987-го до конца его дней брала у него уроки вокала.
   
   «Смогу ли я быть вашей ученицей?..»
   «Говорить  о  том,  кто в течение более чем  двадцати  лет  был
учителем,   другом   и   просто  незаменимым  человеком,   готовым
поддержать, дать совет в трудную
   минуту, непросто, а писать еще сложнее... Думаю,
   каждый,  кто  хорошо знал Сергея Яковлевича, вспоминает  о  нем
как о надежном, верном, добром, справедливом и мудром товарище. Он
прошел  трудную  школу жизни, однако не очерствел,  не  озлобился,
остался удивительным человеком, певцом и гениальным педагогом.  Он
умел  найти подход к любому ученику и «проявить» наиболее яркие  и
индивидуальные певческие данные каждого.
   Я  познакомилась с Сергеем Яковлевичем в 1979 году, когда мы  с
сыном  Володей  в  очередной раз пришли в Большой театр  послушать
Владислава  Ивановича  Пьявко в опере  «Пиковая  дама».  Во  время
перерыва  моя  знакомая  Юлия  Георгиевна  (в  прошлом  пианистка)
представила  нас  Сергею Яковлевичу Ребрикову.  Сказала,  что  это
педагог  Владислава  Ивановича Пьявко, а нас охарактеризовала  как
поклонников  его таланта. Сергей Яковлевич понравился  нам  сразу:
статный седой мужчина с умными глазами и прият-
   ной,  доброй  улыбкой  (ему было около семидесяти  лет).  Тогда
меня  удивил  его вопрос: «А сын поет?» (Теперь я понимаю,  что  в
этом  ничего странного не было.) Я ответила, что нет,  но  увлечен
серьезной музыкой и хорошим вокалом. Антракт закончился, надо было
возвращаться в зал. Тогда Сергей Яковлевич попросил наш телефон, я
назвала  номер  (записывать не было времени), не надеясь,  что  он
запомнит со слов. Каково же было мое удивление, когда через день в
квартире  раздался  звонок,  и Сергей Яковлевич  пригласил  нас  с
Володей   в  гости.  Мы  были  не  готовы,  но  поехали.  Конечно,
волновались.  Встретил он нас как своих старых  знакомых:  просто,
спокойно  и  радушно.  Посидели, познакомились,  маэстро  осмотрел
горло  у  Володи  и сказал, что пока он будет петь баритоном.  Так
начались наши встречи и занятия. Это был новый и очень важный этап
жизни.
   Занимались  они с Володей два-три раза в неделю (у  нас  или  у
него), я часто присутствовала на уроках. Мне было интересно,  я  с
детства  любила классику и приобщала к этой культуре сына. Поэтому
gm`jnlqrbn  с  Сергеем Яковлевичем Ребриковым восприняла  как  Дар
Божий и была счастлива!
   Прошло  несколько лет, Володя окончил театральное училище  и  в
1983  году пошел в армию. Сергей Яковлевич был на проводах.  Мы  к
тому  времени  очень подружились. Я часто ездила  к  нему  слушать
уроки  (начиная от колоратурного сопрано до баса), он приезжал  ко
мне  с  учениками. Вместе мы ходили на концерты, оперные спектакли
(по приглашению Владисла-
   ва Ивановича Пьявко и Ирины Константиновны
   Архиповой),   на   конкурсы  имени   Чайковского,   где   Ирина
Константиновна  была  председателем комиссии.  Для  меня  открылся
новый  мир:  удивительный и прекрасный. Я брала  отпуск  на  время
конкурса,  чтобы  прослушать все туры,  даже  домой  не  ездила  в
перерыве между дневным и вечерним прослушиванием. И хотя  я  очень
переживала за сына (он служил в Карелии, в погранвойсках),  Сергей
Яковлевич всегда находил слова, чтобы успокоить.
   В  декабре  1985  года  сын  пришел  из  армии  и  снова  начал
заниматься с Сергеем Яковлевичем. К сожалению, это продолжалось не
очень  долго.  Раньше  он  занимался как баритон,  а  после  армии
маэстро  стал  перестраивать  его  на  тенора.  Что-то  здесь   не
сработало... Однажды Володя пришел и сказал, что больше заниматься
не  будет.  Для меня это был удар! Но я ничего не могла сделать  –
так  решили  он  и  его невеста. Оля училась в  ГИТИСе  –  девочка
благородная,  порядочная, умная. Ждала  сына  два  года,  пока  он
служил.  Потом  свадьба...  Сергей  Яковлевич,  разумеется,  тогда
приезжал и был душой компании: он играл на фортепьяно, рассказывал
анекдоты, читал стихи, показывал фокусы и даже гадал по руке!
   Летели  годы...  Я  ходила  в  театр,  на  концерты,  конкурсы,
продолжала  бывать  на  занятиях  Сергея  Яковлевича.  Он   просто
завораживал: если что-то на уроке «не шло», Ребриков находил метод
и добивался своего. Состояние ученика менялось – это было видно по
глазам!  И однажды мне захотелось попробовать петь самой, серьезно
учиться  вокалу. Выбор педагога был очевиден, но я боялась сказать
об   этом  Сергею  Яковлевичу.  Если  подходить  здраво,  не  имея
музыкального образования, не зная даже нотной грамоты,  было  даже
глупо о таком думать. Но желание оказалось столь велико, что я все
же  решилась.  Спросила: «Смогу ли я быть  вашей  ученицей?»  –  и
замерла,  боясь поднять на него глаза. Пауза... И спокойный  ответ
маэстро: «Сначала мне нужно посмотреть твой инструмент». Я затаила
дыхание.  После  осмотра  он сказал, что можно  начать,  но  будет
намного  труднее, чем молодым, и еще слегка упрекнул:  «О  чем  ты
думала  все  эти  годы, мы бы уже столько сделали...»  После  чего
добавил: «Ничего, потихоньку все получится». Так начались занятия.
Я  учила ноты, занималась сольфеджио, вокалом. С каким восторгом с
нотами  в  руках  я  ездила  на уроки! Я  снова  чувствовала  себя
студенткой.  Сын  подсказывал, если что-то  было  непонятно,  и  я
чувствовала, что его интересуют мои занятия. Получалось  непросто,
но  постепенно  я  осваивалась и шла дальше. Были слезы,  моменты,
когда  бросала  все на какое-то время. Но жить без  этого  уже  не
могла,  поэтому  с еще большим рвением снова начинала  заниматься.
После  перерыва,  как правило, сипела, но Сергей Яковлевич  быстро
все исправлял. Кстати, когда учитель приезжал ко мне заниматься, в
комнату  приходила  моя внучка (ей тогда было около  пяти  лет)  и
внимательно слушала весь урок…
   Как  педагог Ребриков был уникален! Я присутствовала на  уроках
у  многих учителей вокала (в консерватории, в ГИТИСе), но у Сергея
Яковлевича  было  все  иначе, гораздо  эффективнее:  казалось  бы,
странный  прием,  и тут же результат. К нему приходили  из  многих
музыкальных заведений: исправлять голос, развивать талант. У  него
была  своя  школа,  свой подход. Хочется отметить интеллигентность
Qepce  Яковлевича,  его удивительную память,  великолепное  знание
анатомии   певческого  аппарата,  методик  работы  над   дыханием.
Скольких  певцов  он  спас от кризиса, от потери  голоса!  К  нему
тянулись,  его  обожали! Он умел вселять надежду,  находил  особые
слова. Иногда ругал, когда знал, что человек может работать лучше.
Особенно  трудные  места пропевал сам, и хотя был  баритоном,  мог
показать,  как должен звучать фрагмент для любого голоса.  Я  знаю
преподавателей,   которые  берут  учеников  с  уже   поставленными
голосами, а у него многие начинали с нуля и через некоторое  время
уже пели.
   Когда  Сергей  Яковлевич болел, я приезжала  к  нему,  готовила
обед,  ходила в магазин, делала массаж (по первой специальности  я
медик).
   А  его  дни  рождения!.. Он отмечал их несколько  дней  подряд.
Первый  –  праздновали дома у Сергея Яковлевича. К нему  приезжали
старые друзья: мама Владислава Ивановича Пьявко с сестрой, супруги
Гарневич,   Ирина  Константиновна  Архипова,  его   врач,   многие
другие...  В  остальные  дни приходили с  поздравлениями  ученики,
иногда  организовывали праздник у себя дома.  Маэстро  всегда  был
желанным гостем, душой компании. Когда я приглашала гостей к себе,
то  многие  спрашивали: «А Сергей Яковлевич  будет?»  С  ним  было
чрезвычайно интересно и приятно общаться всем, даже людям, далеким
от музыки.
   Он всегда с гордостью рассказывал об успехах своих учеников!  А
у него их было столько, что не перечесть. Владислав Пьявко – самый
любимый,  верный  и преданный ученик и друг. Он всегда  поздравлял
Сергея Яковлевича, помогал во всем. А когда не мог дозвониться  до
него,  обрывал  мне  телефон: «Что с  Сережей,  где  он?»  Недаром
Ребриков звал его «сын мой». А с каким нетерпением мы ждали фильм,
который снял Владислав Иванович, «Ты мой восторг, мое муче-
   нье!..».  В нем Сергей Яковлевич играл итальянского маэстро,  а
его учеником был Владислав – по сути, все как в жизни...
   Все  эти  двадцать  лет  общения  с  Сергеем  Яковлевичем,  его
учениками и друзьями стали лучшими годами моей жизни! Я счастлива,
что  судьба  свела  меня с ними. Это не только яркие,  талантливые
певцы и актеры, но и чуткие, благородные, отзывчивые люди!
   ...После  смерти Сергея Яковлевича Владислав Иванович Пьявко  с
Ириной Константиновной Архиповой сделали все, чтобы память  о  нем
осталась  надолго  в  наших сердцах. Особую благодарность  хочется
выразить  Константину  Олеговичу  Попову,  который  на  протяжении
многих лет помогает увековечить имя нашего общего Учителя. Мы, те,
кто  учился вокальному мастерству у Сергея Яковлевича, собираемся,
устраиваем концерты его памяти, вспоминаем о бесценных  знаниях  и
опыте,  которые  он  нам передал. И уже его  ученики  приводят  на
концерты  своих  учеников,  а те спустя  какое-то  время  приведут
своих... Дело Сергея Яковлевича Ребрикова продолжается!»
   
   Сергей Александрович Орлов
   Солист   хора  Большого  театра,  учился  у  Сергея  Яковлевича
Ребрикова с 1987-го по 1997 год.
   
