Его, его образ восстал передо мною.
     Больной говорил с усилием и при последних словах вздрогнул.
     --  Чей  образ? О  ком  ты  думаешь? -- прошептал,  нагибаясь  к  нему,
Гильдебранд.
     -- Одоакр! -- шепотом же ответил король.
     [В г. н.э. он свергнул последнего римского императора и овладел короной Рима.
Впоследствии Теодорих победил его и отнял корону Италии.]
     Гильдебранд  опустил  голову.  Наступило   тяжелое  молчание.  Наконец,
Теодорих прервал его:
     -- Да, старик, моя рука, -- ты знаешь это, --  поразила могучего героя,
поразила во время пира, когда он был моим гостем. Горячая кровь его брызнула
мне  прямо  в  лицо,  и  ненависть,  бездонная  ненависть  светилась  в  его
потухающих глазах. И  вот, несколько месяцев назад, ночью  передо мной встал
его окровавленный,  бледный, гневный образ. Лихорадочно забилось мое сердце,
и  ужасный голос  сказал  мне: "За это  кровавое преступление  твое  царство
падет, и твой народ погибнет".
     Снова наступило молчание. На этот раз его прервал Гильдебранд:
     -- Король,  что ты мучишь себя,  точно женщина? Разве ты не  убил сотни
людей своей рукой, а твой народ  много тысяч по твоему  приказанию? Разве мы
не выдержали тридцати битв,  когда спускались  сюда с гор? Разве мы не шли в
потоках  крови?  Что  в  сравнении с этим кровь  одного  человека?  Припомни
только,  как было  дело. Четыре года боролся  он с  нами. Два раза ты и весь
твой народ были на  краю гибели из-за  него! Голод, меч и болезни истребляли
твой народ.  И  наконец, упорная Равенна  сдалась:  измученный голодом  враг
лежал  у ног  твоих. И вдруг ты получаешь предостережение,  что он замышляет
измену, хочет снова начать ужаснейшую борьбу, и не позже, как в следующую же
ночь.  Что тебе оставалось делать? Открыто поговорить с ним? Но ведь если он
был виновен, то это не помогло бы. И вот ты смело предупредил его и сделал с
ним вечером то, что он хотел сделать с тобой ночью.  Одним этим поступком ты
спас  свой  народ,  предохранил его  от новой  отчаянной борьбы.  И  как  же
воспользовался  ты  своей победой? Ты  пощадил всех  его  сторонников и  дал
возможность вельхам и готам прожить тридцать лет, как в царствии небесном. А
теперь  ты  мучишь себя  за  это?  Да ведь  два  народа  всю  вечность будут
благодарить тебя за него! Я готов был бы семь раз убить его!
     Старик умолк, глаза его  блестели, он имел вид разгневанного  великана.
Но король покачал головой.
     --  Нет,  старик,  нет, все это ничто.  Сотни раз повторял  я это себе,
говорил гораздо красноречивее, убедительнее, чем ты. И ничто не помогает. Он
был  герой,  единственный  равный  мне!  И  я  умертвил  его,  не имея  даже
доказательств его вины.  Из недоверчивости, зависти, -- да,  надо сознаться,
-- из страха еще раз сразиться с ним. Это было, и есть, и навсегда останется
преступлением. И никакие  уловки  не  могли  успокоить меня.  Тяжелая  тоска
овладела мною.  С  той ночи образ  . его  беспрестанно преследовал меня и во
время пира, и в совете, на охоте, в церкви, на яву и во сне. Тогда Кассиодор
стал приводить ко мне епископов, священников. Но  они не могли  помочь  мне.
Они слушали  мою исповедь, видели мое раскаяние, мою веру и  прощали мне все
грехи.  Но  я не находил  покоя, и хотя они  прощали меня,  но я сам не  мог
простить себе.  Не знаю, быть может,  это  говорит  во  мне старый  дух моих
языческих предков, но  я  не могу  скрыться за крестом  перед  тенью убитого
мною: Я не могу  поверить, что кровь  безгрешного  Бога, умершего на кресте,
смоет  с  меня  мое  кровавое  преступление.  Лицо  Гильдебранда засветилось
радостью.