   «Уверен в своей вокальной технике…»
   «С  Сергеем  Яковлевичем Ребриковым я встретился в  1987  году,
будучи  студентом училища при Московской консерватории  по  классу
вокала  у  Петра  Ильича  Скусниченко. Начав  (кстати,  тайком  от
преподавателя) заниматься у Ребрикова, я стал петь  гораздо  ярче,
свободнее, более открыто, что не всегда устраивало Пет-ра  Ильича.
Чтобы  не  конфликтовать, я перешел в ГИТИС,  где  попал  в  класс
Ройзена. Этот педагог особенно не вдавался в «вокальную кухню»,  и
я  мог спокойно заниматься с Сергеем Яковлевичем. Он снял голос  с
cknrjh,  поставил  на вокальное дыхание, научил понижать  гортань,
петь  на  зевке, на продыхе, на улыбке. Получив хорошую  вокальную
школу,  научившись настраивать связки и раскрывать  резонаторы,  я
стал солистом Москонцерта. Проработав там полгода, поступил в  хор
Большого  театра,  где тружусь по сей день:  являюсь  там  ведущим
первым тенором, исполняю сольные и хоровые партии.
   Мне  кажется,  что главное – быть востребованным,  специалистом
своего дела, а не ждать, когда и где предложат спеть. Вспоминается
один случай. Однажды один наш солист (он исполнял партию Лешего  в
опере  «Снегурочка») не вышел на работу. Спектакль  оказал-ся  под
угрозой  срыва.  Я  не знал эту партию, но решил  рискнуть.  Бегло
посмотрел ноты, раз прорепетировал и спел! Но «экспромт» получился
только  благодаря тому, что я был уверен в своей вокальной технике
и  мог  сосредоточиться  на  нотах. И  все  это  благодаря  урокам
Маэстро...
   Могу   только   восторгаться  педагогическим  талантом   Сергея
Яковлевича, я и сам по мере сил помогаю людям правильно петь.  При
этом всегда помню, что главное в вокальном искусстве, впрочем, как
и  в  любом  другом,  –  познать себя. Этому  и  учил  нас  Сергей
Яковлевич Ребриков».
   
   Ирина Александровна Вавилова-Гарневич
   Друг Сергея Яковлевича Ребрикова, в прошлом – актриса.
   
   «Стал беспризорником, но не сбился с пути...»
   «С  Сергеем  Яковлевичем  Ребриковым я познакомилась  в  Москве
(через  знакомую  массажистку), а когда  уехала  на  Камчатку,  мы
переписывались, я заезжала к нему, присылала деликатесы –  икру  и
крабов.  На  Севере  был особый «северный» график  работы:  девять
месяцев  трудишься, три месяца отпуск. Бесплатно давали билеты  на
самолет  в  любую  точку  России и даже за  границу.  В  Москве  у
драматической  актрисы оклад составлял порядка  80  рублей,  а  на
Камчатке мне сразу предложили 430 плюс каждый месяц надбавку.  Так
и вышло, что в 1954 году я уехала туда на 3 года, а задержалась на
20 лет. В 1974 году вышла на пенсию и
   уехала в Москву. Кстати, «северные» сказываются и сегодня  –  у
меня пенсия в 2 раза больше, чем средняя, да и вообще материальные
проблемы, слава Богу, не отравляют жизнь: Олег Видов, мой пасынок,
помогает, приезжает, как-то ездили вместе в Америку. (Он Видов  по
матери,  а  отец у него – Борис Николаевич Гарневич, у которого  я
была  пятой  (!) женой, а сам Борис Николаевич служил заместителем
Кагановича, считался большим человеком...)
   Сергей  Яковлевич  Ребриков был нашим  семейным  очень  хорошим
другом.  Его судьба сложилась непросто. Отец был фельдшером,  имел
свою аптеку. Родители рано ушли из жизни, а сестру в 15 лет убили.
Сергей  стал беспризорником, но не сбился с пути. Обладая чудесным
голосом, он получил два высших образования: закончил Тифлисскую  и
Московскую консерватории. Уже имея звание «музыкального  деятеля»,
как  «враг  народа»  попал  на 11 лет  в  Воркутинские  лагеря  на
угольные шахты. Пока отбывал ничем не заслуженную каторгу, супруга
и приемная дочь оставили его: жена заочно с ним развелась, продала
квартиру  и  уехала.  Когда  после реабилитации  Сергей  Яковлевич
вернулся  в  Москву,  ему  дали  лишь  комнату  в  коммуналке   на
Кировской.  Мы пытались сосватать его к одной знакомой  (хотя  бы,
чтобы получить квартиру), но не вышло…
   Ребриков  давал  сольные концерты, руководил  женским  хором  в
Центральном  доме  работников искусств. Затем в ГИТИСе  вел  класс
вокала,  потом  у  него появились ученики. Сергей Яковлевич  часто
приезжал к нам в гости, обычно привозил конфеты. А на десерт у нас
всегда был кофе с мороженым. Он любил бывать у нас, а я до сих пор
bqonlhm`~ наши встречи с большим теплом!»
   
   Елена Викторовна Попова (Золкина)
   Музыковед, аспирантка Российской академии музыки
   им. Гнесиных, лауреат международного конкурса «Искусство
   и   образование  в  XXI  веке».  Училась  у  Сергея  Яковлевича
Ребрикова с 1995 года до конца его дней.
   
   «У меня была ученица...»
   «Вечера,  посвященные  памяти Сергея  Яковлевича,  организуются
его  учениками  в виде концертов и ежегодно проходят  в  небольших
залах  в  камерной  обстановке (хочется верить, что  эта  традиция
надолго  сохранится).  Одним  из  инициаторов  встреч  был  ученик
Ребрикова,  ныне  лауреат  международного  конкурса  вокалистов  и
преподаватель вокала Иван Кожинов. И
   вот  на  одном  из  первых  таких концертов  после  выступления
нескольких  именитых  последователей школы Ребрикова  он  объявил:
«Среди  нас  есть  и  такие,  кто  «успел  вскочить  на  ступеньку
последнего вагона отходящего поезда». Это студентка теоретического
отде-ления музыкального училища при консерватории Золкина Лена…»
   Действительно,  я  была,  можно  сказать,  последней   ученицей
Сергея  Яковлевича:  его  не стало буквально  накануне  очередного
нашего  запланированного  урока. Трудно  описать  тяжесть  утраты,
которая  внезапно обрушилась на нас, его учеников. Холодные  волны
горечи невосполнимой потери до сих пор периодически накатывают  на
душу и сердце… Ведь физическое состояние и творческий дух маэстро,
отсутствие в его возрасте какого-то видимого со стороны недуга,  и
все  это на фоне неувядающего оптимизма, не давали даже намека  на
то,  что  его  жизнь  может  неожиданно  оборваться.  Учитель  сам
говорил, что точно доживет как минимум до начала ХХI века...
   Эпоха,  в которую вплелась жизнь Сергея Яковлевича, кажется,  с
нашей   точки  зрения,  непостижимо  трудной  (революции,   войны,
лагеря).  И  только  сильная личность способна, пройдя  тяжелейшие
испытания, сохранить себя, свое творческое начало, свою душу. Уход
из  жизни  человека, повлиявшего на твою судьбу  и  оставившего  в
памяти  неизгладимый след, заставляет по-новому взглянуть на  мир,
на само Бытие, на добро и зло. Поразительно, что яркая личность  в
трудных  условиях способна не просто не сломаться, но  дать  новые
ростки, создав, например, школу из последователей и учеников. И  в
этом есть большая справедливость и победа добра над злом...
   Наши  занятия  с  Сергеем Яковлевичем  длились  пять  лет.  Как
правило,  осенью  и  зимой уроки проходили у  нас  на  квартире  в
Коньково,  а  весной  и  летом – на  даче  (иногда  –  в  квартире
маэстро).
   Учитель в силу то ли своей скромности, то ли закаленности  духа
не  приветствовал,  чтобы ему уделяли особое  внимание  (например,
приезжали  за  ним  на  машине).  Он  предпочитал  добираться   из
Медведково  в  Коньково на метро. Кто-нибудь из  родителей  всегда
встречал  его у выхода из метро, чтобы неспешным шагом  пройти  до
дома  10–15  минут. Характерно, что даже если был гололед,  Сергей
Яковлевич  преодолевал  этот путь сам,  без  поддержки,  ревностно
следя  за  тем, чтобы никто не хватал его под руку в  потенциально
опасных  ситуациях...  Вместе  с  маэстро,  у  которого  в   руках
непременно  была  палочка,  а  на плечах  –  тяжеленное  пальто  с
цигейковым  воротником,  в нашу квартиру с  улицы  врывался  квинт
зимней  свежести. Наряду с традиционными приветствиями обязательно
следовал   комплимент  моей  старшей  сестре:  «А  Катечка   опять
похудела...»   –   эта  фраза  запомнилась  своей   интонацией   и
свойственным  только  Ребрикову  уникальным  тембром  с   оттенком
хрипотцы. Выражение навсегда закрепилось в нашей семье,  и  уже  в
rewemhe многих лет каждый пытается его воспроизвести…
   Несмотря на то что занятия проходили в отдельной комнате,  звук
разносился  не  только  по всей квартире,  но  и  по  всем  этажам
подъезда,  так что наши соседи тоже не скучали: чего только  стоят
вокальные  упражнения  «на слова»: «Р-р-р-р-р-роза  др-р-р-р-рянь»
или «какая Г-г-г-г-галя балда». Урок всегда был насыщенным, хотя и
ограниченным  по  времени. Потом мы вместе обедали:  в  неспешной,
размеренной  обстановке Сергей Яковлевич рассказывал о  знаменитых
учениках  или  своей жизни. Выяснялись неожиданные подробности:  у
кого  как складывалась карьера, кто каких успехов добился и  какие
трудности   переживал  при  неожиданной  потере  и  восстановлении
голоса.  Маэстро  всем  помогал восстановить  голос.  Он  говорил:
«Настоящий педагог вокала должен быть не просто хорошим учителем и
певцом,  но  и медиком, физиологом, а также понимать, как  устроен
человек,  чтобы суметь быстро помочь в разных ситуациях».  Учитель
любил  поговорить, а мы очень любили его слушать. Когда он начинал
свой  рассказ  со слов «У меня была ученица...»,  все  знали,  что
сейчас  будет  интересная история. А если в начале  обеда  выпивал
рюмочку  коньяку, то рассказы становились еще более живописными  и
детальными  (например,  всплывали подробности  о  гастрономических
пристрастиях знаменитостей).
   Особое  место  в  памяти  занимают уроки  на  даче  в  Болшево,
поскольку там сама по себе возникала особая атмосфера. Поселок был
построен  в  начале  50-х  годов и (по крайней  мере  наша  улица)
состоит  из  одноэтажных деревянных домов, проезжая часть  покрыта
полуразрушенным  асфальтом,  и везде,  даже  на  участках,  растут
могучие  березы,  душистые  липы, а  сады  заполнены  антоновскими
яблоками. Необыкновенный аромат весны и начала лета создает  запах
сирени,  шквалистым  ветром врывающийся вместе  с  пением  птиц  в
распахнутые  окна. В такой обстановке голос поневоле звучит  более
насыщенно  и глубоко. Несомненно, именно живое звучание заставляло
людей  останавливаться  напротив нашего  дома,  будь  то  одинокие
прохожие, семейные пары, мамы с колясками...
   Возвращаясь  к  началу, хочу рассказать, как я познакомилась  с
Сергеем  Яковлевичем. Мне было 12 лет, и я пела  в  хоре  Ансамбля
песни  и  танца  имени Локтева. Однажды к нам собиралась  приехать
американская  делегация,  и  меня  поставили  солисткой  на   одну
английскую песню. Но возникла проблема. Так как я пела в  хоре  во
вторых  альтах (самый низкий голос), у меня был совсем  не  развит
диапазон. Не было не то что верхних, но и средних нот. Меня  сразу
же  отвели  к  какому-то  очень «хорошему» преподавателю,  который
сказал: «Нет, с таким голосом этой девочке не потянуть эту  песню,
она  поет чисто, но не может достать даже «ре» второй октавы…»  Он
сделал  вид,  что позанимался со мной, показал какие-то  приемы  и
отпустил.  Я расстроилась, пытаясь вытащить из себя хоть  какие-то
верхние ноты, но потом подумала, что, видимо, не судьба –  у  меня
действительно  очень  низкий голос от природы,  и  ничего  сделать
нельзя.  Но  тут одна знакомая предложила позаниматься  с  Сергеем
Яковлевичем  Ребриковым. Решили попробовать, хотя, честно  говоря,
без  особой надежды. И вот я стою перед маэстро (если бы  я  знала
тогда,  что  за  человек смотрел на меня!). Учитель  проверил  мои
музыкальные  данные, чувство ритма, слух. А я ему говорю:  «Сергей
Яковлевич, мне сказали, что у меня очень низкий голос, и я никогда
не  смогу петь выше первой октавы». Он тут же ответил: «Лена,  то,
что тебе сказали, забудь навсегда. Любой голос можно развить – это
раз,  во-вторых, ты еще маленькая, а в-третьих, у  тебя  есть  то,
чего  нет у большинства великих певцов, – абсолютный слух.  Cвязки
хорошие, голова светлая, остается дело за малым – поставить  голос
и развивать его».
   Не  могу передать, до какой степени меня удивили его слова,  но
rn, что уже через неделю я спела перед делегацией песню совершенно
нормальным голосом, – это факт. C этого момента я стала заниматься
у  Сергея  Яковлевича, и со временем, по его словам, голос  «начал
расти». Учитель стал давать мне более сложные арии (в 13–14 лет  я
уже  пела  Аиду и «до» третьей октавы было для меня не проблемой).
Очень жаль, что я успела с ним позаниматься совсем немного, и юный
возраст в этом смысле был не совсем мне на пользу.
   Пока  пение  еще  не  стало моей основной профессией,  хотя  за
плечами  уже  есть победа на международном конкурсе. Много  лет  я
училась  теории  музыки,  совершенствовала  свои  навыки  игры  на
фортепьяно, сочиняла музыку и делала обработки, но искренне  верю,
что придет время довести до конца и занятия вокалом.
   Мне  трудно  с  колокольни моих лет судить о  преподавательском
искусстве  Сергея  Яковлевича,  хотя  сейчас  все  чаще  доводится
слышать  об  уникальности  его  методики,  о  научной  новизне   и
новаторстве.  Главным критерием становится практический  результат
его  учеников и последователей. Несомненным достижением были, есть
и  будут их регалии и звания, в основе которых, безусловно,  лежат
талант,  мудрость и терпение учителя. Память о нем,  благодарность
ему навсегда останутся в наших сердцах, а знаменитая русская песня
«Кабы  Волга  матушка» (с которой он начинал любое  прослушивание)
стала любимой почти у всех его учеников».
   
   Юрий Альфредович Кузма-Кичта
   Профессор кафедры ИТФ Московского энергетического
   института,  председатель клуба классической  музыки  МЭИ,  друг
Сергея Яковлевича Ребрикова.
   
   «Ехал на крыше поезда в Москву…»
   «Сто  лет  минуло со дня рождения Сергея Яковлевича  Ребрикова,
уникального  педагога, замечательного певца, очень  интересного  и
обаятельного  человека. У него было много учеников,  среди  них  –
выдающиеся  певцы:  Владислав Пьявко,  Светлана  Фурдуй  и  многие
другие.  К  сожалению,  при  жизни  Сергей  Яковлевич  не  получил
достойного  общественного признания, и только в книге  «Тенор.  Из
хроники прожитых дней» Владислав Пьявко написал интересно и ярко о
своем  учителе.  Но  сейчас каждый год ученики  Сергея  Яковлевича
Ребрикова  собираются,  чтобы вспомнить  эпизоды  уроков  маэстро,
спеть его любимые романсы и арии.
   Судьба  свела с ним нашу семью в семидесятые годы,  и  он  стал
нам  добрым  другом  на  много  лет. Сергей  Яковлевич  был  очень
интересным рассказчиком. Его жизнь была насыщена яркими событиями,
и  в ней отразилась сложная и драматическая история страны. Каждая
встреча с ним становились событием и запоминалась надолго. А когда
он пел – это были поистине волшебные мгновения.
   Сергей  Яковлевич  обладал  удивительной  проницательностью   и
способностью  предвидеть события. Он располагал к  себе  благодаря
юмору  и  феноменальной памяти, особенно на  цифры.  Его  рассказы
всегда начинались с точных дат. Примерно так: «18 ноября 1922 года
я  ехал на крыше поезда в Москву». Он любил карточные фокусы.  Мог
запомнить и воспроизвести большое количество карт.
   Мы  благодарны  судьбе  за то, что в нашей  жизни  был  маэстро
Сергей   Яковлевич  Ребриков,  что  нам  удалось  услышать   голос
истинного таланта. Желаем успехов его ученикам и надеемся, что они
продолжат воплощать в жизнь идеи своего Учителя!»
   
   Константин Олегович Попов
   Председатель Совета Директоров Корпорации «ИНКОМ-
   недвижимость». Учился у Сергея Яковлевича Ребрикова  с  августа
1990-го по январь 2000 года.
   «От бессмысленного пения голос не звучит!»
   «Мне  с  детства хотелось хорошо петь. Когда я учился в третьем
классе   школы,  моему  старшему  брату  Сергею  родители   купили
магнитофон,  и  в доме появились записи «Битлз», «Аббы»  и  других
популярных групп. Все мальчишки сбивались в «группы», чтобы играть
и петь, подражая кумирам. Не обошло это увлечение и меня. С разной
периодичностью  мы  с друзьями формировали «ансамбли»  и  пытались
петь  разные  песни.  Но  отсутствие профессионализма  в  игре  на
инструментах  и, самое главное, неважные, мягко говоря,  вокальные
данные не позволяли делать что-либо стоящее и интересное.
   Я  окончил  школу,  поступил  в  технический  вуз,  но  желание
заниматься  творчеством  не  исчезло.  Наконец  я  решил  серьезно
заняться  пением.  И поступил на курсы академического  вокала  при
Гнесинском  училище. Начались мои страдания. Так как   у  меня  не
было  особенного голоса, а педагоги им обладали, как  правило,  от
природы,  то, как его мне «сделать» (поставить), они не  понимали.
За  два  года  обучения в училище я сменил трех преподавателей,  в
перерывах  болея по 1–2 месяца от воспаления головных пазух  из-за
неправильного пения.
   В  июле 1990 года я поступил в Московское областное музыкальное
училище   по   классу  вокала.  Там  на  вступительных   экзаменах
познакомился  с  одним тенором, который сказал,  что  знает  Чудо-
учителя,  который  может  «поставить»  голос  любому  человеку.  Я
попросил телефон (для памяти укажу его номер: 474-83-23) и  в  тот
же  день позвонил. Чудо-учитель внимательно выслушал меня, строгим
голосом    с    четкой    дикцией   и   какой-то    непередаваемой
«дореволюционной» интеллигентностью задал ряд уточняющих  вопросов
и пригласил на сле-
   дующий день к себе домой на прослушивание.
   Это  было  2  августа  1990  года. Я прибыл  на  станцию  метро
«Бабушкинская»,  на  автобусе проехал 13 остановок.  Нашел  адрес:
улица Коминтерна, дом 33, корпус 2. Вошел в подъезд девятиэтажного
дома, поднялся на второй этаж и позвонил в звонок квартиры № 10.
   Дверь  мне  открыл  пожилой мужчина,  который  выглядел  бодро,
стройно держался и смотрел на меня немного строго. (Ребрикову было
уже  82  года.) Первым делом он нагрел для дезинфекции медицинские
приборы  и  осмотрел мой голосовой аппарат. Затем прослушал  меня,
давая  разные  упражнения.  Что  сразу  показалось  необычным:  на
распевке он просил петь осмысленные фразы, состоящие из слов, а не
просто  звуки  (что  обычно делают вокальные  педагоги).  Ребриков
сказал,  что даже на распевании надо вкладывать смысл  в  то,  что
поешь:  «От  бессмысленного пения голос не звучит!»  По  окончании
занятия  Сергей  Яковлевич сказал, что певца он из  меня  сделает,
если  я  этого захочу, и предложил продолжить занятия через месяц,
потому что завтра он уезжает
   на  месяц  к  племяннице  в Ростов. А  напоследок  показал  мне
фокус:  предложил выбрать из колоды карту (чтобы при этом  он  сам
видел  только  ее  «рубашку»),  положить  обратно  и  перетасовать
колоду. Затем достал «мою» карту!
   После  этого маленького чуда я окончательно поверил, что  Чудо-
учитель «сделает» мне, наконец, голос. Во время первого занятия  я
сразу  же  почувствовал, что Ребриков очень хорошо меня  понимает,
знает,  что  и  в  какой  момент надо делать.  Он  сказал,  что  в
ближайшее  время  не  надо  пытаться «выдавать»  никакого  голоса.
Следует  постепенно тренировать связки специальными  упражнениями,
часть  которых  мы  прошли  на  этом  уроке.  А  потом  уже  будем
«раздувать» звук.
   Возвратившись  домой,  я зашел в церковь  Михаила  Архангела  и
поставил  свечу о здравии Сергея Яковлевича, попросил Бога,  чтобы
тот дал ему еще много лет жизни. А про себя думал: «Если я хотя бы
meqjnk|jn  месяцев позанимаюсь у Ребрикова, то уже навсегда  усвою
приемы  правильного  пения...» Бог подарил нам  более  десяти  лет
совместных занятий и дружбы.
   …Сергей  Яковлевич вернулся из Ростова в конце  августа,  и  мы
начали  регулярные  занятия. Первое время я  ездил  к  нему  почти
каждый день. Голос постепенно укреплялся и начинал «звучать».
   В  середине осени произошел показательный случай. Я в то  время
уже  больше  года  пел в хоре церковной музыки «Витражи»,  которым
руководила  Елена  Растворова.  Хор  давал  концерты  и  готовился
записывать  пластинку  на  фирме «Мелодия».  Накануне  записи  наш
руководитель сказала, что я не буду петь на записи,  так  как  мой
голос  стал  резко выделяться из общей хоровой гаммы. Она  хотела,
чтобы я пел «заглубленно», как раньше. Но так уже не получалось!..
Ребриков  меня переделал! Руководитель хора поняла, что я  «попал»
на  хорошего учителя вокала, и сказала, что петь в хоре мне больше
нельзя.   Меня   исключили.  Я  сначала   расстроился,   а   потом
обрадовался: значит, изменения налицо!
   Почти  10  лет  мы регулярно (2–3 раза в неделю)  занимались  с
Сергеем Яковлевичем, и эти занятия стали радостными отрезками моей
жизни. Сергей Яковлевич обладал не только умением педагога,  но  и
множеством  других замечательных качеств. Он был очень  интересным
человеком. Эрудированным и энергичным. И до конца дней своих  имел
отличную память. Как правило, он сам ездил  к ученикам. Редко – мы
к  нему. Приезжая, немного отдыхал, проводил занятие, затем – обед
или  ужин  (в зависимости от времени суток). За едой обычно  много
шутил, рассказывал интересные истории, анекдоты. Он всегда заряжал
своей  фонтанирующей энергией. Выпив чашку чая,  Сергей  Яковлевич
«остывал» (по его собственному выражению) минут 15, затем одевался
и уезжал домой на «Бабушкинскую».
   У  Ребрикова я научился не только пению. В какой-то момент этот
человек,  прошедший через тяжелейшие испытания, но сохранивший  (а
может,  закаливший)  молодой и смелый  творческий  дух,  стал  мне
настоящим  духовным  отцом. Я учился у  него  оптимизму,  любви  к
людям, интересу к жизни и к музыке. И тем, что мне удалось сделать
за  эти  годы,  достичь  в  бизнесе, я  во  многом  обязан  своему
Учителю».
   