     -- Вот  и я -- ты ведь  знаешь  -- никогда  не мог поверить этим попам.
Скажи, о скажи, ведь ты веришь еще в Одина и Тора? Они помогли  тебе? Король
с улыбкой покачал головой.
     [где пируют воины, погибшие в сражениях.]
     -- Нет,  мой старый,  неисправимый язычник.  Твоя Валгалла уже погибла.
Слушай, что помогло мне. Вчера я отослал прочь епископа и глубоко погрузился
сам в  себя, я  всею  душой молился Богу, и мне стало спокойнее.  И  видишь,
ночью я спал так хорошо и  крепко, как много месяцев уже не спал. И когда  я
проснулся,  во  мне уже не было прежней тоски. На душе  у меня  было легко и
ясно. Я думал:  преступление совершено  мною,  и никакое милосердие, никакое
чудо Господа  не может уничтожить его. Хорошо, я должен понести наказание. И
если Он  -- гневный Бог  Моисея, то  Он отомстит за Себя и накажет не только
меня,  но и  дом мой до седьмого колена. И я  подчиняюсь, я и мой род, этому
гневу Божию. Если Он даже и погубит всех нас, Он будет справедлив. Но именно
потому,  что  Он  справедлив,  Он  не  может  наказывать  за  мою вину  весь
благородный народ готов.  Он  не может погубить  их  из-за  преступления  их
короля. Нет, Он этого не сделает.  И  если когда-либо народ этот и погибнет,
то  я чувствую,  что он  погибнет  не  из-за  моего  поступка.  За  свое  же
преступление я предаю себя и весь свой дом мести Бога. И в душу мою снизошел
мир, и теперь я могу умереть спокойно.
     Он умолк. Гильдебранд поцеловал руку, поразившую Одоакра.
     -- Это было мое прощанье и благодарность тебе за твою  пятидесятилетнюю
верность. Теперь остаток моей жизни посвятим нашему народу готов. Помоги мне
подняться -- не могу же я умереть, лежа на подушках. Подай мне вооружение. И
не перечь! Я так хочу и могу.
     Гильдебранд  должен был  повиноваться.  Король с  его помощью  встал  с
постели, набросил на плечи широкую пурпуровую мантию, опоясался мечом, надел
на голову шлем  с короной и, опираясь  на  длинное  копье, стал,  прислонясь
спиною к одной из колонн посреди комнаты.
     -- Теперь позови мою дочь и Кассиодора. И всех, кто там есть.
     ГЛАВА VII
     Гильдебранд отдернул занавес, отделявший комнату  короля от соседней, и
все,  бывшие  там, -- туда  явилось еще много готов и римлян -- с удивлением
увидели  спокойно стоявшего короля. С  благоговейным молчанием  приблизились
они к больному.
     --  Дочь  моя,  -- сказал  он,  -- готовы  ли  уже  письма в  Византию,
извещающие о моей кончине и о вступлении на престол моего внука?
     --  Да,  отец,  вот  они,  --  ответила  Амаласунта, протягивая ему три
письма. Король начал читать.
     -- Императору Юстину. Второе -- его племяннику Юстиниану. Конечно, ведь
он скоро будет носить корону. Он и теперь уж управляет всем. Писал Кассиодор
--  я  вижу  уже по прекрасному слогу. Но что это?  -- и открытый лоб короля
наморщился  --  "...  прося  принять  мою молодость под  вашу  императорскую
защиту". Защиту? Это слишком.  Горе вам, если вас будет  защищать  Византия!
Вычеркни эту фразу и поставь вместо нее:  "полагаясь на вашу дружбу".  Этого
достаточно для внука  Теодориха. -- И он отдал письмо Кассиодору. -- А  кому