   Марина Максимовна Голубева
   Преподаватель  музыкальной школы-колледжа  Российской  академии
музыки  им.  Гнесиных, училась у С. Я. Ребрикова с  1986  года  до
конца его дней.
   
   «Низкий поклон удивительному человеку...»
   «У  каждого  человека в жизни есть мечта. С того  момента,  как
себя помню, хотелось петь. И когда слышала известных певцов, очень
хотелось  запеть  так же. Стремление постигнуть  тайну  вокального
искусства  было  велико. И приближаясь поэтапно в своей  мечте,  я
встретила замечательного педагога Сергея Яковлевича Ребрикова.
   К  этому  времени  я  была  уже зрелым  человеком,  но  в  моем
професссиональном  становлении Сергей  Яковлевич  сыграл  решающую
роль.  Для  него  было  важно  все: и внутренний  мир  ученика,  и
психологический настрой, и, конечно же, голосовые данные,  которые
он доводил до совершенства, даже если от природы они были не особо
хороши. Со своими учениками Ребриков был строг, даже порой  суров,
но  это  не подавляло стремления к постижению тайн мастерства,  а,
напротив,  стимулировало желание заниматься больше  и  больше.  Он
обладал   хорошей  интуицией  и  очень  тонко  чувствовал  настрой
ученика.  Он  считал, что голос – это инструмент общения  певца  и
слушателя,  и  утверждал, что музыка может  преобразить  человека.
Имея великолепные артистические данные, он заставлял нас постигать
dsxs музыкального произведения, вчитываться и понимать текст.
   Будучи  великолепным педагогом, он был еще отличным фониатором,
и  многие  певцы своей будущей карьерой обязаны этому  гениальному
мастеру.
   В   моей   педагогической  деятельности  Сергей  Яковлевич   до
последних   дней  оставался  добрым  наставником,   советчиком   и
помошником.
   Низкий  поклон удивительному человеку, гениальному  педагогу  и
выдающемуся музыканту».
   
   Елена Дмитриевна Кузнецова
   Музыковед,  преподаватель Академического музыкального  колледжа
при   Московской   государственной   консерватории   им.   П.   И.
Чайковского.  В  1996–2000 годах была концертмейстером  одного  из
учеников С. Я. Ребрикова.
   
   «Величественно-дерзкий, тонкий и лиричный...»
   «Мне  посчастливилось в течение нескольких лет быть  причастной
к  удивительному миру Сергея Яковлевича Ребрикова  –   уникального
педагога,   необыкновенного  музыканта,   поистине   феноменальной
личности.
   Судьба  свела меня с Сергеем Яковлевичем совершенно неожиданно.
В   1996   году  его  ученик,  Константин  Попов,  попросил   меня
участвовать в вокальных занятиях в качестве концертмейстера,  и  я
согласилась.
   Занятия  проходили, как правило, два раза в  неделю.  Атмосфера
была необыкновенно творческой, светлой и радостной. Каждая встреча
открывала мне что-нибудь новое в этой глубокой и красивой личности
–   мудрой,   доброй,  чуткой,  величественно-дерзкой  и   тонкой,
лиричной.  Вдруг расширившиеся горизонты музыкального пространства
–  благодаря  Сергею  Яковлевичу!  –воодушевляли  и  окрыляли.  И,
конечно   же,  с  каждым  днем  росло  восхищение  его  фанатичной
преданностью своему делу и своим ученикам.
   Шло    время,   наш   с   Константином   репертуар   постепенно
увеличивался,  пополняясь все новыми ариями, романсами  и  песнями
русских  и  зарубежных  композиторов.  И  все  они  были  известны
Ребрикову до мельчайших деталей. Мог ли он что-нибудь не знать?!..
   Во  время  занятий  Сергей Яковлевич был внимателен  к  каждому
звуку   и   своими   особенными  методами   кропотливо   добивался
действительно впечатляющих результатов. Его проницательный слух  и
знание   всех  тонкостей  физиологии  вокального  аппарата  давали
возможность  моментально чувствовать проблему  свое­го  ученика  и
направлять  его  на верный, всегда благодатный для  голоса,  путь.
Когда  же  техника  вокала  была в должной  мере  освоена,  Сергей
Яковлевич  с  интересом  работал  и  над  цельностью  музыкального
образа, находя все новые смысловые нюансы.
   Если у нас что-то получались неудовлетворительно, Ребриков  тут
же  вторгался  в  ансамбль: то как требовательный  педагог,  то  в
образе  героя исполняемого произведения. Он был Демоном  и  Князем
Игорем, Миз­гирем и Мазепой, Ленским, Елецким, Томским, Дон-Жуаном
и  Фигаро.  Всех  не  перечесть... Я в такие моменты  замирала  от
восторга,  и о некоторых из них с удовольствием вспоминаю  до  сих
пор.  Те  же  мгновения, когда исполнение действительно удавалось,
Сергей Яковлевич кажется, переживал с не меньшей радостью, чем мы.
Помню,  как  во  время шубертовской «Ave Maria» его  глаза  начали
излучать особый свет и наполнились слезами. И эти слезы, потрясшие
меня тогда до глубины души, были самой лучшей похвалой.
   Говорят,  что  люди  не  умирают, пока о  них  помнят.  Значит,
Ребрикову   уготована  вечная  жизнь.  С  днем  рождения,   Сергей
Яковлевич! Вы с нами, и Вы –  в нас…»
   
   Ирина Михайловна Крылова
   Преподаватель музыкальной школы (среди ее учеников  –  лауреаты
многих  международных  конкурсов),  училась  у  Сергея  Яковлевича
Ребрикова с 1991-го по 1999 год.
   
   «Ты петь будешь, я тебя вылечу!»
   «Я  познакомилась с Сергеем Яковлевичем в 1991  году.  Приехала
из  Тбилиси,  где закончила музыкальное училище им. З. Полиашвили.
Позанимавшись  с  Ребриковым всего 10–15 уроков, поступила  в  хор
Музыкального  театра  им.  К.  Станиславского  и  В.   Немировича-
Данченко. Первые два года работы в театре ходила на уроки к Сергею
Яковлевичу  раз в неделю, а он постоянно уговаривал меня  уйти  из
хора  (даже  «грозился» перестать заниматься) и, пока  не  поздно,
сделать сольную карьеру. Я долго не решалась, но в конце концов  с
театром  пришлось  распрощаться. Да и  то  не  по  доброй  воле  –
заболела:  «напела себе узлы». Больная трахеитом  я  пела  в  хоре
около месяца, никак не могла вылечиться, а когда взяла больничный,
было  поздно.  Узлы уже появились, и врачи в поликлинике  сказали:
«Прощайся  с пением». Конечно, я побежала к Сергею Яковлевичу.  Он
ругал  меня,  кричал,  что такой дуры еще  не  встречал,  а  потом
сказал: «Сами они дураки, а ты петь будешь, я тебя вылечу».
   Я  занималась с Сергеем Яковлевичем дней 6–7 подряд.  В  первую
же  неделю  голос  вернулся. Маэстро  не  только  учил  меня,  как
заставить больные связки хорошо смыкаться (атакой), но и делал мне
массаж   гортани.  Еще  полгода  я  занималась  с   чуть   меньшей
интенсивностью  –  по  4 урока в неделю. Голос  окреп,  охриплость
исчезла  навсегда. А все мои друзья, с которыми я  встречалась  на
уроках  Ребрикова, говорили, что я стала петь так,  будто  за  эти
несколько месяцев окончила консерваторию.
   Весной  я  поступила в Академию при театре, а на следующий  год
ушла  из  хора уже полностью здоровой. Теперь на уроках с  Сергеем
Яковлевичем я учила партии Травиаты и Джильды, Марфы и Снегурочки.
За  несколько  лет  он воспитал во мне и педагога  –  научил,  как
говорил  сам,  «делать  голос». Очень  часто,  придя  на  урок,  я
заставала у маэстро других учеников. Приходилось сидеть по часу  и
более, слушать. Порой Сергей Яковлевич остановит кого-нибудь и  ко
мне  с  вопросом:  «Почему я остановил (ну, например)  Наташу?»  Я
молчу,  думаю. А он мне говорит: «Ты что, полагаешь, я просто  так
держу  здесь всех по два часа? Надо учиться слышать ошибки, знать,
как вытащить голос, как заставить связки смыкаться…»
   Сейчас  уже  5  лет я работаю преподавателем вокала  в  Детской
музыкальной школе имени Игумнова, и иногда беру себе  в  класс  на
первый  взгляд  совсем безнадежных детей – без голоса,  без  слуха
(так же, как Сергей Яковлевич – из «спортивного интереса»). И  еще
раз убеждаюсь, что маэстро был прав – почти у всех можно в той или
иной степени развить вокальные данные.
   Всему,  что  умею,  я обязана моему учителю.  Все  мои  ученики
знают  о  нем,  почти  на  каждом уроке  я  рассказываю  о  Сергее
Яковлевиче Ребрикове: о том, как он учил не только петь, но и жить
–  быть  хорошим человеком, противостоять трудностям и  добиваться
своей цели!»
   
   Владислав Иванович Пьявко
   Народный артист СССР и Кыргызстана, академик Междуна-
   родной     академии    творчества,    первый     вице-президент
Международного  союза музыкальных деятелей, лауреат  международных
конкурсов, с 1965-го по 1989 год – солист Большого театра, в
   1968–1969 годах стажировался в «Ла Скала». В 1965 году  окончил
ГИТИС по классу пения у Сергея Яковлевича Ребрикова.
   
   Воспоминания  о  С. Я. Ребрикове взяты из книги  В.  И.  Пьявко
«Тенор. Из хроники прожитых дней»
   
   «А Отелло я буду петь?..»
   …К  этой  общей  курсовой «драме» прибавилась  личная  драма  с
голосом: из двух октав (ля малой – ля второй октавы), с которыми я
поступил  в институт, к концу первого курса остались всего  четыре
ноты   на  центре,  и  то  непонятного  тембра.  Это  меня  совсем
обескуражило,  поскольку  со мной вместе  поступавшие  ребята  уже
пели, развивали свои голосовые данные, приобретали какие-то навыки
владения голосом. А я извергал нечто расширенное, сиплое. Особенно
меня  бесило,  что Сережка Менахин, у которого при  поступлении  в
институт и фа-диез-то по праздникам бывал, стал бурно развиваться.
Обеспокоенный  этим  обстоятельством,  я  стал  ходить   по   всем
вокальным  классам  и слушать, как занимаются другие  педагоги  со
своими  учениками,  пытаясь разобраться в том, чей  метод  занятий
подойдет лично мне. Очень понравилось, как вел свои занятия Сергей
Яковлевич  Ребриков. У него в классе я и услышал,  как  стал  петь
Менахин. Я познакомился с Ребриковым, чаще стал бывать у  него  на
занятиях.  Часами  мы ходили с ним вместе по Москве,  размышляя  о
моей  судьбе,  о возможностях моих голосовых данных. Когда  Сергей
Яковлевич  согласился наконец взять меня в свой класс,  я  заверив
его, что буду заниматься, как вол, с надеждой спросил его:
   – А Отелло я буду петь?
   Он  посмотрел на меня вопрошающе, пытаясь понять,  идиот  перед
ним или фанатик.
   –  Там  видно будет, – сказал он, чуть улыбнувшись,  и  уже  со
второго  курса  я  продолжал  заниматься  вокалом,  вернее   будет
сказать, начал заново, в его классе.
   Если  бы  обезьяна  знала, что повлечет за  собой  палка  в  ее
руках,  она  бы, по-моему, никогда не рискнула взять  ее  в  руки.
Занятия  с  Ребриковым начались с осознания суровой реальности:  в
вокале  я  крохотный ребенок, который, валяясь на  пузе,  пытается
изредка приподнимать головку, а шейка-то еще не держит ее. Так что
до первых шагов еще как до Марса. Мышцы, участвующие в организации
звукоизвлечения,  дезорганизованы  настолько,  что  нужно   каждую
группу мышц тренировать отдельно.
   И  началось:  успокаивание  языка,  который  при  пении  торчал
колом,  боком или еще черт знает как и все невпопад.  Челюсти  при
извлечении  звука  выплясывали «камаринскую»  вместо  того,  чтобы
спокойно отбрасываться вниз в нужный момент. Мягкое небо вместе  с
маленьким  язычком  постоянно свисало, не  только  не  участвуя  в
процессе  звукоизвлечения,  но даже, наоборот,  мешая  последнему.
Связки  смыкались  не  полностью,  вяло,  а  поэтому  шел  сип   и
интонационных погрешностей был вагон.
   Добившись  сознательного с моей стороны  устранения  всех  этих
недостатков,  мы  стали  наращивать диапазон,  выравнивая,  словно
нанизывая бублик за бубликом на натянутую струну, нотки-звуки. Это
была по-настоящему адская работа, и, казалось, ей нет ни конца  ни
края. Каждый день занятий приносил с собой то радость познания, то
горечь   бессилия  от  неумения  сделать  то  или  иное  вокальное
упражнение, извлечь тот или иной звук…
   
   
   Сережа
   Я  позвонил ему вечером 24 января 2000 года. Совсем недавно, 22
ноября,  ему  исполнилось 92 года, но выглядел он бодряком,  везде
бывал и ясно мыслил.
   – Сережа, ты пойдешь 26-го в Большой зал на концерт?
   – А что там?
   –  «Музыкальное приношение» Ирине (Архиповой). Будут петь  наши
и итальянец, баритон.
   –  Нет.  Я  уже  дал согласие одной семье. 26-го  иду  на  день
рождения.
   – Жаль. Ну, пока!
   –  Пока,  –  сказал  Сережа и положил трубку.  Через  некоторое
время раздается звонок.
   – Сын мой, а Людка петь будет?
   – Будет, и много.
   – Завтра позвоню.
   Людкой  он  звал мою старшую дочку Людмилу Магомедову,  которая
вокально выросла на его глазах и за которую дядя Сережа меня часто
хвалил. Он высоко ценил природные вокальные и артистические данные
Людмилы, ее неимоверную работоспособность и целеустремленность.
   –  Семимильными  шагами шагает девка, –  любил  он  говаривать,
побывав на очередном ее концерте, – будет толк!
   На следующее утро, ни свет ни заря, часов в 10 дед звонит мне.
   –  Сын  мой, все спишь? День рождения я отменил. Иду на  Людку.
Закажи  мне  два  места.  Мы  пойдем с  Валькой.  «Валька»  –  это
Валентина Легкова, инженер метрополитена, занималась пением у дяди
Сережи в свое удовольствие.
   Вообще  колоритная была фигура дядя Сережа,  мой  педагог.  Все
эти  «Вальки», «Владьки», «Людки», «Ваньки» сыпались из него,  как
из рога изобилия, но никогда никто на это не обижался.
   26  января  примерно  в  11  часов утра  я  набираю  его  номер
телефона и слышу в трубку раздраженное:
   – Да?!
   – Дядя Сережа, ну, ты идешь сегодня в БЗК?
   –  Ты  мне  дашь  спокойно выспаться? Я же  вчера  сказал,  что
пойду. Мы с Валькой уже договорились, где встречаемся. До вечера.
   Это  были  последние слова, которые я слышал от моего  любимого
Сережи. Вечером в антракте я заметил, что Валентина одна.
   – Где Сережа?
   – Не знаю. Мы с ним не встретились.
   – Звони ему. Или лучше езжай к нему. Что-то случилось.
   Вечер  «Музыкальное  приношение» прошел прекрасно.  Люда,  Олег
Кулько и Мауро Аугустини были в ударе и пели блестяще, а на сердце
у   меня  было  неспокойно.  Где-то  часа  в  три  ночи  позвонила
Валентина.
   –  Владик,  с  дядей Сережей плохо. Мы с Костей и  милиционером
взломали дверь и нашли его на тахте.
   – Он спал?
   –  Нет.  Лежал  на боку полуодетый и тяжело дышал.  Мы  вызвали
«скорую».  Врачи  констатировали  обширный  инсульт  и  увезли   в
больницу. Завтра мы с тобой должны туда поехать.
   – Ты говоришь «полуодетый на боку», а почему?
   –  Он, видимо, уже собирался на концерт, надел рубашку и штаны.
В  этот момент и случился удар. Мы договорились встретиться с  ним
на  одной  станции без пятнадцати шесть. Езды ему до этой  станции
час. Значит, все случилось где-то около пяти...
   Не  приходя  в  сознание, 28 января 2000 года Сергей  Яковлевич
скончался.  Вот  и  не  стало  моего  дорогого  Сережи  Ребрикова,
человека,  который  сыграл главную роль  в  моем  становлении  как
певца. Я бесконечно благодарен судьбе, что она в начале моего пути
дала мне в спутники именно его...
   «А остальное все гениально…»
   …1956  год.  После  одиннадцати  лет,  проведенных  в  жестоких
северных  концлагерях, на воркутинских угольных шахтах,  в  Москве
появился  коренастый, сильный человек, дельтовидные  шейные  мышцы
jnrnpncn  начинались  у  основания  черепа  правильной   формы   и
заканчивались  в  сочленениях плеч. Он всем своим видом  напоминал
скорее  спортсмена-борца, нежели певца. Но это был певец.  Баритон
лет  пятидесяти, которого не сломили ни лагеря, ни шахты  Воркуты.
Он  пришел  в  Филармонию на прослушивание и  спел  своим  могучим
голосом:
   –   По   военной   дороге  шел  в  борьбе  и   тревоге   боевой
восемнадцатый  год, были сборы недолги, – от  Кубани  и  Волги  мы
коней поднимали в поход...
   Его  упругий,  объемный и красивый голос заполнил огромный  зал
им. П. И. Чайковского и звучал насыщенно, без тени напряжения.
   – Да это же Сережа! – сказал восторженно кто-то из комиссии.
   – Какой Сережа?
   –  Да  Ребриков  Сергей,  что в сорок  четвертом  с  белорусами
приезжал в Москву. Он прекрасно тогда показался и получил  хорошие
рецензии.
   Так  случай помог Ребрикову, бывшему музыкальному деятелю (было
до    войны   такое   звание),   бывшему   «врагу   народа»,    но
реабилитированному, получить возможность выступать «на разовых» от
филармонии, а иногда и петь сольные концерты.
   Детство,  отрочество и юность Сережи Ребрикова попали на  лихие
годы революции и Гражданской войны. Он прошел суровую школу жизни.
Сын     новочеркасского    казака,    рано    лишившись    матери,
одиннадцатилетним  мальчишкой  попал  в  мясорубку   революционных
передряг,  невольно стал беспризорником, шесть лет  его  мотало  в
ящиках под вагонами по рушившейся Российской империи. Он испытал и
холод,  и  голод,  и  трагедию. У него  на  глазах  убили  младшую
сестренку.  Было от чего ожесточиться и окончательно скатиться  на
дно. Но было что-то и свыше, что вело его по жизни, придавало  ему
силы, тянуло неведомо куда и выручало в лихолетье и у белых,  и  у
красных. И это что-то был его голос. Он-то и вывел его на истинный
путь  певца, чему, видимо, и был предназначен на этой земле Сергей
Яковлевич  Ребриков.  Где-то в середине 20-х  годов,  ближе  к  их
завершению, случилось то, что и должно было случиться:  его  вдруг
услышала   судьба   и   послала  ему  благодарного   слушателя   –
красноармейцев. Как обычно, он пел свой любимый романс:
   – Мне снился сон вчера, что ты меня ласкала.
   Но горько плакал я. Я так страдал...
   Ведь это только сон, мучительный и страстный...
   Последние  строчки  Сережа Ребриков спел с  таким  отчаянием  и
горестью,  что не выдержал командир красноармейцев  и  не  сдержал
слезу.
   –  И  откуда  в  тебе, сынок, столько чувства?  Помотало  тебя,
горемычного, по свету. Пора и честь знать.
   И  отвел  он  Сережу  в  консерваторию, и показал  его  Назарию
Райскому.  Благо, красноармейский отряд, к которому время  прибило
Ребрикова,  стоял  в Москве, а красный командир был  потомственным
офицером  и  не понаслышке знал Назария Райского, который  и  взял
Сережу  в свой класс... И открылся Сереже Ребрикову мир, в котором
отнеслись к нему с вниманием и заботой. За годы учебы в Московской
консерватории прирос Сергей к своему профессору, да так, что когда
последнего  в силу ряда интриг «ушли» из консерватории  и  Райский
вынужден  был  уехать  в  Тифлис,  Ребриков  перевелся  вслед   за
педагогом в Тифлисскую консерваторию.
   Тифлис  30-х  годов поглотил молодого Сережу своей  музыкальной
жизнью. В Тифлисе Ребриков сдружился с молодым Петре Амиранашвили,
который  подавал  большие  надежды и стал  впоследствии  одной  из
ярчайших  звезд  грузинской оперы. В доме своей  знакомой  Натальи
Сережа  услышал,  как обворожительно пел городские  романсы  Вадим
Козин  и  подружился  с ним. Вместе с молодым  Петре  Амиранашвили
Qepef` бегал на спектакли блистательного грузинского тенора Давида
Андгуладзе,  московских  заезжих  знаменитостей  Большого  театра,
которые часто жаловали своим посещением этот благословенный край и
радушный  гостеприимный  народ.  Жизнь  в  Тифлисе  бурлила,  была
полнокровной, насыщенной и интересной...
   Впервые я увидел Ребрикова в ГИТИСе 1 сентября 1960 года в  17-
м  классе в особняке института в Собиновском переулке, где мы пели
прослушивание  у  Павла  Михайловича Понтрягина  при  поступлении.
Теперь  нас  представляли  вокальной  кафедре  и  распределяли  по
педагогам.  Педагоги  сидели по одной  стороне  класса,  мы  –  по
другой. Сережку Менахина распределили в класс Ребрикова, а меня  в
класс Трегубова, у которого уже занимался Валерий Золотухин.
   Естественно,  был  импровизированный  концерт,  в  котором   от
нашего  курса  выступал  Геннадий  Шумский,  обладатель  красивого
баритона,  а  от  старшекурсников –  Юрий  Летов,  очень  хороший,
звучный тенор.
   Меня  почему-то  притягивал  к  себе  облик  Сергея  Яковлевича
Ребрикова.  Его  могучий торс был облачен в темно-серый  пиджак  в
клетку  с  двумя  ромбами на лацкане. Тогда я и  узнал,  что  этот
коренастый детина – Сергей Ребриков, уже год преподает  в  ГИТИСе,
что  он  сидел  в  Воркуте, что закончил  две  консерватории,  что
вокальная  метода  его странноватая. Видимо,  вся  эта  информация
повлияла на то, что я, сам того не сознавая, запечатлел Сережу  на
кинокамеру  выходящим из института и разговаривающим  с  известным
артистом  оперетты  Михаилом  Качаловым.  Это  было  моим   первым
визуальным знакомством с Ребриковым.
   Затем  я  год следил, как растет у него вокально Сергей Менахин
и  в конце первого курса решился на разговор с Сергеем Яковлевичем
о  моем переводе в его класс. Я много дней провел на его занятиях,
часто  провожал Сергея Яковлевича домой. Благо он жил недалеко  от
ГИТИСа, на Кировской улице, во дворе, сразу за Главпочтамтом.
   Занимал  он  продолговатую комнату в  коммунальной  квартире  с
вечно  полутемными  коридорами. Мы  много  говорили  о  вокале,  о
певцах, о жизни в ГИТИСе. В конце концов он согласился взять  меня
в класс и подсказал, как добиться того, чтобы перевели меня именно
к нему.
   –  Сходи  к  Пашке Понтрягину, отнеси ему заявление, в  котором
напишешь,  что просишься в его класс. Но если он не сможет  взять,
тогда только к Ребрикову.
   Дела  мои  вокальные были не ахти, хотя мне и поставили  тройку
после первого курса, но это скорее всего из-за дружбы Понтрягина с
Трегубовым.  Естественно, что Понтрягин меня  не  взял  к  себе  в
класс.   Он  брал  студентов  только  с  хорошими,  перспективными
голосами. И ход сработал. Меня с удовольствием перевели  к  Сергею
Яковлевичу, на что Трегубов, мой бывший педагог, ответствовал:
   – Свернешь себе шею!
   –  На  похороны  не  приглашаю, – сказал я и с  легким  сердцем
побежал  разыскивать  Сережу, чтобы сообщить радостную  весть:  со
второго курса я у него в классе.
   С  тех  пор  Сережа все больше и больше входил в  мою  жизнь  и
становился  родным мне человеком. Вместе мы делили  и  горести,  и
радости. Вместе отдыхали и в Одессе, и в Сочи, и у мамы в  Игреке,
куда она с отчимом переехала после Севера, и у мамы Шуры в Заветах
Ильича.
   И,  конечно же, мы занимались вокалом не только в ГИТИСе, но  и
на  отдыхе.  У  деда была одна удивительная черта: он  с  каким-то
воодушевлением, если не сказать с остервенением, проводил  занятия
и  добивался только ему понятных результатов, которых не понимал и
не  принимал  никто. Эти результаты он называл  промежуточными  на
долгой дороге к конечному результату, правильному звукоизвлечению.
Bqe  смеялись и издевались над этими результатами, а  на  мне  это
особенно наглядно было заметно, на что Сережа ответствовал:
   – Пошли к чертовой матери, кретины! Цыплят по осени считают!
   А  моих  цыплят считали весной 1965 года, когда меня приняли  в
Большой  театр.  И  как он этим гордился! Это  надо  было  видеть!
Особенно он гордился тем, что на втором туре к нему подошел  Зураб
Анджапаридзе и спросил:
   – Пьявко ваш мальчик?
   – Да.
   – Очень хорошо поет. У него все будет нормально.
   А  каким  он  окрыленным  ходил, когда  я  спел  Пинкертона  на
премьере «Чио-Чио-Сан» с Галиной Вишневской!
   Но  чем  больших  успехов  я добивался,  тем  больше  шишек  он
получал в институте от заведующего вокальной кафедрой Понтрягина.
   –  Пашка  поедом  ест.  Будь  он неладен!  –  посетовал  как-то
Сережа. В конце концов Сергей Яковлевич покинул стены ГИТИСа.
   Кому  от  этого  хуже  стало? Только студентам.  И  Пон­трягину
легче не стало. Все равно все знали, что вокальные калеки бегут на
исправление к Сереже. А этого запретить не мог никто. И влиять  на
этот процесс ни кафедра, ни Понтрягин были не в силах.
   Уже  работая в театре, я продолжал быть под наблюдением Сережи.
Он  ходил  на  все  мои  спектакли и  концерты.  И  после  каждого
выступления  я  звонил  ему  вечером  домой  и  начинался  «разбор
полетов» всегда одной фразой:
   – Владька, ты пел гениально!
   – Спасибо, дядя Сережа.
   –  Только первая же фраза в спектакле интонационно была  не  на
месте. В середине дуэта переходной регистр ты заглубил, из-за чего
не  так  ярко  прозвучала  кульминация.  Во  втором  акте  исчезла
кантилена. В конце акта пропала насыщенность подачи звука,  словно
из  тебя  выпустили весь воздух. В третьем акте из рук  вон  плохо
взял  си-бемоль.  В терцете навалял со словами. А последние  фразы
просто ужасны. Кто тебя учил? Кого ты слушаешь? В общем, никуда не
годно!
   – А что же тогда было гениального? – робко спрашивал я.
   – А остальное все гениально.
   Вот   такую   стружку  Сережа  снимал  с  меня  после   каждого
выступления в течение десяти лет. Это все время подстегивало  меня
к самоанализу сделанного и к оттачиванию вокального мастерства и с
педагогом,  и без него. Однажды по прошествии этих десяти  лет  он
произнес:
   –  Владька,  ничего не могу сказать. Ты стал  мастером  экстра-
класса.  Но  не останавливайся, ищи в себе блох. Иначе  покатишься
вниз.
   Этот  завет  моего любимого Сережи я запомнил на  всю  жизнь  и
никогда не спускал колки. Струны вслушивающегося внимания  к  себе
всегда  были  натянуты до предела и продолжают быть натянутыми  до
сих пор.
   Я  снял  своего педагога в роли итальянского маэстро  в  фильме
«Ты   мой   восторг,  мое  мученье...».  Таким   его   запечатлела
кинопленка,  и,  наверное,  именно  таким  он  останется  в   моей
памяти...
   
   Людмила Юрьевна Геника
   Окончила  Российскую  академию театрального  искусства  (ГИТИС)
(курс  Б.  А.  Покровского). Работала в Донецком  театре  оперы  и
балета.  Приглашенная  артистка московского муниципального  театра
«Новая   опера».  Ведущая  солистка  Московского  государственного
академического  камерного  музыкального  театра  под  руководством
Бориса Покровского. Познакомилась с Сергеем Яковлевичем Ребриковым
b 1977 году и до конца его дней брала у него уроки вокала.
   
   «Выходишь на улицу счастливым!»
   «Маэстро...  Так  мы его величали и звали между  собой.  И  вот
перед  глазами  кадры, кадры, как в кино… Но начну с  сегодняшнего
дня  – Сергея Яковлевича нет с нами, а он так необходим. Вспоминаю
его все чаще и чаще.
   Не  хочется  петь, не могу зазвучать как раньше  –  только  его
волшебные  уши  и  голова  могли делать чудеса.  А  началось  наше
знакомство с маленькой заметки в местной газете. Там говорилось  о
нашем   земляке  –  Сергее  Яковлевиче  Ребрикове,  который   стал
уникальным  педагогом  по  вокалу. Статью  мне  показала  бабушка,
которая  была его подругой в годы учебы в гимназии (она училась  в
женской,  он – в мужской). Его знал тогда весь город (Новочеркасск
в  Ростовской области) как чудного певца и веселого хулигана.  Вот
так  бабушкина  давняя  дружба  с этим  человеком  определила  мою
судьбу.
   Счастьем  было  и  то,  что  до  него  я  не  знала  ни  одного
вокального  педагога! Поэтому без проблем, при наличии «природного
материала», он подготовил со мной потрясающую программу,  поставил
голос  на  основу дыхания, и я лихо поступила в ГИТИС,  хотя  меня
брали и в Московскую консерваторию, и в институт имени Гнесиных.
   Началась  жизнь с препятствиями и проблемами. Но  в  эту  жизнь
вплеталась энергия Маэстро.
   Вспоминаются   часы,  проведенные  на  уроках  других   певцов.
Захватывающее  зрелище! Приходит уставший певец, а  через  полчаса
занятий он уже звучит как Бог!
   Выпуск  спектакля  в  Донецком  академическом  театре  оперы  и
балета.  У меня в одной опере две женские партии – очень  сложные.
Усталость,  необходимость его помощи – и  он  приезжает.  Усиленно
распевает,  настраивает  меня и моих сослуживцев.  Еще  случай.  В
Москве  практически потеряла голос на нервной почве.  Врачи  не  в
состоянии  его  вернуть.  И  опять  Маэстро!  Терпеливо,   твердо,
кропотливо, нота за нотой – и все поражены.
   Откуда  у  этого  одинокого человека со сложной  судьбой  такое
чутье,  такой  дар?! А сила убеждения? Его уникальным способностям
поражались даже медики.
   Как   же   было  здорово  прилетать  на  улицу  Коминтерна,   в
маленькую,  убогую  квартирку, где всегда был настроен  инструмент
(это он делал сам!), где тебе посмотрят голосовой аппарат, сделают
массаж  гортани,  распоют,  и ты летаешь.  Ты  выходишь  на  улицу
обновленным и счастливым!
   Маэстро, как Вас не хватает!
   Вечная добрая и светлая память Вам!»
   
   ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
   
   В  эту  рубрику  мы включили материалы о людях, близких  Сергею
Яковлевичу Ребрикову, заметки о концертах, посвященных его памяти,
записи  с лекций. И в каждом из них отражается какая-то грань  его
уникальной личности и таланта…
   
   «Чувство художественной правды»
   В  жизни  Сергея Яковлевича Ребрикова было немало  судьбоносных
встреч,  оставивших незабываемую память, повлиявших на творчество,
определивших,  в  конце концов, его музыкальную  и  педагогическую
индивидуальность. Одна из таких – знакомство с выдающейся  оперной
певицей, народной артисткой СССР Антониной Васильевной Неждановой.
Люди,  близко  знавшие Ребрикова, говорят о том, что  не  особенно
склонный  к  сантиментам  Сергей  Яковлевич  относился  к  ней   с
cksanw`ixhl  почтением  и неизменным восхищением.  Причем  речь  в
данном  случае  идет  не  столько  о  поклонении  юного  дарования
знаменитой оперной примадонне, сколько о дружбе двух людей, хоть и
разного поколения, но одинаково большого таланта…
   Антонина  Нежданова родилась в селе Кривая Балка под Одессой  4
(16)  июня  1873  года  в  семье сельского учителя,  игравшего  на
скрипке  и  руководившего местным хором. Понятно,  что  русские  и
украинские народные песни, буквально впитавшиеся в нее  с  молоком
матери,   имели   огромное  влияние  на  формирование   вокального
дарования  будущей  певицы. Уже в пять лет она  начала  заниматься
музыкой  с  отцом, а в семь – солировать в деревенском и церковном
хорах, выступать на ученических концертах.
   В  1891  году после окончания женской гимназии, получив  звание
домашней  учительницы, она некоторое время преподавала в  Одесском
городском женском училище, часто выступала на любительских вечерах
и  благотворительных концертах. Уже тогда были заметны  уникальные
вокальные данные и большой артистизм молодой певицы.
   В  те  годы  по  Одессе  гастролировали  знаменитые  русские  и
итальянские певцы – Николай и Медея Фигнер, Леонид Яковлев,  Луиза
Тетраццини,  Джакомо  Гальвани.  Их  искусство  глубоко   потрясло
Нежданову  и оказало решающее влияние на избрание ею артистической
карьеры.  В  1899 году она поступила в Московскую консерваторию  в
класс  профессора  Умберто Мазетти, а в 1902-м  блестяще  окончила
курс.  В  том  же  году, после успешного дебюта в партии  Антониды
(«Иван  Сусанин»),  начинающую приму  приняли  в  труппу  Большого
театра, где она выступала в течение последующих тридцати с  лишним
лет.
   С  первых  сезонов  в репертуаре Антонины Неждановой  появились
такие  легендарные  партии,  как  Джильда  («Риголетто»),  Людмила
(«Руслан  и  Людмила»),  Розина  («Севильский  цирюльник»),  Лакме
(одноименная  опера  Делиба), Церлина («Дон  Жуан»),  Царица  ночи
(«Волшебная   флейта»),  Волхова  («Садко»),   Татьяна   («Евгений
Онегин»),   Снегурочка   (одноименная  опера  Римского-Корсакова),
Шемаханская царица («Золотой петушок»), Эльза («Лоэнгрин»). Вместе
с Л. В. Собиновым, ставшим ее постоянным сценическим партнером, Ф.
И.   Шаляпиным,  С.  В.  Рахманиновым,  В.  И.  Суком  и   другими
выдающимися  русскими  певцами  и  дирижерами  Нежданова   активно
боролась  за  развитие  и утверждение традиций  русского  оперного
искусства.  Именно  в русском репертуаре (в  опере  –  особенно  в
сочинениях   Римского-Корсакова)  вполне  раскрылся   ее   талант.
Исключительно    чистое,    прозрачное,    благородное,     слегка
«отстраненное»  звучание  ее сопрано очень  хорошо  подходило  для
исполнения  отечественной вокальной лирики. Она была замечательным
интерпретатором современной ей музыки и постоянно  расширяла  свой
репертуар.  Единственная  из  певиц,  она  выступала  в   духовных
кон­­цертах  Синодального хора (дело  в  том,  что  до  1917  года
участие  женщин  в  духовных  хорах, кроме  женских  монастырей  и
институтов,   не   было  разрешено,  и  для  Неждановой   делалось
исключение   как   для  прославленной  певицы,   известной   своей
религиозностью). Именно в расчете на ее голос были написаны партии
солирующего  сопрано  в  популярных  духовных  песнопениях  П.  Г.
Чеснокова.  Большое  значение  в  ее  творческой  биографии  имело
общение  с  великой русской актрисой Марией Ермоловой,  помогавшей
оперной  диве  в работе над легендарными сценическими  образами  –
Виолетты («Травиата»), Ми­ми («Богема») и др.
   Как  хором  повторяют энциклопедии, в пении Антонины Васильевны
«глубокое     чувство     худо­жественной    правды,     простота,
естественность,   задушевный  лиризм   гармонично   сочетались   с
выдающимся   вокальным   дарованием  и  виртуозным   мастерством».
Обладавшая   удивительным   тембром  голоса   (лирико-колоратурное
qno-p`mn), своеобразием и редким обаянием, Нежданова быстро  стала
любимицей  публики.  В  1912–1913 годах  она  с  огромным  успехом
выступила за рубежом: в частности, на сцене парижской Grand  Opera
исполнила  партию  Джильды  («Риголетто»)  в  одном  спектакле   с
великими  Энрико  Карузо  и Титта Руффо.  Публика  была  буквально
заворожена удивительным голосом русской певицы.
   После   Октябрьской   революции  музыкальная   и   общественная
деятельность  Антонины  Неждановой, к  счастью,  не  прекратилась.
Среди  партий,  спетых ею в эти годы – Царевна Лебедь  («Сказка  о
царе  Салтане» Римского-Корсакова), Парася («Сорочинская  ярмарка»
Мусоргского),  Нинетта («Любовь к трем апельсинам» Прокофьева).  В
1925 году ей присвоили звание народной артистки РСФСР, в 1936-м  –
народной  артистки  СССР. В том же 36-м певица  покинула  сцену  и
занялась   педагогической  деятельностью:  преподавала  в   студии
Большого театра, в оперной студии К. С. Станиславского, а  с  1943
года  – в Московской консерватории. За эти годы стала профессором,
доктором искусствоведческих наук, получила Государственную  премию
СССР.  Умерла Антонина Васильевна Нежданова в возрасте 77 лет  (26
июня 1950 года) в Москве.
   Источники информации:
   Марков П. А., ред. Театральная энциклопедия. Т. 2. – М.,  1963.
С. 1078
   Шикман  А.  П.  Деятели  отечественной истории.  Биографический
справочник. – Москва, 1997
   http://www.belcanto.ru/nezhdanova.html
   http://www.krugosvet.ru
   
   Иван Игоревич Кожинов
   К вечеру памяти С. Я. Ребрикова.
   
   Дотянул до бесконечности
   «–  Сергей  Яковлевич,  а  чья это дубленка-то?  Уж  не  NN  ли
случайно? – спросила я.
   –  Ты  проходи  в  комнату, пока она в туалете,  –  полушепотом
ответил мне дядя Сережа. – Она и не узнает, что ты приходила.
   –   На   следующий  день  я  спрашиваю  у  NN:  «А  ты  у  кого
занимаешься?»
   – А ты разве не знаешь, как зовут мою преподавательницу?
   –  Странно,  а  вчера я твою шубейку видела в квартире  другого
педагога.
   «Вот  так  мы  все и скрывали друг от друга, у кого  занимаемся
вокалом,  –  вспоминает  выпускница ГИТИСа,  солистка  Московского
госу­дар­с­твенного музыкального театра Людмила Геника. – Доходило
иногда  до  анекдотических  случаев. Например,  прослушивали  двух
учеников  маститых певцов (но еще начинающих учителей  вокала),  и
было  очевидно, что их техника исполнения абсолютно  одинакова.  А
ведь,  по  идее, каждый педагог должен обучать по-своему… Разгадка
была  проста  – оба ученика, помимо занятий со своими  педагогами,
тайком бегали на уроки к Ребрикову…
   Эти  случаи,  связанные с жизнью и деятельностью замечательного
маэстро  вокала,  были рассказаны на вечере, посвященном  4-летней
годовщине  со дня смерти Сергея Яковлевича Ребрикова. На  встрече,
где  собрались как непосредственные ученики Сергея Яковлевича, так
и   ученики  учеников  (вокальные  внуки  и  правнуки),  органично
сочеталась классическая вокальная музыка и проникновенные слова  в
адрес  учителя.  А  начался  вечер с выступления  7-летней  Полины
Михеевой, которая спела неаполитанскую песню «Санта Лючия».  Почин
русской «Робертины Лоретти» поддержали Люба Юдина (9 лет)  и  Катя
Иванова (16 лет), исполнившие соответственно «Песню Ильинишны»
   М.  И.  Глинки из музыки к трагедии «Князь Холмский» и  «Гордую
opekeqr|  осанки»  Чеара. Все они ученицы преподавательницы  школы
имени Гнесиных Марины Максимовны Голубевой, в свое время в течение
10 лет бравшей уроки у маэстро Ребрикова.
   Проникновенно исполнила романс Б. Фомина «Только раз  бывает  в
жизни  встреча»  и  русскую  песню «Травушка-муравушка»  солистка-
стажер  Большого театра Галина Давыдова (сопрано). В  своем  слове
она рассказала, как еженедельно ездила к маэстро из Тулы, не жалея
на  дорогу сил и времени, поскольку каждый урок не только приносил
ощутимые  результаты, но и давал значительный заряд  положительной
энергии.   Солист  Москонцерта  Алексей  Егоров  вновь   порадовал
«цыганской  слезой» в голосе в «Песне Николки» из «Бабьего  бунта»
Птичкина  и  академической  строгостью мистера  Икса  из  оперетты
Кальмана  «Принцесса цирка». Солисты музыкального театра  «Амадей»
Галина  и  Владимир Романовы исполнили дуэт Манрико и Азученны  из
оперы  Дж.  Верди «Трубадур», а Ирина Крылова – арию Маргариты  из
оперы «Мефистофель» Бойто и «Колыбельную» Годара.
   Студентки  Российской  академии  музыки  имени  Гнесиных  Елена
Золкина   (меццо-сопрано)  и  Российской   академии   театрального
искусства Мария Пожидаева (сопрано) начинали заниматься  у  С.  Я.
Ребрикова еще в детском возрасте. Уже после его смерти им  удалось
поступить  в  вузы  и  продолжить  обучение  вокалу.  Сегодня  они
представили  на  суд  взыскательной аудитории произведения  разных
жанров:  песню на музыку Верстовского «Старый муж», арию  Лауретты
из оперы Дж. Пуччини «Джанни Скикки», романс Рахманинова «Весенние
воды».  С особой благодарностью аудитория выслушала слова спонсора
концерта   Константина  Попова  об  «эпохе  Ребрикова»,  человеке,
сумевшем  передать  своим ученикам веру  в  самих  себя  и  умение
преодолевать трудности. В присущем ему юмористическом стиле  Попов
спел серенаду Дон Жуана из оперы Моцарта «Дон Жуан».
   Солист  театра  «Новая опера» Андрей Бреус,  обладающий  мягким
певучим баритоном, исполнил ариозо Ренато из оперы Дж. Верди «Бал-
маскарад» и русскую песню «Вот мчится тройка почтовая».
   В  отсутствие  Владислава Пьявко «партию» тенора взял  на  себя
Михаил  Дядиченко,  запомнившийся арией  Хозе  из  оперы  Ж.  Бизе
«Кармен» и «Рассветом» Леонкавалло и еще раз подтвердивший  своими
полнозвучными  си-бемолями, что умение ставить верхние  ноты  было
одним из «коньков» С. Я. Ребрикова.
   Завершил   музыкальную  часть  вечера  один  из   организаторов
мероприятия Александр Диевский, в ис-полнении которого  прозвучали
песни «Я так тебя люблю» Куртиса и «Ах ты, душечка».
   В  концерте также принял участие солист Музыкального театра под
управлением   Б.  Покровского  Евгений  Балучевский,   прочитавший
рассказ  А.  Куприна  «Гоголь-моголь» и  вспомнивший,  что  Сергей
Яковлевич считал, что жить можно столько, сколько захочешь. А одна
из  знакомых  Сергея  Яковлевича, Валентина  Легкова,  поведала  о
последних  минутах  жизни маэстро. Неожиданно  получив  инсульт  и
оказавшись  частично парализованным, Ребриков, которому  шел  93-й
год,  в  течение нескольких часов находился один  дома  и  не  мог
никому сообщить о случившемся. Когда же к нему наконец пришли,  он
пожал  Валентине  одну руку, после чего потерял сознание.  Услышав
эту историю, Балучевский в восхищении воскликнул: «Я понял! Он все-
таки  дотянул!  Дотянул до того момента, когда  кто-то  пришел.  И
посчитал,  что все будет нормально. Жаль, что помощь была  оказана
слишком поздно».
   А  мы  от  себя  добавим,  что «дотянул»  Сергей  Яковлевич  до
бесконечности, и этот вечер памяти лишнее тому подтверждение».
   
   Виктор Эрманс
   «Литература и искусство» (30.09.1944, № 40).
   Открытие героя
   На  прошлой  неделе  в  Москве начались  спектакли  только  что
организованного  Театра  музыкальной  комедии  БССР.  Самый   факт
рождения  этого  театра на четвертом году войны при  полном  якобы
отсутствии опереточных артистов весьма знаменателен.
   Юный   Театр  музыкальной  комедии  БССР  поставил  для  начала
старенькую «Гейшу», впервые показанную в 1897 году. Чтобы  сыграть
«Гейшу»,  надо  иметь  большую сильную труппу.  Театр  музыкальной
комедии БССР вполне справился со своей задачей.
   Однако  основная заслуга театра и спектакля заключается в  том,
что  они познакомили зрителя с артистом Сергеем Ребриковым. Он еще
мало известен, Кенигам – его первая опереточная роль.
   С.   Ребриков,  в  прошлом  беспризорник  и  грузчик,   окончил
Московскую консерваторию по классу профессора Райского.  В  студии
Московской   консерватории  Ребриков  пел  Фигаро  в   «Севильском
ци­рю­льнике»; в то же время им были разучены партии  Эскамильо  в
«Кармен», Валентина в «Фаусте», Тонио в «Паяцах», Онегина и многие
другие.
   У   Ребрикова  большой,  красивого  тембра  баритон,   отличные
внешние  данные и яркий сценический темперамент. Свою единственную
в  «Гейше»  арию  –  «Английский моряк-молодец»  –  Ребриков  поет
превосходно.   Слушая  Ребрикова  в  небольшой  партии   Кенигама,
мысленно представляешь его то Маркизом де Корневиль, то Баринкаем,
то Назаром Думой.
   В  лице Ребрикова оперетта нашла талантливого артиста на амплуа
героя, которое является наиболее дефицитным в театрах этого жанра.
   
   Владислав Иванович Пьявко
   «Юность» (№ 3, 1967).
   
   Середины быть не может
   Меня  приняли  [в ГИТИС. – Прим. редактора] вовсе  не  с  целью
сделать  певцом. И на вступительных экзаменах, да и потом,  уже  в
процессе занятий, больше
   времени уделялось актерскому мастерству, танцу.
   Диапазон  моего  голоса  в  ту пору  был  невелик.  Зато  я   с
увлечением  играл  Арбенина в «Маскараде»,  Рогожина  в  «Идиоте»…
Тогда в звании драматического актера для меня было заложено все! Я
был  на  седьмом  небе, когда наш руководитель  Б.  А.  Покровский
сказал:  «Вы  можете стать актером!» А как же с  пением?  «Научите
хоть  петухом  его петь, научите!..» – просил Борис  Александрович
педагога,  занимавшегося  моим  голосом.  В  то  время  мой  голос
удостаивался примерно таких отзывов: «Гнусный тембр! Слушается  не
без  содрогания!»  И, что было еще хуже, я не раз  слышал  в  свой
адрес:  «Его  надо  исключить!» Дело в том,  что  конституция  моя
необычная:  легкие огромные, глотка басовая, связки баритональные,
а   небо  твердое  –  высокое  теноровое.  Поработай-ка  с   таким
аппаратом!  Я мирился со своим положением гадкого утенка, хотя все
больше  ощущал  потребность не только  играть,  но  и  петь!   Под
постоянной угрозой исключения я дотянул до второго года пребывания
в ГИТИСе. И тут попал в руки большого знатока вокала преподавателя
С.  Я.  Ребрикова. Я не удивился, прочитав аттестацию, данную  мне
новым учителем: «Природа голоса не установлена, так как фактически
певческого  голоса  нет». Я подумал: «Лишь  бы  не  исключили!»  И
внимательно  стал  прислушиваться к советам Сергея  Яковлевича.  А
советов на меня посыпалось великое множество. Часами, например,  я
должен  был  выпевать  бесконечное «а-а-а»,  получавшееся  у  меня
поначалу  как  «э-э-э»,  и, казалось,  ничего  у  меня  вообще  не
получится… Сергей Яковлевич меня отстоял. Он заверил кафедру,  что
голос  у  меня  есть и я должен запеть, и чуть ли  не  дал  в  том
расписку. Сергей Яковлевич верил в меня, и я работал как вол: пел,
oek, пел…
   
   Александр Соломонович Клейн,
   Александр Александрович Попов
   Из  книги  «Покаяние:  Коми  республиканский  мартиролог  жертв
массовых политических репрессий».
   
   Заполярная драма (в сокращении)
   Театры  в  лагерях Коми АССР стали организовывать с 1943  года,
после   победы  в  Сталинградской  битве.  Тогда  открылся   самый
известный  театр  в  Республике Коми  –  Воркутинский  музыкально-
драматический.   Начальником  назначили   инженера-полковника   М.
Мальцева  –  давнего  работника  системы  НКВД,  волевого,   порой
беспощадного и… большого любителя театра.
   Мальцев  смотрел  на  театр, как на  свое  детище.  Оркестранты
получили  пропуска,  по  которым  могли  ходить  на  репетиции   и
спектакли,  а  затем  обратно  в зону по  определенному  маршруту.
Пропуска   имели  и  заключенные-актеры.  Они  жили   в   зоне   и
подвергались всем униже­ниям, что и остальные, страдавшие,  помимо
произвола охраны и надзирателей, от разгула блатных…
   Строительство  нового  здания вели каторжники  в  три  смены...
Театр получился небольшой, на 432 места, но уютный, и в нем всегда
было  тепло. Воркутяне с большой охотой его посещали, и  у  театра
даже появилось прозвище: «Жемчужина Заполярья».
   Вспоминает   артистка  Московского  театра   сатиры   Валентина
Токарская:  «В  46-м году меня отправили из Лубянки  в  лагерь  на
Печоре...  Ехали в страшном вагоне со сплошными нарами. В  уборную
не  пускали.  Есть давали одну селедку. Доехали  до  Вологды...  А
вскоре  пришла  заявка из Воркутинского театра. Для  нас  он  стал
шансом  выжить, не погибнуть среди миллионов умиравших от лагерных
работ».
   Росту  авторитета и популярности театра способствовал приход  в
труппу   новых   заключенных-артистов   –   Токарской,   Холодова,
Добржанской, Ребрикова, Ищенко.
   В    сентябре    1948    года   художественным    руководителем
Воркутинского  музыкально-драматического театра назначен  народный
артист  Коми АССР Н. И. Быков. Уже в тот же год он удачно поставил
«Риголетто», где заглавную партию исполняли прекрасные баритоны Т.
Рутковский, С. Ребриков, И. Каменский...
   Ужесточение  режима  приводит к тому, что  в  1949  году  театр
лишается  ряда  артистов:  за проволоку загоняют  Бориса  Бариева,
Игоря  Каменского,  Сергея Ребрикова. Кончают жизнь  самоубийством
концертмейстер  А.  Стояно,  один из ведущих  актеров  К.  Иванов.
Недолго  прожив  после  освобождения, умирает  Теодор  Рутковский,
ведущий  баритон  театра.  Сокращены  составы  балетной  труппы  и
оркестра. Из заключенных в театре остаются единицы. Однако  смерть
Сталина внесла коррективы в положение осужденных. В конце 1954-го,
начале  1955 года многие освободившиеся из заключения  артисты,  в
том  числе  С.  Ребриков, вошли в труппу театра.  Тогда  же  стали
уезжать  из  Воркуты  любимцы публики – Фаина  Костина,  Валентина
Токарская,  Рафаил  Холодов. Чуть позже к  ним  присоединились  Б.
Харламов,  Б.  Туганов, А. Рейзвих, Б. Дейнека,  С.  Ребриков,  В.
Ищенко...
   
   Константин Олегович Попов
   Избранные  места  из  записей, сделанных в  период  обучения  у
Сергея Яковлевича Ребрикова.
   
   Как одушевлять ноты…
   02.04.97
   Мы  на  уроке  с  Ребриковым прошли 5  вещей.  Пока  получается
плохо. Я плохо попадаю в такт. Надо дополнительно потренироваться.
Сегодня я передал Лене (концертмейстеру) еще пять произведений для
разучивания.
   Во  время занятий я все время натягивал верхнюю губу на верхние
зубы,  пытаясь  «благородно округлить»  звук.  Ребриков  постоянно
ругался и заставлял меня открывать верхние зубы, чтобы звук «летел
в зал» и не перенапрягались связки.
   05.04.97
   Мы  занимались  вдвоем  с Ребриковым. Во  время  распевания  он
сказал, что занимался сегодня с девочкой, у которой при переходе с
высокого  на низкий звук пропадало звучание. Он предложил  ей  при
этом  переходе  петь  в нос: звук пошел и на  нижних  нотах.  «Вот
постановка голоса!» – изумляясь чему-то, воскликнул Ребри­ков.
   11.04.97
   Пропевали  с  Ребриковым  арию Онегина  «Вы  мне  писали…».  Он
остановил  меня  в самом начале и сказал: «Костя!  Надо  научиться
делать  ударения, и тогда все будет хорошо!» Да, ноты – это схема,
их надо уметь по-человечески одушевлять.
   13.04.97
   Сегодня,  накануне своего 31-летия, вспоминаю рассказ Ребрикова
про Батистини: «Батистини занимался
   2  раза  в день по 25–30 минут (в 12.00 и в 18.00). Он говорил:
«Если  я  не  позанимаюсь  один день, чувствую  себя  не  в  своей
тарелке. Если я не пел три дня, я чувствую, что отстал. А  если  я
не занимался месяц, то какой же я певец?!»
   Последнее  время  я тоже стал заниматься по 2  раза  в  день  –
утром  и вечером – и ощутил заметный прогресс в усилении звучности
голоса.   Нижние   и  средние  ноты  стали  более   «твердыми»   и
«устойчивыми». Особенно помогают «блеяния» (прерывистые  гортанные
«трели»)  для низких и средних нот моего диапазона. Они  усиливают
гортань и обогащают звук высокими обертонами при нормальном пении.
Верхние  же звуки лучше всего сначала брать фальцетом (тихонечко),
а  потом  голосом (тоже тихо, только приподняв маленький язычок  и
особо не напрягаясь, постепенно раздувая звук).
   04.05.97
   4   дня  назад  у  меня  сел  голос  (перезанимался).  Ребриков
запретил петь три дня, я терпел. Сегодня попробовал. Голос звучит,
но еще есть скрипы.
   06.05.97
   Занимались  с  Леной  и  с Ребриковым.  Пели,  в  том  числе  и
серенаду  Дон  Жуана  П. И. Чайковского. Дон Жуан  там  поет:  «О,
выйди,  Нисета!  О,  выйди, Нисета, скорей  на  балкон».  Ребриков
сказал,  что  я  так пою, что Нисета не выйдет ко мне  на  балкон.
Плохо  пою. Грубо. Без страсти. «Надо извиваться и прыгать козлом,
чтобы уговорить девушку, которую жаждете…»
   18.06.97
   Сегодня  во  время занятий Сергей Яковлевич спросил  меня,  что
значит  «крыть» звук (на высоких нотах тесситуры). Я  сказал,  что
при  этом надо опустить гортань вниз, а звук будет идти как  бы  в
большей  степени  через нос. «Нет, – ответил Ребриков,  –  гортань
действительно  опускается  вниз, и тем  самым  закрывается  проход
воздуха  в  нос и уши, и весь звук идет только через  рот.  Это  и
объясняет  старый термин «крыть», а то его первородный  смысл  уже
забыли.  В  обычном  же  случае (середина диапазона)  звук  (поток
воздуха) идет всегда по трем каналам: через рот, нос и уши. Причем
высокие ноты хорошо получаются при условии, что мы «кроем» звук  и
направляем его в верх твердого неба».
   
   С.  Я.  Ребриков  считал  особенно важным  четкое  произношение
tp`g, чтобы при пении не терялся смысл произведения. Для этого  он
использовал в обучении скороговорки.
   
   – Король-орел (быстро, опираясь на «р»).
   – На дворе трава, на траве – дрова.
   –  Шли  три попа, три Прокопья попа, три Прокопьевича, говорили
про попа, про Прокопия попа, про Прокопьевича.
   –  Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под
колпаком.
   –  Была  у  Фрола’, Фролу’ про Лавра’ наврала, пойду к  Лавру’,
про Фрола’ Лавру’ навру.
   – Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет.