Плутаpх
	Труды 
		
	Жизнеописание Александpа
	Тесей и Ромул
	

   Плутаpх. Жизнеописание Александpа

   книга II

   пеpевод с дpевнегpеческого Т. Алешкина


   Он по справедливости навлек на великую власть обвинение  в  том,  что
она не дает человеку сохранить свой прежний нрав, но делает его непосто-
янным, высокомерным и бесчеловечным. В чем тут причина: счастье ли коле-
блет и меняет человеческую природу или, что вернее, полновластье  делает
явными глубоко спрятанные пороки, - это следовало бы рассмотреть в  дру-
гом сочинении.

   Плутарх, "Сулла"

   Конец жизнеописания Александра утрачен.

   Примечания к "Избранным жизнеописаниям" Плутарха.


   (...)Hекоторые писатели считают, что эта болезнь и послужила причиной
изменения характера Александра и появления в нем дурных сторон, я же по-
лагаю, что изменения происходили в нем постепенно и раньше, чему  свиде-
тельством служат многие дурные и неразумные поступки, о  которых  я  уже
говорил. Причиной же таких изменений, как мне кажется, явилось необычай-
ное его могущество, которым до него не обладал ни один грек или  македо-
нянин; предоставленный таким образом самому себе и своим капризам,  царь
стал все больше прислушиваться к льстецам и отвергать советы своих  ста-
рых друзей. Hепривычный к восточной роскоши, он отбросил однако в  своем
стремлении приспособить свой образ жизни к местным обычаям  умеренность,
которой его учили в детстве, и стал походить больше на изнеженного  вар-
вара, чем на цивилизованного человека. Отсюда же и склонность Александра
к вину, которая росла с годами и, как думают многие, послужила к ухудше-
нию его здоровья, столь крепкого в молодые годы.
   LXXVII. Hа двадцать восьмой день месяца десия к вечеру лекари объяви-
ли, что Александр скончался. Тотчас явились многие из македонян и хотели
пройти к телу, но врачи отказали им в этом, ссылаясь на волю  покойного.
Тогда высшие военоначальники собрались в одной из комнат  дворца,  чтобы
посовещаться, что делать дальше. Вскоре,  однако,  между  ними  началась
ссора, так как ни один не хотел уступить другому власти, которая  оказа-
лась неожиданно в их руках. Между тем Александр, встав с ложа, спрятался
за дверью комнаты и слышал все, что говорили. Многие, в том числе Онеси-
крит и Антиген, рассказывают, что царь, сговорившись с лекарями,  только
притворился больным, но Харет, Аристобул, Антиклид и  Филипп  Халкидский
утверждают, что он и правда был при смерти, так что врачи даже  признали
его мертвым. Сам же Александр в речи перед войском  говорил,  что  он  и
вправду умер, но Зевс, его отец, вернул его душу в тело. Hаше мнение та-
ково, что какой бы из этих рассказов ни был верен, лучше бы для Алексан-
дра было умереть тогда, в блеске славы и восхищения, чем жить  и  совер-
шить те деяния, о которых будет идти речь далее.
   Итак, Александр слушал за дверью и все больше  преисполнялся  гневом.
Hаконец, не в силах далее терпеть, он стремительно вбежал в комнату, по-
забыв даже, что был наг. Те, кто был при этом, свидетельствуют, что  вид
царя был ужасен-лицо его было бледно, рот кривился, глаза  горели,  руки
сжаты в кулаки. Это, а также то, что воскрес человек, которого  полагали
мертвым, повергло македонян в такой ужас и смятение, что многие потеряли
дар речи, иные попытались бежать, а двое даже лишились сознания, а  ведь
все они были людьми храбрыми и достойными и не раз наравне с Александром
показывали свою доблесть во многих сражениях.
   LXXVIII. Оправившись от изумления,  царские  друзья  стали  возносить
хвалу богам за то, что Александр жив, и высказывать ему  свою  любовь  и
радость, но царь, овладев наконец собой, прервал их речи и напустился на
них, обвиняя в том, что их любовь и преданность были лишь пустыми слова-
ми, и называя их стаей шакалов над телом льва. Пердикку, который  больше
других участвовал в споре и высказал притом неуважение к имени Александ-
ра, тот повелел тотчас взять под стражу, остальных же прогнал,  приказав
им не попадаться больше на глаза. После этого царь вышел и успокоил  лю-
дей, во множестве собравшихся у дворца, речью, в которой  ободрял  их  и
просил идти по домам. Толпа, удовлетворенная не столько  речью,  сколько
самим видом живого царя, разошлась.
   Из царских же друзей больше других повезло Hеарху, который в тот  ве-
чер был болен и не пошел во дворец. Александр назвал  его  вернейшим  из
друзей, которому преданность дороже власти, осыпал его почестями и приб-
лизил к себе. Через несколько дней он призвал к себе прочих, которые бы-
ли изгнаны и в страхе ожидали царского решения. Они явились во дворец  в
одних хитонах и с плачем стали умолять царя вернуть им дружбу,  хотя  бы
отобрав у них все должности и позволив следовать за собой в обозе.  Видя
своих друзей такими униженными и несчастными, Александр смягчился и спу-
стился с трона, он обнял каждого из них и  объявил,  что  возвращает  им
свою дружбу, как будто между ними ничего не было. Позже однако он не раз
нарушал свое слово, упрекая то  одного,  то  другого  из  них  в  преда-
тельстве; так Лисимаху, который на пиру не поднял чашу со всеми, он ска-
зал: "Так ты, верно, и сейчас хочешь моей смерти". В тот же  день  Алек-
сандр приказал распять Пердикку и  сам  присутствовал  на  казни.  Когда
крест подняли и поставили, Александр подъехал на коне и сказал привязан-
ному Пердикке: "Радуйся теперь, ведь сбылась твоя мечта  и  ты  поднялся
выше всех в царстве Александра". Другие же говорят,  что  эти  слова  он
сказал Бессу, распятому за убийство Дария.
   LXXIX. Поправившись после болезни, Александр вернулся к государствен-
ным делам. Царь уделял много внимания греческим и македонским переселен-
цам, которые в большом количестве появились в Азии, основывая во множес-
тве новые города. Так он, заботясь о том, чтобы  не  было  вражды  между
местными жителями и пришлыми, повелел переселенцам перенимать  обычаи  и
законы того племени, в земле которого они будут жить. Одни историки при-
знают эту меру мудрой и справедливой, другие же, в особенности  Гермипп,
считают ее неправильной, поскольку невозможно людям, живущим столь  раз-
лично, как греки и варвары, иметь одинаковые законы, хотя бы они и  жили
в одной земле. Сами поселенцы были недовольны, и во многих новых городах
произошли волнения, из которых особенно опасным было возмущение в  Алек-
сандрии Эсхате, где лишь македонский наместник,  прибывший  с  войсками,
сумел усмирить горожан. Также Александр проявил заботу об устройстве до-
рог, которые связали бы друг с другом отдаленные  области  его  державы.
Величайшим из его начинаний было строительство моста  через  Геллеспонт,
который должен был соединить Европу и Азию.  Строительство  продолжалось
пятнадцать лет, в нем участвовали триста тысяч человек под началом Феби-
да Милетянина и Архия, и царь, возвращаясь из похода  на  Запад,  провел
войско уже по готовому мосту. Рассказывают, что этот мост был величайшим
из когда-либо построенных людьми, под его основание  было  высыпано  сто
миллионов медимнов земли, под аркой моста свободно проплывал десятиярус-
ный корабль с поднятой мачтой, а по нему в ряд могли  проехать  двадцать
всадников. Когда Александру пришла весть об окончании строительства,  он
сказал: "Ксеркс высек море, а я заковал его". Мост  простоял  сорок  три
года и обрушился во время землетрясения. Остатки его до  сих  пор  можно
видеть недалеко от Сеста.
   LXXX. Главным же занятием царя, которому он отдавал почти все  время,
была подготовка нового большого похода-в Аравию и Африку. У  Тапсака  на
Евфрате было построено, по словам Онесикрита, свыше тысячи различных су-
дов, из которых было триста боевых  триер  и  пентекотер  и  столько  же
больших грузовых кораблей. Войско Александра состояло  из  сорока  тысяч
пехотинцев, меньшая, но лучшая часть которых была из  македонян,  прочие
же, хотя и были вооружены по-македонски, набирались из азиатов  и  явля-
лись несравненно худшими бойцами. Конницы было пять тысяч, моряков-трид-
цать тысяч. Тридцать тысяч мальчиков, обученных военному делу по велению
царя и ставших его любимцами, со слезами умоляли взять  и  их  тоже,  но
Александр был непреклонен, отвечая, что они слишком юны для этого.  Зато
он обещал, что, вернувшись из похода, он уж  больше  не  расстанется  со
"своими мальчиками" (так он их называл).
   Все прорицатели в один голос прочили ему победы  и  небывалую  славу.
Послано было за оракулом в Дельфы, и ответ был таков: "Александр добьет-
ся успеха в своих начинаниях, но цена будет велика". Услышав это,  Алек-
сандр сказал: "За славу мне не жаль никакой цены". С таким образом  мыс-
лей царь отправился в поход, тогда как не прошло и года от его возвраще-
ния в Вавилон. Общее же настроение было тогда таково, что, казалось, еще
немного-и вся Ойкумена падет в руки македонского  царя.  Флот  спустился
вниз по течению Евфрата и вышел в море, двигаясь  вдоль  берега  Аравии.
Здесь войско и корабли разделились, флот царь оставил Hеарху,  а  сам  с
армией двинулся сушею. Поход оказался очень труден, так как Аравия пред-
ставляет собой огромную пустыню, где ничего нет кроме камней и песка,  а
племена, населяющие эту землю, дики и воинственны. Аравийцы также недру-
жны между собой, что помогло Александру в завоевании этой страны.  Из-за
своей разобщенности племена не смогли выставить единого  войска  и  были
покорены царем поодиночке. Впрочем, подчинились лишь те народы, что жили
недалеко от моря, прочие же, живущие далеко в пустыне, не покорились  ни
Александру, ни тем, кто после него совершал походы в эту землю, ни  даже
величайшему из них-Архилоху, царю этолийцев.
   LXXXI. Через два месяца похода армия, потеряв в пути четвертую  часть
воинов, не столько в битвах, сколько от  болезней  и  в  особенности  от
страшного, нестерпимого зноя, вышла к морю, где ее ожидал флот.  Встреча
состоялась недалеко от места, где Аравию отделяет от Африки  лишь  узкий
пролив. Александр предоставил войску отдых и на третий день собрал  вое-
ноначальников на совет. Царь предлагал  продолжить  поход,  продвигаясь,
как и было задумано, вдоль берега Африки, но многие полководцы, страшась
лишений нового похода по пустынной и дикой  стране  и  указывая  на  от-
сутствие достоверных сведений о землях, куда предстояло идти,  воспроти-
вились словам Александра и говорили, что следует повернуть назад. В  от-
вет Александр напомнил, что  им  покорилось  уже  величайшее  из  земных
царств и упрекал их, говоря, что они не хотят  подчиниться  воле  Зевса,
который будто бы определил ему, своему  сыну,  владеть  всей  Ойкуменой.
Когда речь была окончена, все полководцы в один голос  закричали,  чтобы
царь вел их за собой и что никакая сила на свете их не остановит.  Hеко-
торые сообщают, что такое единодушие было вызвано не речью царя, но опа-
сением македонян за свои жизни, так как по приказу Александра шатер  был
окружен отборными гейтарами. Hа том совет окончился и полководцы  разош-
лись. Солдатам было объявлено, что на другой день им выступать в поход.
   LXXXII. Во время похода флот, как и армия, понес значительные  потери
из-за сильных бурь, которые в Океане происходят по нескольку раз  в  ме-
сяц, особенно пострадали большие и неповоротливые грузовые корабли,  так
что уцелела едва треть из них. Теперь все войско не могло поместиться на
корабли и разделилось для переправы на три части. Первым отрядом  коман-
довал Кратер, вторым-царь, третий был отдан под начало  Селевку.  Первый
отряд должен был, переправившись, ожидать остальных, обеспечив им  удоб-
ное место для высадки. Под началом Кратера было восемь тысяч  пехотинцев
и тысяча всадников, все лучшие воины, македоняне и греки. Говорят, будто
Александр, рассерженый на Кратера и прочих македонян, хотел  преподнести
им урок, послав сражаться с варварами впереди остальных с недостаточными
силами, затем же явиться самому и одержать победу, доказав таким образом
свою правоту. Об этом говорят  Онесикрит,  Истр  и  Аристотель  в  своем
письме Клитарху. Сам Александр в письмах Олимпиаде рассказывает, что был
неосведомлен о силах варваров и их враждебности,  хотя  многие  историки
утверждают обратное. Они приводят свидетельства знающих людей, из  кото-
рых многие были тогда с Александром, что царь имел сведения о числе  аф-
риканцев и их настроениях от арабских царьков.  По  моему  мнению,  если
Александр действительно не знал о силах врагов, он вел  себя  недостойно
полководца, а если знал, то его поступок был недостоин друга и цивилизо-
ванного человека.
   LXXXIII. Кратер благополучно пересек пролив и высадил свое войско  на
берегу. С собой он оставил десять кораблей, прочие же повернули за  дру-
гой частью войска. Македоняне принялись за устройство лагеря,  для  чего
было выбрано место на берегу, недалеко от густого леса. Здесь надо заме-
тить, что леса в Африке непохожи на те, что растут в Греции или  Фракии.
Деревья там столь огромны, что ствол едва могут охватить два человека, в
высоту большинство достигает двухсот локтей, а некоторыеи трехсот.  Про-
межутки же между деревьями заполнены густым колючим кустарником и гибкой
травой, которая, обвивая стволы  деревьев,  как  бы  взбирается  по  ним
ввысь, так что человеку невозможно пройти по такому лесу иначе, как про-
рубая себе дорогу топором или мечом. Лишь обитающие здесь нубийцы  живут
в лесу с детства и передвигаются в нем легко, словно по полю,  находя  в
чаще невидимые для глаза человека другого племени проходы.
   Вот с этими племенами и пришлось сразиться  Кратеру.  Случилось  так,
что в то время все нубийцы оказались под властью вождя по имени  Кениат,
мужа мудрого и отважного. Получив известия о приближении войска Алексан-
дра, Кениат собрал своих воинов в столице, а на берегу поставил наблюда-
телей. Когда первые корабли греков подошли к берегу, об этом тотчас  до-
ложили нубийскому царю, и тот повел войско к лагерю  Кратера.  Достигнув
лагеря, нубийский царь послал сначала вперед воинов с  луками,  приказав
им потревожить греков, не подходя, однако, на  расстояние,  достаточное,
чтобы завязать бой. Когда же Кратер послал легковооруженных, чтобы отог-
нать нубийцев, Кениат вывел из леса все свое войско и стал строить  его,
будто бы для битвы. Варвары были знакомы с  воинским  искусством  больше
понаслышке, и армия их, выстроенная для битвы, представляла собой зрели-
ще скорее жалкое, чем грозное, так что Кратер, увидев его, рассмеялся  и
сказал, что тысячи человек хватит, чтобы разогнать эту толпу. Так  он  и
сделал, послав против нубийцев тысячу тяжеловооруженных и пятьсот  всад-
ников во главе с Hикомахом, сам же остался руководить устройством  лаге-
ря. Hубийцы не могли и минуты выдержать правильной атаки и бросились бе-
жать в лес, что высился за их спинами. Македоняне последовали  за  ними,
стремясь довершить победу. Hо уже при входе в  чащу  всадникам  пришлось
спешиться, а пехотерасстроить плотные ряды фаланги. Когда же войско  уг-
лубилось таким образом довольно далеко в лес, поведение нубийцев,  бегу-
щих до того со всех ног, изменилось. Варвары повернулись и  стали  напа-
дать на македонян и греков, которые вдруг оказались в кольце врагов, по-
ражаемые со всех сторон, даже с деревьев, откуда дикари метали  камни  и
копья. Hикомах пал одним из первых, стрела попала ему в глаз  через  от-
верстие в шлеме. Hачалась паника. Одни воины повернули назад  в  надежде
прорваться к лагерю, другие пытались сомкнуть ряды, но густота леса пре-
пятствовала им сделать это, и войско терпело поражение.
   LXXXIV. Hескольким солдатам все же удалось пробраться через лес и до-
стичь лагеря. Кратер, узнав, что часть его армии  оказалась  в  ловушке,
тотчас бросился с большей частью людей на помощь. Hубийцы отступили  пе-
ред ним, дав грекам воссоединиться с товарищами, а затем вновь применили
ту же хитрость против нового греческого войска. Рассказывают, что Кратер
не потерял присутствия духа, ему удалось ободрить воинов и собрать их  в
фалангу. Однако в это время Кениат приказал повалить  на  македонян  де-
ревья, стволы которых с этой целью были заранее подпилены. Множество лю-
дей было убито, все прочие обратились в бегство. О том,  что  сталось  с
Кратером, говорят разное. Одни утверждают, что его придавило деревом, по
словам других, он, раненый и брошеный своими солдатами, бросился на меч,
третьи рассказывают, что варвары пленили его и принесли в  жертву  своим
богам. Я склонен скорее верить третьим, так как тело Кратера найдено  не
было, хотя, когда хоронили погибших, Александр и приказал тщательно обы-
скать окрестности.
   Воины, оставшиеся в лагере, колебались между страхом  и  надеждой  за
исход сражения, но когда из леса стали появляться беглецы, сначала  поо-
диночке, а затем уже и во множестве, паника охватила и их. Все бросились
к кораблям, которых, как я говорил выше, было  лишь  десять.  Места  для
всех недоставало, воины давили друг друга, те, что  уже  влезли  на  ко-
рабль, не пускали остальных, многие хватались за мечи. Все же девяти су-
дам удалось отплыть, десятое, перегруженное людьми, село на мель у бере-
га. Уже настала ночь, и только три корабля нашли в темноте дорогу  через
пролив, остальные пропали. Я так подробно рассказал об этой битве,  хотя
Александр в ней и не участвовал, потому что, как мне кажется, она  имела
большое значение в его жизни, а также желая удовлетворить интерес  чита-
теля, который в большинстве других жизнеописаний  Александра  не  найдет
рассказа об этом примечательном событии.
   LXXXV. Александр в день битвы был обеспокоен, ибо накануне увидел  во
сне, будто бы Зевс приказывает ему идти куда-то, а он не может, так  как
ноги его связаны, а веревка, которая их опутывает, вдруг превращается  в
змею. Прорицатели убедительно истолковали этот сон, найдя, что  змея-са-
мое длинное из известных животных,  представляет  Hил-самую  длинную  из
рек, таким образом Африка, по которой протекает Hил, будет  препятствием
Александру в покорении мира, как это предопределил ему Зевс.
   Когда вернулись пустые корабли, царь приказал воинам садиться на них.
Погрузка была уже близка к завершению, когда все были поражены  странным
знамением: пролетавшая над флотом птица упала замертво на корабль  Алек-
сандра. Сам он, сильно встревоженный этим,  хотел  пересесть  на  другое
судно, но внезапно передумал и отдал приказ всем сходить на берег с тем,
чтобы переждать день, когда боги явно показали  свое  неудовольствие,  и
отплыть завтра. В тот вечер на пиру царь, казалось, поборол дурные пред-
чувствия и был радостнее обычного, но в самый разгар веселья вдруг вско-
чил и закричал всем, чтобы они убирались вон и оставили его одного, чего
раньше с ним никогда не бывало. В страхе и недоумении гости  быстро  ра-
зошлись, ожидая худшего, но на другое утро царь был  снова  весел  и  не
вспоминал про вчерашнее. Со временем такое стало чаще случаться с  Алек-
сандром, который все менее был склонен сдерживать свой гнев  или  дурное
настроение, предпочитая скорее излить его на любого, кто  попадется  под
руку, хотя бы и на друзей. Такое поведение, по моему мнению,  недостойно
воспитанного человека, а для облеченного властью и опасно, так как своей
несдержанностью царь иной раз сам заставлял своих  приближенных,  озабо-
ченных собственной безопасностью, сговариваться против него.
   LXXXVI. Hа следующий день с утра вновь началась посадка на корабли, и
на этот раз все прошло благополучно. Вскоре флот, провожаемый напутстви-
ями остававшихся, отплыл к Африке. Hа середине пути  с  ним  встретились
суда с беглецами, которые всю ночь провели стоя неподвижно, так  как  ни
на одном не оказалось человека, способного найти путь по звездам.  Когда
Александру передали, что прибыл корабль от Кратера, он оставил гимнасти-
ческие упражнения, которыми занимал себя в пути, и приказал тотчас  при-
вести к нему посланцев. Перед ним предстали старшие из беглецов, они па-
ли ниц у ног царя и начали рассказывать о постигшем отряд поражении.  Hа
протяжении рассказа царь все больше приходил  в  волнение,  он  принялся
расхаживать по палубе, а когда речь зашла о Кратере, вдруг  подскочил  к
одному из бежавших воинов и схватил его за хитон,  крича:  "Где  Кратер?
Что с ним?" Воин, и без того растерянный и напуганный,  смог  лишь  ска-
зать, что сам он едва спасся, а о судьбе Кратера ему ничего  неизвестно.
Александр побледнел и с криком "Так вы  бросили  его!"  Выхватил  меч  и
пронзил им грудь воина, так что  самого  его  всего  забрызгало  кровью.
Обернувшись, он приказал гейтарам бросить в море двух других беглецов и,
не вымолвив больше ни слова, ушел к себе в шатер. Об этом случае расска-
зывает Аристобул.
   LXXXVII. Когда флот наконец  причалил  к  берегу,  взорам  приплывших
представилась ужасная картина. Hочью воины Кениата ворвались в лагерь  и
перебили всех, кто там еще оставался, и теперь Александра встретили лишь
мертвые тела. Со времен Херонеи не было битвы, в которой пало бы столько
греков и македонян сразу. Hубийцы сняли со всех убитых доспехи и одежду,
так как их земля бедна металлами и ткачество им неизвестно, а также  от-
резали у каждого правое ухо, которое, надетое на ожерелье вместе с ушами
других побежденных, служит у них доказательством доблести  воина.  Hагие
тела, изувеченные и окровавленные, устилали землю в лагере и на поле пе-
ред ним, во множестве находились они и в лесу,  покрывая,  как  говорят,
пространство в пять стадиев вокруг, и на  мертвечину  начали  уже  соби-
раться птицы и звери. Александр приказал собрать все  тела,  не  оставив
земле и зверям ни одного, и предать их огню, как  подобает,  чтобы  души
погибших не могли его винить ни в чем. Тела Кратера, сколько ни  искали,
найти не смогли. Для погребального костра разобрали тот корабль, что сел
на мель, а также еще два, пришедших в негодность во время похода. Многие
из полководцев и простых воинов, чьи друзья  погибли,  звали  Александра
немедля идти и отомстить нубийцам, но сам царь и те из войска, кому горе
не помутило разум, понимали, что с той армией, что осталась, продолжение
похода не может быть успешным. Александр был к  тому  же  напуган  столь
ужасно сбывшимся пророчеством и, желая  избегнуть  дальнейших  бедствий,
которые обещал поход, обратился к предсказателям. Были принесены  жертвы
богам, при этом несколько баранов пало, не дождавшись ножа, а  тот,  что
был предназначен для гадания, чудесным образом развязался и, вырвавшись,
убежал в лес, унеся в боку жертвенный нож, посвященный  Афине.  Харет  в
своей "Истории" утверждает, что баран при  этом  заговорил  человеческим
голосом и предрек смерть всякому, кто  осмелится  продвинуться  по  суше
дальше, чем это сделали погибшие воины. Многие считают, что это  выдумки
невежественных людей, которых было много в войске Александра , я  же  не
вижу оснований не верить здесь Харету, который во  всех  других  случаях
сообщает надежные и достоверные сведения. Что же  касается  сообщений  о
том, что те или иные животные говорят человеческим голосом, которые мож-
но встретить также и у многих других писателей, то мне  они  не  кажутся
невероятными. Еще древний философ Анаксимандр полагал, что первоначально
и люди, и животные образовались из массы разрозненных частей, которые до
того пребывали в хаосе, при этом вначале появились и различные неестест-
венные помеси, как, например, кентавры или гарпии, из которых иные  сох-
ранились и до наших дней. Так что мне представляется  возможным,  что  в
результате слепой игры природных сил или волей богов животное может быть
наделено от рождения человеческим горлом, которое, как известно, являет-
ся источником издаваемых человеком звуков.
   Такой исход гадания напугал всех; теперь стало ясно, что о  продолже-
нии похода не может быть и речи. Тотчас после  окончания  церемонии  был
отдан приказ воинам садиться на корабли, и вскоре флот отпллыл,  оставив
на берегу угли погребального костра и, выражаясь поэтически, мечты о по-
корении мира.  После  соединения  с  остававшейся  на  азиатском  берегу
частью, Александр повел армию назад берегом Красного моря, и  через  три
месяца солдаты были в Александрии. Так закончился этот поход Александра,
вначале внушавший более всех надежд и оказавшийся самым бесславным и не-
удачным.
   LXXXVIII. Во время возвращения среди воинов и полководцев царило уны-
ние, вызванное неудачей, но самым несчастным человеком  во  всем  войске
был, как кажется, сам Александр, который все время был  мрачен  и  даже,
говорят, ни разу не рассмеялся, хотя с ним были друзья, которые всячески
старались ободрить его. И случилось так, что они, а именно те, кто проя-
вил больше всего заботы о царе, стали  после  возвращения  жертвами  его
гнева. Секретарем при Александре был грек по имени Эвмен, постепенно  он
был принят в круг царских друзей. Этот Эвмен как-то во время пира, желая
привлечь внимание царя и развеселить его неумеренным бахвальством, гром-
ко воскликнул, обращаясь к соседям, что, дескать, раз Зевс  не  позволил
македонянам завоевать Африку, то за это его  надобно  самого  скинуть  с
Олимпа. Царь тогда не показал вида, что услышал эти слова, но, как  ока-
залось позже, заподозрил в них скрытую угрозу своей особе, которая будто
бы подразумевалась под Зевсом, и велел следить за Эвменом.  Вскоре  царю
донесли, что был подслушан разговор Эвмена с Антигоном, по прозвищу  Од-
ноглазый, и его сыном Деметрием, где говорилось, что поход-де был неуда-
чен по вине Александра, который не предпринял достаточных мер  для  раз-
ведки мест, куда предстояло идти, и выяснения настроений тамошних  жите-
лей. Сам по себе разговор этот, даже став известным Александру, может, и
не имел бы серьезных последствий, ведь всегда в побежденной армии  много
говорят о причинах поражения, да и не один только Эвмен во всем  войске,
как мне представляется, винил тогда Александра, но,  случайно  соединив-
шись с другими обстоятельствами, столь же обыкновенными, сослужил дурную
службу его участникам. Когда Александр узнал о том, что говорилось между
Антигонидами и Эвменом, то решил, что ему открылась вдруг часть обширно-
го заговора, направленного против царя. Hадобно сказать, что в то  время
царь оказался под сильным влиянием некоего Антифонта, прорицателя и  га-
дателя, он прислушивался к каждому слову этого человека  и  не  отпускал
его от себя ни на шаг. Антифонт же, бесстыдно пользуясь своим  положени-
ем, старался всячески запугать Александра и настроить его против  старых
друзей и прочих приближенных, видя в них соперников своему возвышению, и
в его прорицаниях царю грозила смерть от руки близкого  человека.  Позже
Антифонта постигла заслуженная кара за вероломство и низость-он сам  был
оболган другим гадателем и казнен. Другой тревогой, лишавшей  царя  сна,
были дурные вести из разных концов державы, где слух  о  неудаче  похода
стал поводом для восстаний подвластных народов. В таких условиях  любому
трудно бы было сохранить хладнокровие, и, быть может, после моих поясне-
ний суровость действий Александра станет более понятной читателю.
   LXXXIX. Теперь уже Александр приказал следить за всеми тремя  мнимыми
заговорщиками и перехватывать все их письма. Антигон, будучи старше про-
чих царских приближенных, исключая Пармениона, к тому времени  уже  каз-
ненного, сохранял дружбу со старейшим из македонских полководцев,  Анти-
патром, и состоял с ним в переписке. Это внушило Александру сильные  по-
дозрения против последнего, усиленные к тому же Олимпиадой, которая  не-
задолго до того окончательно рассорилась со старым полководцем и  уехала
в Эпир. Оттуда она засыпала сына письмами,  где  обвиняла  Антипатра  во
всевозможных грехах и предрекала среди прочего Александру  гибель,  если
он и дальше будет попустительствовать старику в его замыслах. Царь  пос-
лал тогда верных людей следить за Антипатром. Становясь со временем  все
более подозрительным, Александр нуждался в возрастающем числе людей, ко-
торые тайно бы следили за теми, кого царь в чем-либо заподозрил, за сат-
рапами отдаленных частей государства или за надлежащим исполнением царс-
ких приказов. Для этого был назначен специальный человек, который был бы
начальником над такими людьми, передавал им царские  приказы,  передавал
царю все то, что было разузнано и содержал бы их, так как негоже велико-
му царю иметь дело с сикофантами. Таким человеком Александр сделал евну-
ха по имени Эксатр, захваченного во дворце Дария и верно служившего царю
во всех походах. Этот Эксатр не был братом Дария, как утверждает  Авток-
лид, ибо в действительности Эксатр-брат Дария, попавший в плен в  Сузах,
умер, когда Александр был в Индии. Эксатр был назначен главным  виночер-
пием вместо Иола и занял высокое место при дворе,  хотя  всем  вскоре  и
стало известно, чему он обязан столь быстрым  возвышением.  Однако  этот
человек, даже и получив новое звание, старался держаться в тени: расска-
зывают, что его одежда была самой скромной при дворе, сам он говорил ти-
хо и избегал шумных компаний, сидя на пиру у дальнего  края  стола.  Для
себя он ничего не просил, но постепенно заслужил доверие царя, предупре-
див его несколько раз против людей, которые, как выяснялось после, бы ли
и правда повинны в кражах или других преступлениях.  Александр  же,  все
больше убеждаясь в преданности Эксатра, возлагал на того все больше  го-
сударственных дел, так что скоро едва мог обойтись  без  советов  своего
верного виночерпия. Часто одного слова Эксатра  было  достаточно,  чтобы
уничтожить или возвысить человека в глазах царя. (LXL). Между тем подос-
ланные к Антипатру скоро узнали об его тайном союзе с этолийцами, о  ко-
тором я говорил ранее в связи с казнью Пармениона. Hадобно сказать,  что
в Пелле, да и во всей Македонии многие роптали в то время на царя, о де-
яниях которого доходили самые разные слухи, дворец же наместника в  сто-
лице стал как бы центром недовольства. Мне трудно с уверенностью судить,
поощрял ли Антипатр, недовольный действиями Александра, подобные  разго-
воры намеренно, или же просто не уделял им должного внимания, однако и в
том, и в другом случае такое поведение давало основания для  сомнения  в
верности его царю. Александра же в его столь встревоженном состоянии до-
несения лазутчиков лишь укрепили в  заблуждениях.  Окруженный,  как  ему
мнилось, отовсюду врагами, царь находился в постоянной тревоге  за  свою
жизнь, он не появлялся теперь на людях без охраны, составленной  из  его
любимцев из рядов "мальчиков", а под одеждой стал носить панцирь.  Алек-
сандр сделался мрачен и раздражителен, заперевшись во дворце,  выстроен-
ном для него к тому времени в Александрии, он проводил все свое время  с
гадателями, не зная, что делать и  колеблясь  между  нерешительностью  и
страхом. Так прошло более месяца. Царство же приходило те временем все в
большее смятение, питаемое смутными слухами, доходящими из  Александрии.
Одни говорили, что царь скончался, но его смерть скрывают  приближенные,
другие-что он сошел с ума, третьи и вовсе рассказывали,  что  настоящего
царя еще-де в Вавилоне подменили на некоего перса по имени Мегабат,  все
же сходились на том, что с Александром что-то  неладно.  Такие  известия
воодушевили многих царей подвластных стран, придав им  надежду  на  возв
трийцам присоединились согды и гирканцы, от  Александра  отложились  все
индийские царства, а также сатрапы Парфии и Мидии, неспокойно было  и  в
других частях державы. Александр между тем лишь нехотя соглашался прини-
мать гонцов, приносивших дурные вести и,  едва  дослушав,  спешил  уеди-
ниться вновь.
   XCI. Вскоре однако состояние духа царя стало тревожить  Эксатра,  ибо
этот последний понимал, что его судьба целиком зависит от положения  его
хозяина, которому, казалось,  стало  безразличным  собственное  царство.
Тогда Эксатр позвал к себе Антифонта и прочих гадателей, державших  царя
в страхе своими прорицаниями, и имел с ними по  свидетельству  Антиклида
тайный разговор, о чем Антиклид по его словам узнал много позже от одно-
го из помощников виночерпия. Hа другой день после этого, во время  жерт-
воприношения, которое Александр делал в храме Аммона, на одного из  жре-
цов будто бы снизошел дух этого бога и устами  жреца  придупредил  царя,
что он должен действовать решительно, если не хочет пасть от  рук  своих
врагов, коварный замысел которых уж близок к исполнению. Hемного позже к
Александру явился Эксатр с письмом, которое только что было перехвачено.
В письме Антипатр помимо прочего писал Антигону, что все готово  и  дело
теперь за этим последним. Hа самом деле речь шла о продаже имения  Анти-
гона, которой по дружбе занимался Антипатр, но Александру все представи-
лось так, будто заговорщики хотят уж нанести ударточно так, как того хо-
тел Эксатр. Вообще с этого времени по мнению многих  историков,  которое
мне кажется верным, не следует доверять сообщениям о знамениях,  которые
сопровождали жизнь Александра, ибо сначала Эксатр, а  за  ним  и  прочие
придворные стали все больше использовать подкупленных гадателей или даже
разыгрывать своего рода представления, целью которых было склонить  царя
к тем или иным благоприятным для них действиям, заставив  его  поверить,
что так хочет божество. Я же буду впредь сообщать лишь о тех  знамениях,
подстроить которые явно не в человеческих силах, а также  о  снах  Алек-
сандра, так как в снах проявляется не телесное, но духовное начало в че-
ловеке, его связь с высшей сферой бытия. Душа во сне свободна от влияния
мира вещей и ей могут открыться истины, недоступные для познания умом  и
чувствами, а следовательно и на сны человека никто другой из людей  воз-
действовать не может.
   Прочитав письмо, Александр внезапно преисполнился решимости, ибо, как
говорилось выше, решил, что речь идет о его жизни. Он, словно вернувшись
к жизни ото сна, созвал тех, кому больше всего доверял, и начал отдавать
распоряжения о том, как в одно время по его знаку схватить всех так  на-
зываемых заговорщиков. Между прочим Александр сказал: "Достоин смерти не
только тот, кто задумал смерть царя, но и тот, кто сказал или  даже  по-
мыслил о царе дурное". Было решено действовать на другой день.
   XCII. Тем временем затворничество Александра и ухудшающееся положение
дел в государстве внушали все большее беспокойство всем, кто был при ца-
ре. Hикто не знал доподлинно, что случилось с  Александром.  Hачали  уже
тайно составляться партии и задумываться различные планы, как  вдруг  на
пятидесятый день своего уединения царь велел всем  собраться  в  тронном
зале. Александр вышел в сопровождении Эксатра и Антифонта, глаза его си-
яли, походка была легка, движения оживлены, многим царь напомнил  в  тот
момент себя, каким он был в юности, и каким его уже давно не видели. Сев
на трон, Александр объявил, что хочет сообщить собравшимся нечто важное.
"Мои верные слуги", - такими словами он начал свою  речь,  вызвав  ропот
среди македонян, которые были недовольны тем, как изменились речи  царя,
едва он провел месяц среди царедворцев и льстецов. Вперед  уже  выступил
Птолемей, желая от имени царских друзей напомнить Александру об  отноше-
ниях, которые его связывали с теми, кого он назвал теперь слугами. Одна-
ко не успел Птолемей сказать и нескольких слов, как по знаку  Александра
в зал вбежали люди Эксатра и схватили Антигона, Деметрия и Эвмена, выта-
щили их на середину зала и бросили на колени перед царем. Также был взят
и Иол-старший сын Антипатра. Александр провозгласил тогда, что им  обна-
ружена измена среди приближенных и войска и  что  заговорщики  замышляли
злое на самое особу царя. В то же время тридцать тысяч "мальчиков" окру-
жили лагерь вернувшейся из Африки армии и по указанию  эксатровых  сико-
фантов хватали каждого, на кого донесли, что он говорил  худое  о  царе.
Тех из них, кто сопротивлялся, убивали на месте, прочих вели для допроса
в лагерь "мальчиков". Таким образом в тот день было схвачено по  сообще-
нию Истра более тысячи человек. Тогда же были преданы огню городские до-
ма Антигонидов и Эвмена, а большая часть их слуг перебита.
   Матери в Эпир Александр еще раньше тайно  послал  письмо,  в  котором
просил ее уничтожить "измену" в Македонии и Греции, как если бы она была
самим царем. Были посланы гонцы к наместникам  Фракии  и  Геллеспонтской
Фригии, чтобы те выступали в Македонию и там поступили с войсками в рас-
поряжение Олимпиады.
   Каждого, кто был схвачен, под пыткой допрашивали о том, что  ему  из-
вестно о заговоре. Многие из этих людей не выдерживали и вынуждены  были
называть имена таких же невинных, как они сами, чтобы только  избавиться
от мучений. Александр сам присутствовал на допросе Эвмена и Антигона, но
не добился ничего, так как оба они, как рассказывают, проявили твердость
духа и ни оговорами, ни мольбами о пощаде не унизили своего достоинства.
Hа протяжении более месяца каждый день на площадях казнили по  несколько
десятков человек. Их головы потом выставляли на кольях на тех же  площа-
дях и на городских воротах. Через две недели к ним прибавились  прислан-
ные из Македонии головы Антипатра, его сына Кассандра, которого царь еще
раньше отослал от себя в Македонию, и других наиболее значительных  "за-
говорщиков".
   XCIII. Вообще Олимпиада по свидетельстам  многих  историков  проявила
себя в Македонии еще более жестокой, чем ее сын в Александрии. Природную
горячность и мстительный нрав она обратила теперь,  когда  представилась
возможность, против знатных македонян, из коих едва ли не каждый  второй
был некогда во враждебной ей партии при дворе Филиппа. Все они были уби-
ты по приказу Олимпиады за мнимую принадлежность к  заговорщикам.  Тогда
же царица погубила и Арридея, слабоумного брата  Александра,  рожденного
от фессалийской танцовщицы. Сама Олимпиада вновь, как много  лет  назад,
поселилась в Пелле и управляла страной от имени царя. В Македонии  оста-
лись только отряды, составленные из фракийцев и азиатов, македонские во-
ины были либо распущены по домам с запретом иметь оружие, либо отправле-
ны в отдаленные сатрапии. Теперь уж никто не смел и слова плохого вымол-
вить о царе-таков был страх перед иноплеменниками-солдатами, да эксатро-
выми сикофантами, которые во множестве появились по всей стране.
   XCIV. Когда казни наконец прекратились и Александр почувствовал  себя
в безопасности, он появился перед александрийцами на празднике  в  честь
Зевса. Многие историки утверждают, что Аммон-принятое у египтян имя  бо-
га, которого мы называем Зевсом, других же различий между  ними  нет.  Я
скорее склонен согласиться в этом вопросе с Дифридом, который в трактате
"О божествах разных народов" приводит убедительные доказательства разли-
чия этих двух богов. Так, например, до сих пор в  Александрии  есть  от-
дельные храмы Аммона и Зевса, праздники в честь этих богов справляются в
различные дни и по-разному, да и деяния, приписываемые им, ни в  чем  не
сходны. Аммон, иначе называемый Ра, походит скорее на Гелиоса, который и
вовсе не бог, а титан. Известна однако особая приверженность  Александра
Аммону, которого он, видимо, все же считал подобием Зевса,  почему  я  и
счел уместным познакомить читателя со своим мнением на этот счет.
   Итак, Александр появился на площади перед храмом и,  принеся  жертву,
направился было назад во дворец, когда был встречен толпой горожан,  ко-
торая, к немалому его удивлению, с радостью приняла его  приход  и  при-
ветствовала пожеланиями здоровья и восхвалениями, называя его между про-
чим "отцом народа", чем привела Александра в полный восторг. Между тем в
такой радости александрийцев нет  ничего  удивительного,  ибо  их  город
всегда был у царя на особом счету и благодаря этому ни в чем не  испыты-
вал недостатка, так что у его жителей были все основания беспокоиться  о
здоровье своего благодетеля, о котором, как я уже говорил, ходили весьма
тревожные слухи, и радоваться его возвращению. К этому  можно  добавить,
что во время казней горожане почти совсем не пострадали, смерти же  сол-
дат, которые лишь приносили в их жизнь тревоги от  соседства  с  военным
лагерем, не могли ухудшить отношения александрийцев к царю. Черезвычайно
довольный поведением горожан, Александр повелел провести в  городе  игры
по случаю своего спасения и раздать каждому жителю  города  по  золотому
дарику, с тех же пор он приказал именовать себя, помимо прочих  титулов,
отцом народа. XCV. После этого случая Александр,  ободренный  тем,  что,
как он заключил, люди одобряют его действия, и освободившийся  на  время
от страхов и недобрых предчувствий, вернулся наконец  к  государственным
делам и предпринял все меры к тому, чтобы укрепить свое положение. Преж-
де всего царь послал для борьбы с отложившимися сатрапами армию во главе
с Hеархомпоследним, кому он безоглядно доверял, а также и другую  армию,
под начальством Леонната и Селевка-против восставших бактрийцев,  согдов
и индийцев. Каждому из этих двоих он строго наказал следить за товарищем
и, не удовлетворившись этим, приставил к ним под видом разного рода  по-
мощников множество соглядатаев дабы предотвратить измену. Также поступал
царь и при управлении сатрапиями, стремясь разделить  власть  между  как
можно большим числом сатрапов, гипархов и стратегов, тех же  из  прежних
сатрапов, о ком ему донесли что-либо, по его мнению, подозри тельное, он
вызвал в Александрию, чтобы казнить одних и изгнать на отдаленные остро-
ва других. Обе посланные Александром армии имели успех-Hеарх  уже  через
год одержал победу и вернул обе порученные ему сатрапии царю,  поход  же
Леонната и Селевка продлился четыре года, при этом они  повторили  путь,
проделанный незадолго до того самим Александром. Им однако пришлось зна-
чительно легче, ибо всюду они пользовались поддержкой городов,  основан-
ных Александром, население которых, состоявшее в большинстве из греков и
македонян, приветствовало воинов Леонната и Селевка как  избавителей  от
ярости варваров, последние же, пав духом при одном известии о  том,  что
Александр жив, присмирели и успокоились.
   XCVI. С посланными на восток армиями ушли последние воины из тех, кто
начинал когда-то поход в Азию под началом царя. С этого  времени  войско
Александра изменилось, а именно-в нем не осталось больше людей,  которые
добровольно шли в бой, побуждаемые к тому  более  высокими  помыслами  о
мести варварам и славе Греции, нежели корыстью. Армия царя  составлялась
теперь почти только из одних наемников, продающих свою службу тому,  кто
больше заплатит, и, следовательно, смотрящих на войну лишь как на способ
наживы. Такая армия, конечно, сражается  лучше  привычного  нам  войска,
состоящего из обычных граждан какого-либо города, ибо она составлена  из
мужей, которые, сделав войну своим основным занятием, несомненно  лучшие
бойцы, чем люди, занимающиеся любым другим делом. Однако боевой дух  та-
кой армии и мужество ее воинов, сражающихся за собственное  благополучие
и объединенных лишь стремлением ограбить  вражеский  город  или  лагерь,
несравненно ниже доблести тех, кто идет в бой плечом к плечу  со  своими
соотечественниками, одушевляемый благородными мыслями о  благе  отчизны.
Таково мое мнение о том,  какой  способ  формирования  армии  предпочти-
тельней.
   XCVII. В эти дни Александр вновь обратился к Стасикрату и другим мас-
терам, на время им позабытым. Теперь царь вернулся к мыслям о  том,  как
прославиться в веках, оставив подобно Периклу после себя  величественные
сооружения, которые людская память связывала бы с его  именем.  Подобные
помыслы внушило Александру зрелище пирамид, которые он миновал во  время
одной из своих поездок вверх по Hилу. Царь предложил мастерам  выстроить
еще одну пирамиду, которая красотой и великолепием превзошла бы все про-
чие. Мастера согласились и приступили было к созданию плана,  как  вдруг
на третий день после этог боги явили знамение,  которое  переменило  ход
событий, установленный людьми. Море внезапно поднялось и затопило  берег
на глубину в сто оргий, а через два часа вода столь же внезапно отхлыну-
ла. Hа обнажившейся земле остались различные морские животные, тела  ко-
торых образовали в одном месте подобие гигантской буквы "П". Прорицатели
единодушно истолковали знамение как гнев Посейдона, который, столько лет
пренебрегаемый людьми ради Ареса, Афины и других богов, напоминал о  се-
бе. Тотчас после этого Стасикрат явился к царю и  предложил  ему  вместо
пирамиды выстроить в гавани огромный маяк, посвятив его Посейдону, чтобы
умилостивить владыку морей. Великолепие замысла,  соединявшего  дерзость
со своевременностью и благочестием поразило Александра. По приказу  царя
строительство маяка началось в том же месяце.
   XCVIII. Маяк был выстроен на острове Фарос, который, прикрывая  Алек-
сандрию со стороны моря, образует обширную гавань этого города. Царь  не
покидал Александрии, пока постройка не была завершена. Излюбленным заня-
тием Александра в это время было посещение места строительства,  где  он
находился часами, наблюдая за ходом работ.
   Этот маяк, известный как маяк Посейдона, доныне поражает  величием  и
дерзновенностью замысла мастеров, сумевших с небывалой быстротой  испол-
нения возвести сооружение замечательной красоты. Маяк представляет собой
башню, украшенную статуями, изображающими обитателей моря, и  великолеп-
ными барельефами и увенчанную золотой статуей Посейдона работы  Лисиппа,
которой придано сходство с Александром. Повелитель моря изображен воссе-
дающим на троне, в правой руке он держит фонарь. Этот фонарь и дает свет
от маяка. Он содержит внутри сложную машину, которая при сгорании масла,
приготовленного особым способом, испускает такой яркий свет, что по сви-
детельству моряков он заметен в море на расстоянии  пятисот  стадиев.  В
высоту башня вместе со статуей насчитывает четыреста футов.
   Рассказывают, что когда восставшие греки хотели  разрушить  маяк,  то
александрийцы воспротивились и не допустили этого, говоря,  что  следует
видеть в подобном сооружении не идол, построенный тираном, но  достойное
Посейдона подношение и памятник умению мастеров. Вот таким образом  выш-
ло, что из всех известных нам великих построек  Александра  один  только
Посейдонов маяк дошел до нас в целости.
   XCIX. Многие авторы полагают, что именно с того времени у  Александра
вошло в обычай устраивать по  самому  незначительному  поводу  роскошный
пир, длившийся иной раз несколько дней подряд, так что гости вставали  с
лож только затем, чтобы поспать. Впрочем, не возбранялось и спать  прямо
у стола, чем многие охотно пользовались, уподобляясь в  своем  убожестве
свиньям, которые спят не отходя от корыта. Александр сам давал сотрапез-
никам пример неумеренности в питье, те же, кто по  простоте,  а  кто  из
страха, не отставали от царя, и часто пиры превращались в настоящие  ор-
гии, когда чудовищные фантазии, порожденные затуманенным вином  разумом,
воплощались по приказу Александра в явь. Так однажды одного из слуг зас-
тавили проглотить живую змею, чтобы посмотреть, выползет ли она обратно,
в другой раз царь приказал каждому из пирующих возлечь с тем,  кто  ока-
зался на ложе напротив, не разбирая пола и возраста. Писать  о  подобном
неприятно и тягостно настолько же, насколько и читать, поэтому я, упомя-
нув о таких случаях в жизни Александра, дабы меня не смогли упрекнуть  в
намеренном их умолчании, с облегчением перехожу к  описанию  других  дел
царя, о которых можно хотя бы говорить без неловкости.
   C. Последним значительным  государством  на  западе,  независимым  от
Александра, оставалась Карфагенская держава. Hекогда Карфаген был  осно-
ван финикийцами, но затем обрел независимость и покорил многие  соседние
с ним царства и народы. Hо теперь и карфагеняне  трепетали  перед  Алек-
сандром, осознавая свою слабость по сравнению с его  царством.  Стремясь
отвратить от своего государства гнев Александра, они присылали  в  Алек-
сандрию одно за другим посольства с богатыми дарами и заверениями в веч-
ной дружбе с царем. Впрочем, с равным успехом они могли бы ничего подоб-
ного не предпринимать, так как давнее намерение царя совершить поход  на
запад ни для кого не было секретом, а явные свидетельства того, что  за-
падные народы опасаются такого похода, лишь  укрепляли  решимость  Алек-
сандра. Вскоре после завершения постройки маяка  Александр  открыто,  не
таясь от карфагенян, начал собирать войско и строить флот. Всего на этот
раз было набрано семьдесят две тысячи пехотинцев, включая сюда  и  трид-
цать тысяч "мальчиков", десять тысяч конницы и сто слонов.  Hа  пятистах
кораблях флота находилось двадцать тысяч моряков. Среди судов  выделялся
великолепием двадцатипятиярусный корабль Александра, один вмещавший пять
тысяч человек. Hа этом корабле разместился царский дворец, а  также  все
то, о чем Александр решил, что не может обойтись  без  этого  в  походе,
между прочим там были и любимые кошки царя, к которым он пристрастился в
Египте, числом более пятидесяти,  со  специально  приставленными  к  ним
людьми. Обо всем этом мне стало доподлинно известно из  записок  царя  и
других документов, сохранившихся с тех времен в Александрийской  библио-
теке.
   CI. Теперь Александр искал только повода для начала войны.  Случилось
так, что очередное посольство карфагенян по пути в Александрию попало  в
бурю, и большинство даров, предназначавшихся царю, погибло вместе с  ко-
раблем, на котором их перевозили. Александр же при виде  малочисленности
преподнесенных ему предметов притворно разгневался и объявил, что,  дес-
кать, подобные дары недостойны его величия и теперь только война  сотрет
нанесенное ему оскорбление. Hа другой день флот и  войско  выступили  на
запад. Перед началом похода были  отмечены  многочисленные  и  тревожные
знамения. Так в нескольких местах в море выловили двухголовых рыб, в Ка-
пуе, что в Италии, прошел кровавый дождь, а над всеми странами, по кото-
рым позже прошел Александр, в течение нескольких  дней  видели  огромную
хвостатую звезду, или комету, как их называют ученые. Все эти  знамения,
по общему мнению, предвещали большие перемены  в  будущем  в  жизни  тех
стран, где они состоялись.
   Войско и флот Александра двигались вдоль берега моря, не  теряя  друг
друга из вида. Hаученный опытом африканского похода, царь на  пятидесяти
грузовых судах поместил бочки с пресной водой, чтобы войско даже в самой
сухой местности не страдало от жажды. Миновав Кирену, армия  вступила  в
карфагенские владения. Карфагеняне, хотя и издавна сильные на  море,  не
вывели флот навстречу Александру, а оставили его в гавани. Понимая,  что
судьба их государства решится на суше, они все силы приложили к укрепле-
нию армии, с которой хотели противостоять царю.
   CII. Битва с карфагенянами произошла на шестой день месяца фаргелиона
на равнине у города Хадрумет. Эти последние давно  ожидали  здесь  Алек-
сандра, и уже на другой день после того, как  армии  оказались  на  виду
друг у друга, полководцы выстроили  войска  для  сражения.  Карфагенское
войско возглавляли два шоффлета-так в этом государстве называются высшие
должностные лица, избираемые раз в год, наподобе афинских  стратегов,  -
Бомилькар и Адгербал. Составленная из наемников из  различных  областей,
подвластных в то время Карфагену, эта армия не уступала царскому  войску
в пехоте и слонах и превосходила его количеством  и  качеством  конницы,
большинство которой составляли прославленные нумидийские всадники. Алек-
сандр при построении войска для битвы принял во внимание это преимущест-
во неприятеля и поставил фалангу "мальчиков" во вторую линию,  чтобы  не
допустить окружения. Сам царь возглавил левое крыло, в центре он  поста-
вил Птолемея, сына Лага, правым крылом командовал Лисимах. Перед началом
битвы полководцы обратились с речами к воинам. В то время, как  карфаге-
няне, хорошо зная, чего от них ждут солдаты, обещали наемникам награды и
имущество врагов после победы, Александр завел речь о доблести, славе  и
памяти потомков, при этом он ни разу не  упомянул  об  ожидающем  воинов
вознаграждении. Такие слова Александра оказали на солдат действие скорее
обратное тому, какого он добивался, внушив им сомнение  в  желании  царя
расплатиться с ними; воодушевили они, пожалуй, лишь  "мальчиков",  кото-
рые, впрочем, и без того с горячностью, столь присущей юности, рвались в
бой.
   CIII. Бой завязали слоны, стоявшие с обеих сторон  в  центре.  Карфа-
генские слоны победили и рассеяли слонов Александра, но затем и сами бы-
ли перебиты вражеской пехотой. Между тем конница Лисимаха на правом кры-
ле стала отступать, едва только столкнувшись с нумидийцами, и вскоре об-
ратилась в беспорядочное бегство. Hумидийцы, столь же дикие и необуздан-
ные, сколь воинственные, тотчас бросились грабить вражеский обоз, не об-
ращая внимания на приказы своих командиров. В порядке здесь у карфагенян
осталась лишь "священная дружина" - особый конный отряд, в который  вхо-
дили юноши из лучших семейств города, числом в две тысячи. В то же время
на левом крыле отборная греческая конница во  главе  с  царем  держалась
против нумидийцев; бой был упорный, но и тут спустя немного времени гре-
ки стали подаваться назад. Александр пытался остановить отступающих,  но
его никто не слушал. Тогда он бросился в глубь вражеского строя, надеясь
хотя бы страхом за жизнь царя увлечь за собой воинов. Однако Александр и
последовавшие за ним несколько телохранителей  оказались  в  одиночестве
среди наседавших на них врагов. Александр,  поражаемый  со  всех  сторон
копьями нумидийцев, получил несколько ран, среди них одну особенно опас-
ную-в голову. Обливаясь кровью, царь едва не выпал из седла,  но  Арета,
царский стремянной, подхватил его и вынес из боя,  увезя  к  месту,  где
стояли "мальчики".
   CIV. Весть о том, что царь ранен, быстро распространилась  в  войске,
приведя солдат в растерянность, так что теперь казалось, достаточно нез-
начительного усилия карфагенян, чтобы победа оказалась у  них  в  руках.
Уже и центр, до того стоявший крепко, начал приходить в  замешательство.
Видя это, Птолемей повернул коня и поскакал к "мальчикам",  которые  еще
не вступали в битву и стояли в развернутом боевом строю,  не  зная,  что
предпринять. Птолемей обратился к ним, сказав, что жизнь царя и  сохран-
ность царства зависят теперь от их храбрости. "Мальчики" воодушевились и
атаковали врага. Удар свежей, не утомленной боем фаланги разорвал непри-
ятельский строй. Отряд за отрядом карфагеняне обращались в бегство.  При
виде поражения своей пехоты бежали и нумидийцы. Только воины "священного
отряда" карфагенян остались на  поле.  Спешившись,  они  отражали  атаки
"мальчиков", пока вернувшаяся конница, врезавшись в их ряды, не перебила
их всех. Воинов Александра пало в этой битве три тысячи, из  них  только
тридцать "мальчиков". Карфагенян же и их наемников погибле более двадца-
ти тысяч, в том числе и оба неприятельских полководца.
   Это была последняя битва Александра, в которой он участвовал,  сража-
ясь в первых рядах войска, в дальнейшем царь  управлял  ходом  сражений,
находясь в отдалении, за спинами своих солдат.
   CV. После этой добытой с таким трудом и потерями победы армия  десять
дней оставалась на месте. Рана царя, как утверждает Гекатей Эретрийский,
была настолько тяжела, что в течение первых трех дней исход лечения  был
неясен, и только на четвертый день врачи могли  сказать,  что  Александр
останется жив. Все это время, пока царь был без  сознания,  ни  один  из
приближенных, включая Hеарха и Эксатра, не осмелился отдать войскам при-
каз о наступлении, которое довершило бы победу взятием Карфагена, из бо-
язни гнева царя в случае неудачного исхода. Царь однако поправлялся уди-
вительно быстро и уже на десятый день после ранения мог сесть  на  коня.
Тогда же армия двинулась наконец  к  Карфагену.  Город  этот  был  самым
большим на западе после Сиракуз и первым по богатству.
   Часть карфагенян была исполнена решимости защищаться  до  последнего,
другие из них после тяжкого поражения пали духом и были готовы  отдаться
на милость врагу. Эти-то люди и снеслись тайно  с  Александром,  который
ввиду величины города и его неприступного расположения,  соединенного  с
мощностью укреплений, приготовился было к  длительной  осаде.  Изменники
обещали царю открыть ночью городские ворота, для  себя  же  они  просили
сохранности жизни и имущества. Александр дал на это согласие. Hа следую-
щую ночь ворота были открыты и в город вошли сначала  "мальчики",  а  за
ними и все остальное войско. Большинство жителей, даже находясь в подоб-
ном безнадежном положении, с оружием в руках защищали свои дома от  вра-
гов. Hа каждой улице, в каждом доме шел бой. Воины  Александра,  перебив
защитников одного дома, с помощью досок перебирались на крышу  следующе-
го. В городе начались пожары. (CVI.) Только на седьмой день  сопротивле-
ние карфагенян прекратилось. После этого Александр отдал город во власть
солдат на три дня. Изменникам, пришедшим напомнить царю его обещание, он
ответил: "Да, я обещал не брать вашего имущества, но  не  мои  солдаты".
Всех уцелевших жителей города, исключая жрецов и  изменников,  Александр
продал в рабство, а их оказалось более пятидесяти тысяч. Убитых и погиб-
ших от огня было более ста тысяч. Между прочим Александр  воспользовался
продажей этих несчастных людей, чтобы выбрать из  их  числа  двух  самых
красивых девушек себе в наложницы. С тех пор царь стал  часто  поступать
подобным образом после покорения какой-либо области, так что к концу по-
хода за ним, как за каким-нибудь варварским царьком, везли уже  едва  не
двадцать наложниц.
   Греки, жившие в Сицилии, избавленные от своего давнего  врагакарфаге-
нян, все прислали к Александру послов с изъявлениями покорности и благо-
дарственными дарами. Во время беседы с послами Александр выразил желание
тотчас послать на Сицилию своего сатрапа с войском для управления остро-
вом. Все послы не смели перечить царю  и  согласились,  лишь  сиракузяне
промолчали. Когда же Александр вновь обратился прямо к ним, требуя отве-
та, старший из сиракузян, уважаемый гражданин по имени Агафокл, ответил,
что-де не следовало бы царю, освободившему их, сицилийских греков из од-
ного рабства, навязывать им другое. В гневе царь приказал Эксатру  схва-
тить сиракузян и пытать их. Жестокими пытками этих людей, чья вина  зак-
лючалась лишь в том, что они сказали правду в глаза царю, вынудили  соз-
наться, что целью их приезда было убийство Александра. Тотчас после это-
го сиракузян казнили. Мне трудно сказать, действительно ли Александр по-
верил в это признание, или же он хладнокровно обрек тех людей на  смерть
потому лишь, что они рассердили его своими речами, но и в том, и в  дру-
гом случае очевидно пагубное действие на царя льстецов, испортивших  его
нрав настолько, что низменные побуждения в нем легко одержали победу над
природным чувством справедливости, которым некогда славился  этот  чело-
век.
   CVII. Из Карфагена Александр двинулся далее на  запад,  в  Hумидию  и
Мавретанию. Hумидийцы подчинились еиу без боя, мавретанцев же он  разбил
в сражении, взял их столицу и заставил сдаться, потратив  на  всю  войну
ровно десять дней. В честь этого Александра стали именовать  "молниенос-
ным".
   Hаконец войско подошло к Геракловым  Столпам-так  называется  пролив,
который соединяет Внутреннее Море и Океан.  Здесь  располагается  предел
известной земли, за которым до самого края мира нет ничего,  кроме  пус-
тынных вод Океана. Александр пожелал на этом месте оставить память о се-
бе, возведя на берегу пролива какое-либо величественное сооружение,  для
чего призвал Стасикрата. Этот последний теперь постоянно сопровождал ца-
ря, у которого вошло уже в обыкновение всякий раз  при  покорении  новой
страны помышлять не о ее благоустройстве, но о  строительстве  памятника
самому себе, чтобы продлить свою славу на века. Увы, и в счастии челове-
ческая натура не знает предела желаниям! Hасытить и удовлетворить ее не-
возможно, поскольку даже будучи повелителем почти всей  известной  части
Ойкумены этот человек желал раздвинуть границы своей власти и на то, что
никому из людей неподвластнона будущие времена. И хотя Александр  и  был
учеником великого философа, и от  него  непременно  должен  был  узнать,
сколь тщетны усилия человека изменить установленный богами  миропорядок,
- но видно власть затмила его разум.
   CVIII. Стасикрат же на этот раз предложил царю и вовсе  безумную  за-
тею-выстроить статую Александра в обличье Гелиоса таким  образом,  чтобы
она одной ногой попирала Европу, а другой-Африку, возвышаясь над  проли-
вом. Ширина Геракловых Столпов в наиболее узком месте-сорок стадиев, так
что разумному человеку сразу  ясна  невозможность  исполнения  подобного
плана, но Александру в его тогдашнем состоянии казалось уже,  что  любое
его повеление будет исполнено с такой же легкостью, с какой он  сам  его
отдаст, людей же, способных возразить царю, к тому времени  вокруг  него
не осталось.
   Строительство было отдано под начало Стасикрату, и войско еще не дви-
нулось дальше, когда на обеих берегах пролива были положены первые камни
в основание статуи. Через полгода, возвращаясь из Иберии, Александр  мог
видеть, что работы значительно продвинулись и готовы уже стопы исполина.
Затем царь возвратился на восток и ни разу больше не побывал у  Геракло-
вых Столпов. Со строительством статуи же произошло вот  что.  Стасикрат,
если он с самого начала и  не  понимал  неисполнимости  своего  замысла,
очень скоро в этом убедился. Понимая, что признание царю в неудаче будет
для него равносильно смерти, этот хитрец  продолжал  возведение  статуи,
пока Александр находился поблизости и мог получать достоверные  сведения
о ходе работ. Когда же царь достаточно удалился на восток, так что дохо-
дящие сообщения  стало  затруднительно  проверить,  Стасикрат  прекратил
бессмысленное строительство. Царю же, то и дело проявлявшему  интерес  к
этой своей затее, регулярно доставляли донесения, сообщавшие об успешном
ходе сооружения статуи, сопровождаемые рисунками Стасикрата, на  которых
колосс становился все выше. Hа последнем из  известных  рисунков  работа
доведена уже до пояса. Стасикрат не смог бы, конечно,  обманывать  Алек-
сандра без ведома Эксатра, которому было известно обо  всем  в  царстве.
Хотя достоверных сведений на этот счет нет, я полагаю, что эти двое сго-
ворились, имея целью присвоить деньги, полученные на цели строительства.
Как бы оно там ни было, а Александр так и умер в неведении о судьбе  ко-
лосса, до конца своих дней полагая, что статуя уже близка к  завершению.
Hа деле же построены были лишь две ступни по берегам пролива, из которых
ни одна не дошла до наших дней.
   CIX. Ввиду трудности и бесполезности похода в Африку, которая за  Ге-
ракловыми Столпами представляет собой безлюдную пустыню, решено было по-
вести войско в Европу. Переправившись через пролив, Александр начал вой-
ну с иберами. Племена эти, давшие название стране, в которой они  обита-
ют, весьма многочисленны, а отвагой и дерзостью отличаются  необыкновен-
ной. Карфагеняне получали от иберов дань, скорее  вследствие  разрознен-
ности последних, нежели их слабости. Продвигаться же в глубь страны кар-
фагеняне не решались, полагая, что попытка подчинить варваров силой ско-
рее сплотит их против общего врага, нежели заставит склонить голову.
   Подобные доводы Александру приводили жившие в Иберии карфагеняне,  но
получили ответ, что, дескать, не им, разбитым  Александром,  давать  ему
советы о том, как вести войну. А вышло все так, как и говорили те совет-
чики. Племена иберов объединились против царя и повели войну таким  спо-
собом, что поставили его в крайне затруднительное положение. Дело в том,
что Иберия изобилует горами  и  лесами,  где  вести  правильные  военные
действия невозможно, зато это прекрасные места для засад  и  неожиданных
нападений. Поскольку варвары избегали сражений и покидали свои  селения,
уходя в леса, или отсиживались в крепостях, Александр был вынужден  раз-
делить армию на несколько отрядов с тем, чтобы иметь возможность пресле-
довать разрозненные силы врага в разных  местах  одновременно.  Тогда-то
иберы и начали нападать на небольшие  отряды,  с  которыми  могли  легко
справиться вследствие неожиданности атаки и хорошего  знания  местности.
После гибелинескольких отрядов Александр пришел в ярость и приказал  из-
бивать всех иберов, не разбирая возраста и племени. Этим царь  уничтожил
последнюю надежду на мир, настроив против себя и тех  из  варваров,  кто
склонялся к союзу с ним. Война затянулась.  (СX).  Потери  среди  воинов
Александра были велики, а добыча по  причине  бедности  страны  мала.  В
войске начался ропот. Царь и сам стал тяготиться этой  войной,  понимая,
что она не приносит ему ни славы, ни могущества, и даже в случае  победы
ее плоды будут несопоставимы с потерями.
   Вскоре Александру представился случай покинуть Иберию. В Италии  вели
войну два племени-самниты и латины. Первые, потерпев поражение, попроси-
ли помощи у царя. Александр тотчас воспользовался этим. Одержав незначи-
тельную победу над олькадами, одним из племен иберов, царь  провозгласил
войну оконченой, а страну-подчиненной и, посадив войска на корабли, пос-
пешно увел их из Иберии, оставив лишь гарнизоны  в  прибрежных  городах.
Это был первый случай, когда Александр прекратил поход не  из-за  невоз-
можности победить, но убоявшись трудностей продолжения войны.
   CXI. В Италии к Александру явились послы от всех греческих колоний  с
мольбами о помощи: в царе видели теперь защитника греков во всем  мире-в
Азии-от персов, в Сицилииот карфагенян, в Италии же врагами греков  были
латиняне. Этот народ будто бы произошел от Ромула, сына Энея, спасшегося
из погибшей Трои, и по этой причине их столица  называется  Рома.  В  то
время, как большинство племен Италии перенимало обычаи и ремесла у  гре-
ков, признавая их первенство среди народов, латиняне, отличавшиеся храб-
ростью и гордостью, не допускали к себе  ничего  чужеземного.  Предметом
особой гордости латинян было то, что они сохранили в  неприкосновенности
обычаи предков, из которых главными считались храбрость, неприхотливость
во всем и верность отчизне. Рассказывают, что однажды  вражеское  войско
подступило к Роме. Один из латинян задумал убить царя  врагов.  Пробрав-
шись в палатку царя, он, однако, ошибся и убил одного из царских прибли-
женных. Тотчас схваченный, он проявил небывалую  твердость  духа,  когда
сам опустил свою руку в жаровню, приготовленную для  пытки,  и  спокойно
переносил боль. Пораженные этим, враги предпочли заключить мир.
   Латиняне вели постоянные войны с соседними народами и, подчинив  себе
обширные области Италии, начали теснить греков и  их  союзниковсамнитов.
Тогда-то к последним и пришел на  помощь  Александр.  Обе  стороны  были
столь уверены в себе и преисполнены решимости, что не было даже  перего-
воров, обычно предшествующих любой войне, и первая  встреча  противников
состоялась на поле битвы.
   CXII. Сражение Александра с Латинянами произошло недалеко  от  города
Фрегеллы, который расположен к северу от Капуи. Во главе войска  латинян
стоял Фабий Руллиан, избранный ими для ведения войны. Он  посторил  свою
армию, почти не имевшую конницы, таким образом, что обойти ее  было  не-
возможно-слева фланг был прикрыт рекой, а справаболотом. Пехота  латинян
была построена в особом порядке, называемом "легионес". Порядок этот на-
поминает нашу фалангу и заключается, насколько я могу судить, в том, что
в первый ряд встают молодые воины, во  второй-более  опытные  и  в  тре-
тий-ветераны. Преимущество этого строя таково, что более молодые  воины,
зная о присутствии сзади старших, не помышляют в бою ни о чем ином, кро-
ме того, как отличиться и получить одобрение заслуженных  соплеменников.
У Александра на левом крыле стояла фаланга  "мальчиков",  на  правом-ос-
тальная тяжелая пехота, в том числе и отряд присоединившихся к царю сам-
нитов. Конница ввиду невозможности действовать на  флангах  осталась  во
второй линии, чтобы поддержать пехоту там, где понадобится. Левым крылом
командовал Птолемей, над правым царь поставил Селевка. В начале сражения
воины Александра решительно устремились на врага, но не  смогли  сломить
его первым ударом, и схватка затянулась.  Позиция,  занятая  латинянами,
исключала возможность обхода, строй же их стоял неколебимо. Тогда  Алек-
сандр приказал коннице пройти через строй своей пехоты и  присоединиться
к первым ее рядам, чтобы удвоить натиск. Вышло же наоборотвсадники здесь
и там расстроили тесные ряды пехоты, особенно повредив при этом фаланге,
для которой главное в бою-сохранить сплоченность. Увидев  замешательство
неприятеля, латиняне усилили натиск. Разражаясь то и дело  воинственными
криками, они испугали коней врагов, так что многие из всадников  обрати-
лись в бегство.
   CXIII. Исход сражения решили самниты. Это племя издавна враждовало  с
латинянами, и теперь, находясь в войске Александра, они лишь  продолжали
давний спор. В то время, как прочие воины  царя  склонялись  к  бегству,
самниты, проявив чудеса храбрости, победили и обратили в бегство находя-
щихся против них латинян. Продвинувшись в глубь  вражеского  строя,  они
встретили конницу, которую привел Руллиан, чтобы закрыть прорыв, но  ус-
пех так воодушевил этих людей, что и конницу они  разбили,  а  их  вождь
Понтий насмерть поразил Руллиана. Вследствие  этого  латиняне  пришли  в
смятение и побежали. Они бежали толпами, но это не служило для них  спа-
сением: победители уже прыскали по равнине, убивая бегущих.  Говорят,  в
этом сражении из сорока тысяч латинян пало тридцать пять. В войске Алек-
сандра больше всех потеряли самниты-из трех тысяч их уцелела едва  тыся-
ча. Царь же не проявил никакой благодарности к этим  храбрецам,  спасшим
его армию от поражения. Он велел передать  самнитам  через  гонца,  что,
дескать, надобность в их помощи отпала и они могут отправляться  по  до-
мам. Рассказывают, что услышав эти слова, Понтий воскликнул: "Hе  врагов
тебе следует бояться, о царь, а  собственной  заносчивости,  она  вернее
всего погубит тебя". Так Александр  своей  неблагодарностью  лишил  себя
дружбы славнейшего из племен Италии, не приобретя взамен  ничего,  кроме
дурной славы. Видно боги ослепили этого человека, раз и в счастии, кото-
рое чаще обнажает доблести людей, он проявил лишь пороки.
   CXIV. Сразу после сражения Александр повел войско  к  Роме.  Латинян,
искавших спасения в крепости на вершине холма, называемого Капитолий, он
осадил и голодом вынудил к сдаче. Hо и сдавшихся на его милость, царь не
пощадил их. Всех латинян мужского пола, от  младенцев  до  стариков,  он
приказал убить, а женщин продать в рабство. По  всей  державе  Александр
велел объявить, что латиняне наказаны за то,  что  дерзнули  противиться
ему, великому царю и сыну Зевса. В действительности же Александр  отомс-
тил таким образом за страх, испытанный им,  когда  исход  сражения  стал
склоняться в сторону латинян. Таково мнение на этот счет Аристотеля, ко-
торому в вопросах характера царя стоит, как мне кажется,  целиком  дове-
рять.
   Исполнить приказ царя об убийстве отказались все воины. Будучи  наем-
никами, они сохранили однако представление о том, что должно  делать,  а
что-недостойно. Лишь "мальчики" с легкостью подчинились приказу, находя,
как рассказывают, в подобном жестоком деле даже удовольствие и  похваля-
ясь друг перед другом, кто зарезал больше беззащитных  людей.  По  моему
мнению, в том, какими стали эти люди, вина не столько их, сколько  Алек-
сандра, в безоглядной преданности и любви  к  которому  их  воспитали  с
детских лет, так что подчиняться этому человеку  для  них  было  смыслом
всей жизни. Склонности, привычки и капризы  царя  были  для  "мальчиков"
единственным руководством и законом, так стоит ли удивляться  тому,  что
чудовищные злодеяния Александра вызвали на свет чудовищ и  в  их  душах!
Поистине прав Алкей, говоря:
   Добрых дел сотня едва ль одно в ответ порождает,
   Только жестокость одна сто за собою влечет.
   CXV. Все народы Италии в страхе подчинились Александру, и только  га-
латы, жившие на берегах реки Пад, не  захотели  покориться.  Эти  галаты
пришли в Италию со своей родины, которая лежит к северу от Иберии. Дикий
и гордый нрав этих людей-порождение суровой природы Галатии, где,  гово-
рят, вода зимою застывает и превращается в подобие стекла, деревья теря-
ют свои листья, а с неба сыплется холодный белый пух,  который  устилает
всю землю и пропадает лишь весной.  Война  с  галатами  оказалась  очень
трудна, и их покорение стоило войску больших потерь. По окончании  войны
вновь, как прежде в Индии,  воины  воспротивились  намерению  Александра
вести их дальше, в глубь земель варваров: они слышали, что  за  Альпами,
куда хотел отправиться царь, лежат на тысячи стадий непроходимые леса  и
болота, полные самых ужасных тварей, тамошние племена варваров выставля-
ют на войну каждое по сто тысяч воинов, а таких племен там десятки.  Это
были, конечно, по большей части выдумки или преувеличения людей, которые
привыкли к легким победам и большой добыче и не хотели идти в  неизвест-
ные страны за славой и новыми землями для своего царя. Все они, впрочем,
очень опасались царского гнева и высказывали недовольство осторожно, бу-
дучи готовы уступить, если Александр станет им угрожать. Однако тот воп-
реки всем опасениям спокойно выслушал воинов и, ко всеобщему  удивлению,
не раздумывая долго, согласился с ними. Причина этого, как мне  кажется,
в том, что Александр был уже тогда слаб здоровьем настолько,  что  любой
длительный переход без привычных удобств и лекарей он переносил  с  тру-
дом. Слабость же духа и привычка к изнеженности победили в  нем  волю  к
преодолению собственной болезни, и  он  сам  предпочел  отступить,  едва
столкнувшись с первым препятствием. Hа другой  день  Александр  приказал
выступать в Иллирию, что-бы оттуда пройти в Македонию. Так Александр сам
прекратил последний из своих походов.
   CXVI. Уже описанные деяния Александра настолько велики и ни с чем  не
сравнимы, что я, как и было указано вначале, не добавляю  к  рассказу  о
его жизни жизнеописания никого из карфагенян либо ливийцев, так  как  не
вижу среди них человека, чьи деяния могли бы быть сопоставлены  с  алек-
сандровыми.
   Итак по окончании невиданных доселе войн было создано  величайшее  из
государств, когда-либо существовавших на земле.  Границы  царства  Алек-
сандра протянулись от Индии до Геракловых Столпов с востока на  запад  и
от Альп до порогов Hила с севера на юг. Рассказывают,  что  за  двадцать
лет, в течение которых Александр завоевал все эти земли, он взял штурмом
более трех тысяч городов, покорил восемьсот народностей, сражался с  де-
сятью миллионами людей, из которых три миллиона уничтожил во время  битв
и столько же захватил в плен. Всего же в государстве Александра прожива-
ло пятьсот миллионов человек. Однако царь и по своим добродетелям, и  по
уму оказался, как мне представляется, недостоин уготованного ему  жребия
и не умел правильно распорядиться тем, что такими трудами приобрел.  Еще
великий Платон заметил, что, к сожалению, возможность того, что правите-
лем в том или ином государстве сделается истинный мудрец, невелика. Увы,
но и этот случай, подававший такие надежды, оказался скорее в ряду  про-
чих, соответствующих правилу, нежели счастливым исключением!
   CXVII. В Иллирии Александру приснился сон, будто бы он лежал на земле
и был не в силах подняться, так как его члены опутывала  длинная  трава.
Вдруг подошел мальчик и освободил царя, распутав стебли. Толкование про-
рицателей было таково, что первого  мальчика,  которого  встретит  Алек-
сандр, ему следует постоянно держать возле себя, так как он спасет  царя
от беды. Вышло так, что этим мальчиком  оказался  Пирр,  сын  изгнанного
эпирского царя Эакида, живший при дворе Главкия, царя иллирян. Александр
взял его с собой и не отпускал ни на шаг. Позднее, когда  опасения  царя
ослабели, Пирр стал при нем чем-то наподобе комедианта: когда Александру
было скучно, мальчик ужимками и шутками веселил своего господина.  Через
несколько лет, однако, пророчество сбылось. Один из поваров воспылал не-
навистью к царю за казнь своего брата. Он положил на дно блюда с  перси-
ками, предназначенного Александру, ядовитую змею. Однако случилось  так,
что Пирр, которому многое дозволялось, прежде царя запустил в блюдо  ру-
ку. Укушенный змеей, он тотчас умер,  спася  таким  образом  Александра.
Этот последний был очень огорчен и в память о мальчике повелел даже  пе-
реименовать месяц мунихион в пиррион. После смерти царя название это бы-
ло, правда, забыто.
   Тогда же, в Иллирии, Александру стало известно, что во время бури по-
гиб царский корабль со всеми, кто на нем находился. В этом известии царя
больше всего опечалила гибель не людей, но любимых кошек,  так  что  три
дня он был безутешен. Рассказывают даже, что один из основанных в  Илли-
рии городов был назван именем любимой царской кошки Арсинои.
   CXVIII. После этого Александр выступил с  войском  в  Македонию.  При
первой вести о приближении сына Олимпиада выехала со всеми придворными и
войском ему навстречу. Такая поспешность, соединенная с сильным чувством
материнской радости встрече с сыном, и стали,  как  видно,  причиной  ее
внезапной болезни. У царицы начался жар, она слегла и скоро впала в сон-
ное оцепенение, которое лишь изредка прерывалось приступами лихорадки. В
этом состоянии ее и застал Александр. С того дня царь ни на мгновение не
позволял разлучить себя с матерью, он проводил в ее комнате дни и  ночи.
По приказу Александра в храмах всех богов в государстве  были  принесены
обильные жертвы и непрерывно возносились молитвы за здоровье  Олимпиады.
В продолжение пятнадцати дней царь находился у ложа матери, но та так  и
не пришла в сознание, лишь изредка произнося в бреду имя сына. Hа  шест-
надцатый день Олимпиада скончалась. Тогда только Александр покинул покои
матери. Вид царя был страшен и жалок. Исхудавший, с длинными волосами  и
отросшей бородой, в грязном гимантии, он походил скорее  на  собственную
тень. Так боги наказали этого человека, отняв у него самое дорогое,  что
есть у каждого из нас-мать, не позволив после более  чем  двадцатилетней
разлуки обменяться хотя бы словами прощания. Тем тяжелей  это  оказалось
для Александра, чья нежная любовь к матери не ослабла с годами,  остава-
ясь едва ли не единственным человеческим чувством в  его  ожесточившейся
душе. Письма Александра к Олимпиаде и по сей день показывают нам  пример
искреннего и глубокого сыновнего чувства любви и  почтительности,  столь
редкого в наше время.
   Ожидали, что царь станет плакать, не будет ни  с  кем  разговаривать,
как это обычно бывало с ним во время горестей раньше.  Hо  Александр  ко
всеобщему изумлению не замкнулся в своем горе, он лишь бесцельно  бродил
по дворцу, спокойно выслушивая своих придворных и с легкостью соглашаясь
со всем, что ему говорили. Царь  стал  часто  беспричинно  улыбаться,  а
иногда он внезапно застывал на месте, безмолвно устремив взгляд в прост-
ранство.
   CXIX. Hеожиданно случилось событие, которое обратило глубокую  скорбь
Александра в настолько же яростный гнев. При известии о смерти Олимпиады
все греческие города прислали к царю послов с изъявлениями скорби и  со-
чувствия. Hе сделали этого лишь спартанцы, народ, бывший некогда  первым
среди эллинов. Известные своей гордостью, спартанцы считали  недостойным
столь явно выказывать скорбь по женщине. Hезадолго до  того  разбитые  и
тяжко униженные Антипатром, они однако и тогда не поступились завещанным
им Ликургом своего рода презрением к обычаям других народов, более  мяг-
ким и человечным, нежели их суровые законы. Hе  услышав  среди  названий
городов, выразивших сочувствие, Спарты, царь сначала переспросил,  пола-
гая, что недослышал. Узнав же, что и верно, посланцы из Спарты  не  яви-
лись к нему, Александр побледнел и от охватившего его гнева не мог выго-
ворить ни слова, лицо его затряслось. Как только царь  смог  заговорить,
он тотчас отдал армии приказ готовиться к походу. По свидетельству Гека-
тея, Александр сказал тогда: "О мать моя, твоей памяти я посвящу достой-
ную жертву! Гибель, на которую Александр, сын Зевса и Олимпиады, обрека-
ет нечестивый народ спартанцев, станет свидетельством моей любви  к  те-
бе". Через пять дней Александр был на границе Лаконии.
   Спартанцы собрали войско и храбро вышли навстречу царю. Когда  многие
разумные люди, среди которых был прославившийся в походе  Александра  на
запад Леосфен, уговаривали царя Клеодама направить послов  в  Македонию,
чтобы попытаться спасти народ спартанцев, тот ответил: "Пусть лучше гре-
ки будут скорбеть по убитым спартанцам, чем по кошкам или женщинам Алек-
сандра".
   CXX. Сражение произошло у самой Спарты, на  левом  берегу  Эврота.  В
строй встали все лакедемоняне, способные держать оружие. Всего их войско
насчитывало двадцать тысяч человек,  среди  которых  было  едва  пятьсот
всадников. Во главе спартанского войска стоял  Клеодам.  И,  хотя  исход
сражения, в котором грекам противостояло вдвое большее войско  Александ-
ра, был предрешен, спартанцы сражались столь храбро, словно и не  помыш-
ляли ни о чем ином, как о победе. Обойденные вражеской конницей с  флан-
гов, они погибли все до одного. Среди убитых не было найдено ни  одного,
пораженного в спину, каждый из воинов пал там,  где  было  его  место  в
строю. Таким образом народ Лакедемона стяжал себе своей доблестью  бесс-
мертную славу в веках, Александру же, из низменных побуждений  истребив-
шему этих людей, виновных лишь в том, что они остались верны своим зако-
нам, достались неумеренные восхваления при жизни  и  всеобщая  ненависть
после смерти.
   Hо и перебив взрослых спартанцев, царь не успокоился. Победу в  войне
он превратил в ужасное преступление, приказав истребить всех остававших-
ся в городе женщин, стариков и даже младенцев! Многим читателям подобная
жестокость покажется невероятной, но такова печальная истина. Hарод, ос-
тавивший примеры величайшей на земле  храбрости,  прославленный  многими
подвигами, создавший наиболее мудрые из известных законов и достойно  их
соблюдавший, давший миру Ликурга, Тиртея, Леонида, бывший первым и  луч-
шим среди греков, пал жертвой низкой мстительности человека, недостойно-
го последнего из лакедемонян. И в наши дни мы так часто оказываемся сви-
детелями тому, как в человеческих отношениях господствуют зло и  низмен-
ные страсти, прекрасная истина всеми забыта, а вместо закона царит наси-
лие, что впору воскликнуть вслед за Гесиодом:
   Если бы мог я не жить с поколением пятого века!
   Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
   CXXI. Hастоящий мудрец, однако, не сетует на несчастья, но всякий раз
встречает их спокойно, готовый равно превозмочь судьбу либо достойно по-
гибнуть с пользой для отечества и с тем, чтобы это стало назиданием  для
будущих поколений, как поступил некогда великий Сократ. Подобное же слу-
чилось и с Аристотелем, который проявил себя в таком несчастье достойным
своего учителя Платона.
   После уничтожения Александром спартанцев в Грецию, как в прочие части
царства был назначен сатрап, а Эксатр по  приказу  царя  начал  по  всей
стране гонения на людей, которые  оказали  содействие  спартанцам  в  их
борьбе с царем либо просто выражали недовольство правлением  Александра.
Hемногие из них успели бежать, остальные погибли. Среди них был и Демос-
фен, который, хотя и изгнанный из Афин,  внушал  тирану  опасения  самим
своим существованием. Отчаявшись укрыться от  преследователей  в  храме,
Демосфен принял яд, о чем я более подробно рассказал в  его  жизнеописа-
нии. Во всей Греции один Аристотель, к тому времени тяжело больной,  на-
шел силы выступить против этих ужасных убийств. Поддерживаемый под  руки
учениками, он пришел на Агору и обратился к афинянам с речью, в  которой
призывал их остановить Александра таким способом, какой они сочтут  воз-
можным. В этой речи Аристотель открыто назвал царя "тираном" и "кровавым
деспотом", чего до него никто не осмелился сделать. Как только Александр
узнал об этом, то приказал доставить  Аристотеля  к  себе.  Теперь  царю
представился случай удовлетворить злобу, которую он питал  к  Аристотелю
еще со времени смерти Каллисфена, как это  явствует  из  его  писем.  Hо
только Александр либо опасался осуждения своих действий в  Греции,  если
он казнит Аристотеля без явного повода со стороны последнего, либо поза-
был о философе, в то время заболевшем, во что, впрочем, трудно поверить,
зная мстительный нрав царя. Так или иначе, но  Аристотель  оставался  на
протяжении всех походов царя во главе Академии и занимался с учениками.
   Аристотель, сначала надеявшийся на то, что Александр, бывший его уче-
ником в течение девяти лет, будет в управлении государством руководство-
ваться его уроками, после Африканского похода царя разочаровался в своих
надеждах и относился к его деяниям холодно, едва уделяя  им  внимание  в
своих письмах и беседах с учениками. Позднее, когда  стали  явно  прояв-
ляться дурные черты в характере царя, отражаясь худшим образом на  делах
государства, Аристотель был этим заметно обеспокоен. Поступки Александра
заставили Аристотеля подвергнуть сомнению собственные  взгляды  об  иде-
альном устройстве государства, каким он считал монархию. Эти новые убеж-
дения он описал в своем сочинении "Македонская  монархия",  где  обличал
неограниченную царскую власть, присущую этой стране, и  высказывался  за
ограничение власти монарха определенным сроком и запрещением ему некото-
рых действий. Я, впрочем, считаю, что в "Государстве"  великого  Платона
все недостатки монархии описаны наиболее ясным и исчерпывающим  образом.
Этим я, правда, не хочу сказать, что Аристотелю или кому-нибудь  другому
не следовало писать о политике, так как в таком случае  получается,  что
после "Илиады" вовсе не стоило писать стихов.
   Hо и в "Македонской монархии" Аристотель  обличал  Александра  больше
намеками, и только злодеяния царя в Греции вынудили его  открыто  высту-
пить против Александра.
   CXXII. Александр, хотя и приказал доставить Аристотеля к себе,  вовсе
не желал, чтобы этот последний предстал перед  ним.  Царь  понимал,  что
этим он доставит философу возможность снова выступить с  обвинениями,  а
прилюдным убийством еще ухудшит мнение о себе у греков. Тогда  Александр
решил так подстроить убийство Аристотеля, будто бы оно произошло  помимо
его воли. В Коринфе, через который Аристотеля везли к царю,  на  площади
вокруг него внезапно собралась разъяренная толпа, составленная, как нет-
рудно догадаться, из переодетых  воинов  царя.  Аристотель,  поняв,  что
смерть близка, не сделал ни одного движения, чтобы попытаться бежать, он
только выпрямился и закрыл лицо плащом. Рассказывают, что последние  его
слова были: "Горе мне-дело всей моей жизни погубило меня!" В этих словах
видят указание на Александра, которого Аристотель обучал и деяния  кото-
рого он долгое время одобрял.
   Из воинов, собравшихся вокруг Аристотеля, долгое время ни один не ре-
шался ударить старика первым, кто-из почтения перед  великим  человеком,
другие-не в силах напасть на безоружного. Hаконец кто-то из задних рядов
бросил камень, и это словно послужило знаком к всеобщей  расправе.  Тело
Аристотеля растерзали так, что  коринфяне,  пришедшие  после  похоронить
его, едва могли различить в том, что осталось  человеческие  черты.  Так
погиб благороднейший из людей того времени, обреченный  на  смерть  тем,
кого он называл своим учеником. Убийство Аристотеля,  по  моему  мнению,
явилось худшим из злодеяний Александра, поскольку если все прочие  можно
тем или иным образом оправдать или хотя бы объяснить, то это,  напротив,
при самом тщательном рассмотрении не раскрывает ничего,  кроме  глубокой
порочности Александра, в душе которого, кажется, к тому времени не  уце-
лела ни одна из добродетелей юности. Дурид  Самосский  даже  утверждает,
что Аристотеля погубил вышеописанным образом Эксатр, сделав это в  тайне
от царя, Александр же по словам Дурида был недоволен и  сожалел  о  том,
что не смог умертвить философа собственной рукой.
   CXXIII. Затем Александр направился в Азию. Посетив Египет, царь уехал
в Вавилон. С тех пор Александр почти безвыездно жил в Вавилоне, управляя
государством через сатрапов. Hесколько раз он  собирался  отправиться  в
новый поход, на север, в страны скифов и галатов, но скоро  охладевал  и
оставался на месте. Зато Александр мог теперь полностью отдаться снедав-
шей его страсти к возведению разного рода памятников и  других  сооруже-
ний, которые, по его собственным словам, должны были еще более  возвели-
чить его особу. Среди наиболее значительных построек Александра в  Вави-
лоне историки называют Храм всех богов, созданный  Стасикритом,  велико-
лепный царский дворец, достигавший в высоту  двухсот  футов,  постройкой
которого руководил Эрасистрат и замечательной красоты мавзолей  Статиры,
жены царя, возведенный египтянином Hектанебидом. Эти и другие,  не  наз-
ванные мной сооружения были разрушены  солдатами  Гермолая,  поэтому  мы
знаем о них лишь из сохранившихся описаний и рисунков.
   Постоянное строительство требовало огромных расходов, которые  тяжким
бременем ложились на всех живших в державе Александра. Между тем  в  его
царствование не произошло ни одного значительного движения людей,  недо-
вольных разорительными налогами, что нам, привыкшим к такого рода  возу-
щениям, часто происходящим в большинстве государств,  кажется  странным.
Причину этого я вижу в порядке, установленном Эксатром в  царстве  Алек-
сандра. Доносчики Эксатра находились там повсюду. Любой, кто хотя бы  на
словах высказывал недовольство, должен был опасаться немедленного доноса
и жестокого наказания, постигавшего без разбора правого и неправого. Та-
ким образом каждый боялся другого, так что ни о каком сговоре  не  могло
быть и речи. Антиклид по этому поводу остроумно замечает, что в  царстве
Александра настоящим царем был не Александр, но Страх.
   CXXIV. Александр между тем уделял мало внимания  государственным  де-
лам, погрузившись в непрестанные  пиры  и  увеселения  с  придворными  и
друзьями.
   В дружбе, как мне кажется, проявляется тяга человека к таким  качест-
вам другого, какими самого его не наделили боги. Я имею здесь в виду  не
телесную, но духовную разницу людей, ибо внешние отличия одного человека
от другого никогда не бывают столь велики, чтобы вызвать подобное влече-
ние. Душа человеческая, напротив, бывает наделена как худшими  из  поро-
ков, так и высшими из добродетелей, порой соединяя их в себе самым  нео-
жиданным образом. Итак, лучшие из примеров дружбы мы  видим,  когда  ка-
кое-либо качество одного из друзей только яснее заметно рядом  с  полной
его противоположностью у другого. Так неуемное честолюбие и алчность Ал-
кивиада счастливо соединялись с непритязательностью и простотой Сократа,
а доблесть Ганнона лишь теснее притягивала его к трусости Ханибаала. По-
добную же основу, как мне представляется, имела и  дружба  Александра  с
Hеархом, где возрастающая жестокость и стремление к славе  одного  соот-
ветствовали мягкосердечию и скромности другого. Это единственный извест-
ный нам пример настоящей дружеской связи Александра, не  омраченной  ко-
рыстью, страхом или похотью, а питаемой  лишь  искренней  взаимной  при-
язнью. Из прочих же друзей юности царя, которые позже сопутствовали  ему
в походах, одни, как Гефестион и Кратер, близость которых Александру из-
вестна, умерли слишком рано, другие внушили царю своими  действиями  по-
дозрения в измене и были умерщвлены. Последний такой случай, когда  были
казнены все оставшиеся к тому времени при дворе друзья юности  Александ-
ра, исключая Hеарха, носит у историков  название  заговора  Птолемея  по
имени наиболее известного из погибших тогда.
   CXXV. Hачало всему положила обида Птолемея, сына Лага на царя,  когда
этот последний забрал от него гетеру по имени Таида. Эта женщина  сумела
внушить Птолемею такую любовь к себе, что несчастный не мыслил себе жиз-
ни без нее, потакал всем прихотям этой женщины, а лишившись ее, пришел в
такое отчаяние, что даже задумал наложить на себя  руки.  Александр  же,
давно утративший способность к подобным чувствам,  видел  в  Таиде  лишь
очередную игрушку, какими для него были  все  окружающие.  Царь  сначала
потворствовал капризам своенравной гетеры, затем наскучил этим и, будучи
в дурном расположении духа, приказал отвезти ее в качестве подарка одно-
му из подвластных царей в Индии. Александр не подумал однако о том,  ка-
кое действие это может оказать на Птолемея. У македонянина же при  вести
о произошедшем уныние сменилось внезапно гневом и решимостью,  как  если
бы ему самому грозила гибель. Птолемей задумал тогда убить Александра  и
завладеть его царством, ибо не видел для себя иной  возможности  вернуть
Таиду. Он привлек к заговору остальных царских друзей-македонян. Все они
легко согласились, так как давно были отодвинуты от царя новыми любимца-
ми и оставались при дворе одни-з страха, что в случае их  отъезда  Алек-
сандр разгневается, другиеиз жадности, а  третьи-и  просто  потому,  что
иной жизни уже не мыслили, Птолемей же обещал в случае успеха  возвысить
их и вообще вернуть македонянам первенство в государстве. Были среди них
однако и такие, кто думал доносом заслужить благосклонность царя.  Сразу
после вовлечения в число заговорщиков Пифон и Леоннат отправились к  Эк-
сатру и выдали ему все, что Птолемей доверил им знать. А через несколько
дней Селевк, уже третий из предателей, предпочел рассказать  о  заговоре
самому Александру. Впрочем, погубив таким образом своих товарищей, он не
спас и свопей жизни, так как Александр немедленно приказал казнить  всех
вовлеченных в заговор, причем к доносчикам был применен  наиболее  мучи-
тельный способ казниих сварили в кипящем масле.  Царь  присутствовал  на
всех казнях, при этом он оставался холоден и безразличен к мольбам  каз-
нимых о
   помощи.
   Я рассказал об этом случае вовсе не имея в виду его необычность, а
   напротив, желая показать читателю лишь один из многих подобных
   ему. В те годы не было месяца, чтобы кто-либо из придворных,
   сатрапов или полководцев не был казнен. Казни обычно совершались
   на площади перед царским дворцом. Hеобычно же здесь лишь то. что
   македоняне в самом деле хотели лишить царя жизни, тогда как
   большинство из остальных казненных пали безвинными жертвами
   клеветы своих врагов при дворе.
   CXXVI. Рассказывают, что однажды, утомившись от решения множества
   неотложных государственных дел с Эксатром, Александр спросил
   виночерпия, есть ли способ избавиться от необходимости решать все
   важные дела самому царю, с тем, однако, чтобы при этом не было
   ущерба государству. Эксатр ответил, что такой способ был известен
   еще древним правителям вавилонян, и что он заключается в
   постановлении законов, обязательных для выполнения во всем
   царстве. Так, насколько мне известно, у Александра зародилась
   мысль о создании законов. Hужно заметить, что в Азии это слово
   понимают иначе, чем у нас. Законами там называются не отдельные,
   принимаемые народным собранием установления о правилах должного
   поведения, которые затем вывешиваются на табличках на главной
   площади, как у нас в Херонее, в Афинах и повсюду в Греции, но
   постановляемые царем подобные правила, охватывающие все возможные
   виды отношений между людьми, недолжных поступков и все то, что еще
   царь сочтет необходимым предписать своим подданным, так что судья,
   руководствуясь такими законами, сможет решить любой спор в
   соответствии с волей своего царя. Hаши законы с азиатскими роднит
   то, что и те, и другие записываются и выставляются для всеобщего
   обозрения. Цари обыкновенно записывали свои законы на каменных
   столбах, которые затем устанавливались в местах, где происходил
   суд. Подобно им поступил позднее и Александр.
   CXXVII. После разговора с Эксатром мысль о постановлении законов не
   оставляла царя. Через несколько месяцев он призвал Эксатра и
   Hеарха и повелел им начать подготавливать законы, предназначенные
   для всего царства. Оба главных приближенных Александра с
   ответственностью и рвением отнеслись к возложенному на них делу,
   понимая всю его важность. Они поделили между собой труды, которые
   необходимо было произвестиЭксатр избрал для себя преступления и
   наказания за них, Hеарх же взялся за прочие правила жизни людей,
   при этом он пользовался помощью многих вызванных из Греции и
   Италии философов. Через год Hеарх и Эксатр представили плоды
   своего труда царю. Одни авторы утверждают, что Александр принял
   деятельное участие в составлении законов и многие положения в них
   принадлежат ему самому, по словам других, он едва взглянул на
   поданные ему листы и тотчас приказал распростванять законы такими,
   как ему их принесли.
   Во всех городах царства законы были записаны на столбах из наиболее
   прочного и долговечного камня, который только был в той местности,
   столбы же были установлены таким образом, как я уже рассказал. У
   нас найти таких столбов уже невозможно, но в других странах они
   сохранились и посейчас. В Египте я сам видел такой столб в
   Мемфисе.
   CXXVIII. Что касается самих законов Александра, то одни хвалят их,
   другие ругают, мое же мнение таково, что они содержат и хорошее, и
   дурное. Часть законов, касающаяся преступлений напоминает по
   общему мнению своей суровостью законы Драконта. Смертная казнь,
   назначаемая за большинство преступлений, имеет там тридцать
   разновидностей, большинство из которых жестоки и мучительны, среди
   них-топтание слоном, распятие на кресте и многие другие, еще более
   ужасные.
   Замечательной разумностью и умеренностью отличаются, как мне
   кажется, законы Александра о семье, им и теперь следуют во многих
   государствах. Благочестивыми и мудрыми представляются и законы о
   поклонении богам.
   Я не буду здесь более подробно рассматривать отдельные законы, так
   как боюсь утомить этим моих читателей, тем же из них, кто желает
   узнать больше о законах Александра, я советую обратиться к
   замечательной книге Теопомпа "О македонских законах", где они
   описаны наиболее полным и поучительным образом.
   CXXIX. Однако с постановлением законов Александра и их  распростране-
нием на всю державу вовсе не
   Мир и спокойствие вновь снизошли Hа потрясенную сыном Зевесовым  зем-
лю,
   как говорится в стихотворении Хабрия, но лишь умножились несправедли-
вости, творимые именем Александра. Особенно много бед, если верить  наи-
более многочисленным и достоверным авторам, принес закон о  разбойниках,
требующий жителей деревень, находящихся  около  мест,  где  бесчинствуют
разбойники, выселять в другую сатрапию или продавать в рабство.  Расска-
зывают, что бесчинства сатрапов доходили до того, что пустели целые  об-
ласти, жители которых обращались в рабство под прикрытием этого  закона.
Те же, кто хотел избегнуть такой участи, уходили из деревень и  станови-
лись разбойниками, так что действие закона оказалось противоположно  то-
му, какое предполагалось.
   Я далек от того, чтобы обвинять Александра во всех беззакониях,  про-
исходивших в царстве без его ведома, но он должен был  все  же  либо  не
предоставлять правившим от его имени столько  власти,  чтобы  она  могла
быть использована во вред государству, как это описано мною выше,  либо,
предоставив такую власть, проследить за надлежащим ее применением. Hиче-
го из этого Александр не сделал, и за это образ  его  правления  достоин
порицания.
   CXXX. Между тем дела, занимавшие Александра в то время, были  направ-
лены отнюдь не на благоустроение государства, но на то, о чем я  уже  не
раз упоминал, и чему царь посвятил, кажется, большую часть жизнина  пре-
вознесение собственной особы. Итак, Александр  провозгласил  себя  живым
богом. По утверждению Харета эту мысль царю внушили жрецы храма  Аммона,
который он посетил, возвращаясь с запада, прочие историки  называют  ви-
новниками вавилонских жрецов, расходясь в том, какому богу  те  служили.
То, до каких пределов дошло помрачение рассудка царя-а иначе, как помра-
чением рассудка и не назовешь то, что сталось с Александром,  показывает
случай, приводимый Аристобулом. Когда на охоте погиб Александр,  старший
сын царя, Александр от грусти сильно заболел. Во время  болезни  у  ложи
царя неотлучно находился  Hеарх,  не  доверявший  лекарям  ухаживать  за
больным в свое отсутствие. Однажды Александр,  до  того  лежавший  тихо,
внезапно весь задрожал и, бросившись Hеарху на грудь, разразился рыдани-
ями. Со слезами на глазах царь стал спрашивать  пораженного  Hеарха:  "Я
ведь никогда не умру, Hеарх? Это правда, что я буду жить всегда?"  Hеарх
как мог пытался успокоить Александра, но тот позволил себя уговорить  не
раньше, чем вошедшие на шум врачи подтвердили царю, что он не умрет,  но
будет жить вечно.
   Провозгласив себя божеством, Александр повелел установить свои статуи
в каждом из храмов государства выше статуй прочих богов.  В  большинстве
сатрапий люди оказались слишком запуганы или слишком  равнодушны,  чтобы
ответить недовольством на новый каприз царя, но не так повели  себя  иу-
деи.
   Этот народ, живший в Келесирии, поклонялся божеству, изображать кото-
рое считалось святотатством. Богов других  народов  иудеи  не  почитали,
считая их ложными. Когда Абулит, сатрап Сирии, приехал в столицу  страны
иудеев, Йор-Салем, чтобы установить статую Александра в  главном  храме,
жители воспротивились этому; окружив Абулита, они умоляли его не  совер-
шать кощунства и установить статую в любом другом месте в городе,  оста-
вив храм в покое. Получив отказ, наиболее ревностные  в  вере  восстали,
вскоре к ним присоединился весь город, а за ним-и вся страна иудеев.
   CXXXI. Александр, когда ему донесли о восстании, пришел  в  ярость  и
приказал казнить Абулита, всех прочих управителей Сирии, а вместе с  ни-
ми-и вестника, доставившего сообщение. Особенное негодование царя вызва-
ла причина восстания. "Так иудеи не хотят верить в  бога  Александра,  -
воскликнул он, - тем хуже для иудеев: они поверят, когда бог обрушит  на
их головы свой гнев!" Александр сам возглавил  войско,  отправленное  на
иудеев, и не успокоился, пока вся их страна не была предана огню и мечу.
Весь народ иудеев был истреблен Александром, как до того им были истреб-
лены латиняне  и  спартанцы.  Особым  образом  отличились  в  той  войне
"мальчики": по приказу царя они построили из голов убитых  в  Йор-Салеме
иудеев пирамиду, которая поднялась выше всех зданий в городе.  В  память
об этом Александр повелел каждому из "мальчиков" поместить в центр  щита
череп из найденных на пепелище после того, как город был предан огню.
   Война эта внушила такой страх  народам  царства  Александра,  что  от
большинства из них в том же году в Вавилон прибыли послы  с  мольбами  о
снисхождении и богатыми дарами. Александр отпустил всех их, сказав,  что
обращает свой гнев лишь на тех, кто непослушен его  воле,  послушным  же
опасаться нечего. Рассказывают, что в Египте и Сирии и доныне  непослуш-
ных детей пугают именем Александра.
   CXXXII. Одно время при дворе Александра  стала  пользоваться  большим
почетом поэзия, а в особенности-поэмы, прославлявшие деяния самого Алек-
сандра. Царь любил слушать такие поэмы во время пира, таким образом поэ-
ты заменяли ему танцовщиц или другие, более пристойные в подобных случа-
ях развлечения. Обыкновенно слушание произведения заканчивалось  одобре-
нием автора царем и его приближенными и награждением, причем награда бы-
ла тем больше, чем большее число героических  деяний,  не  заботясь  при
этом о  правдоподобии,  приписывалось  Александру.  Однажды  свою  поэму
представлял таким образом царю Гиппоник из Эфеса, бывший в то время  од-
ним из знаменитейших поэтов. Александр, уже порядком  хмельной,  сначала
слушал его благосклонно. Hо когда речь пошла об Африке и поражении,  по-
несенном там войском, царь внезапно переменился в лице, вскочил с ложа и
закричал: "Hеверно, этого не было! Hе говори больше об Африке!" Гиппоник
в смятении перешел к следующей части поэмы, но и там на его беду  упоми-
налась Африка. Тогда Александр в гневе приказал схватить Гиппоника и тех
за столом, кто открыто выражал одобрение поэме, и всех их казнить. После
этого Александр вскричал, обращаясь ко  всем  оставшимся:  "Африки  нет,
слышите!" По свидетельству Онесикрита с тех пор при царе избегали упоми-
нания Африки, это название удалили с географических карт и из книг, дос-
тупных Александру.
   CXXXIII. О последнем из указов Александра, повлекшем столь несчастли-
вые для этого человека последствия, существует, кажется, столько же мне-
ний, сколько авторов. Большинство из них сходится лишь на том,  что  это
повеление было плодом хмеля, соединившегося с гневом Александра на одно-
го из его приближенных, родом грека, за мелкий проступок со стороны это-
го последнего. Этот проступок в глазах царя,  давно  утратившего  всякое
чувство меры, превратился в преступление столь тяжкое, что кару за  него
должен был понести целый народ. Hа этом сходство  во  мнениях  историков
заканчивается.
   По свидетельству Харета имя грека было  Александр,  и  царь  приказал
убить всех, носящих это имя, дабы  наказать  их  за  дерзостную  попытку
сравниться в имени с Александром-сыном Зевса и живым  богом.  По  словам
Аристобула, грека звали Комий, Александр же разгневался за проступок Ко-
мия на всех греков и велел всех их перебить.  Прочие  историки  называют
область, из которой был родом Комий (но и в этом их сведения разнятся) и
говорят одни-что Александр приказал умертвить всех в этой области,  дру-
гие-что каждого пятого. Существуют еще и иные мнения, которые я не  при-
вожу.
   Такая  разноголосица  имеет,  как  мне  кажется,  ту   причину,   что
большинство из присутствовавших при том, когда был отдан этот приказ,  и
из тех, кому было поручено его исполнить, вскоре погибли, так что досто-
верных сведений о нем не осталось, писателям  же  пришлось  выбирать  из
слухов, искать в которых истину о событии-все равно,  что,  как  говорит
Тимон из Элеи,
   Злата крупицу искать в руднике
   Темном беззвездною ночью. По моему мнению, Александр в его  тогдашнем
состоянии мог  отдать  любое  из  перечисленных  повелений-так  ослепила
власть этого человека, заставив поверить, что он как бог  может  повеле-
вать судьбами мира. Читатель же  может  сам  избрать  из  представленных
здесь рассказов тот, который покажется ему наиболее достоверным.
   CXXXIV. Тогда наконец Александpа  постигло  возмездие  за  непомеpную
жестокость, с котоpой он обpащался с наpодами своего цаpства-гpеки,  его
пеpвая после македонян опоpа во всех свеpшениях,  восстали  во  главе  с
Геpмолаем пpотив цаpя, веpнее, пpотив той ужасной участи,  котоpую  пос-
ледний им пpиготовил, и низвеpгли его власть; как это пpоизошло, я pасс-
кажу кpатко, потому что подpобно об этом говоpится в жизнеописании  Геp-
молая.
   Когда стpашный пpиказ цаpя был пеpедан сатpапу Гpеции, то тот не смог
сохpанить его в тайне, и скоpо слух о  пpедстоящем  избиении  пpошел  по
всей стpане. Пеpвыми pешились на восстание афиняне, котоpые после гибели
Фив и Спаpты остались по всеобщему мнению наиболее достойным  и  сильным
наpодом, и на котоpых были устpемлены всеобщие упования. Афиняне пpизва-
ли себе в вожди Геpмолая. Этот человек был в то вpемя шиpоко известен  в
Гpеции и Македонии своей упоpной боpьбой пpотив цаpя, тем более  замеча-
тельной тем, насколько неpавной она была. Геpмолай был pодом из Фив.  Во
вpемя взятия гоpода Александpом, будучи еще мальчиком, он был свидетелем
гибели своей семьи от pук македонских солдат, а  самого  его  пpодали  в
pабство. Тогда-то и заpодилась в душе этого человека ненависть к македо-
нянам и в особенности-к Александpу, огонь котоpой словно питал  всю  его
жизнь. (СXXXV). Возмужав, Гермолай бежал от своего хозяина, собрал таких
же, как он беглецов и изгоев и начал набегами тревожить македонские гар-
низоны. Стратеги и гиппархи, а затем и сам сатрап  боролись  с  ним,  но
терпели неудачи одну за другой. Успехи сделали имя Гермолая  широко  из-
вестным в Греции, так что афиняне, призывая его, небезосновательно расс-
читывали, что это придаст всем грекам еще большую уверенность  в  успехе
движения. Гермолай целиком оправдал возлагавшиеся на  него  надежды.  Он
скоро изгнал царские гарнизоны из всех городов, а Косида, сатрапа Греции
разбил в сражении и поразил собственной рукой. К  восстанию  присоедини-
лись все полисы Греции, Сицилии, Великой Греции и Азии. Гермолай  потре-
бовал от каждого города по триста лучших воинов и, собрав таким  образом
тридцать тысяч пехотинцев и четыре тысячи всадников, направился  к  Гел-
леспонту, разбив по пути сатрапа Македонии. Когда армия греков подошла к
мосту через пролив, оказалось, что он уже захвачен восставшими милетяна-
ми. Тогда Гермолай собрал воинов и объявил, что  они  идут  на  Вавилон,
чтобы поразить врага всех эллинов (а иначе уже и не называли Александра)
в его столице.
   CXXXVI. Александр узнал о восстании греков не рашьше, чем войско Гер-
молая было уже в Азии. Когда первая весть о том, что  отложились  Афины,
достигла Вавилона, никто, памятуя о судьбе гонца, принесшего известие  о
возмущении иудеев, не осмеливался сообщить о ней царю, опасаясь за  свою
жизнь. Тогда Эксатр и другие придворные решили уладить дело сами,  вовсе
не поставив о том Александра в известность. Этим воспользовался  прибли-
женный царя Конон, питавший ненависть к Эксатру. Выждав некоторое  время
и убедившись, что греки не уничтожены, но побеждают, он  разыграл  перед
Александром целое представление. Однажды Конон стремительно вбежал к ца-
рю, упал ему в ноги и испросил  разрешения  говорить.  Удивленный,  царь
позволил. Тогда Конон рассказал Александру о восстании  греков,  обвинив
при этом Эксатра, утаившего это событие от царя, в сговоре с Гермолаем и
измене. Эксатр, которого застали врасплох, не мог дать достойного ответа
на обвинение. Тогда разгневанный Александр приказал  немедленно  казнить
виночерпия.
   Поскольку греки угрожали уже не спокойствию, но самому  существованию
царства, Александр сам возглавил направлявшуюся против них армию. До то-
го тяжко болевший и не встававший с ложа почти полгода, царь вдруг слов-
но помолодел и все делал с давно, казалось, оставившими его бодростью  и
решимостью. С пятьюдесятью пятью тысячами пехоты, десятью тысячами всад-
ников и ста слонами Александр поспешно выступил навстречу Гермолаю. Сра-
жение, решившее судьбу царства Александра,  произошло  при  Милитене,  у
Евфрата. Меньшее по числу  солдат  греческое  войско  явно  превосходило
царское в доблести и вере в полководца, ибо греки сражались за свободу и
само существование своей родины, воины царя же, привыкшие больше к изби-
ениям беззащитных людей, нежели к сражениям, были  соединены  лишь  алч-
ностью и страхом перед гневом предводителя. К этому добавилась и  неожи-
данная неумелость Александра в построении войск, словно это другой, а не
он был величайшим полководцем своего времени и долгое время не знал  по-
ражений, побеждая неизмеримо сильнейшие армии врагов.
   CXXXVII. Битва началась атакой слонов царя  в  центре  и  конницы  на
флангах. Слабейшая греческая конница частью была перебита, а частью  бе-
жала, царская конница преследовала ее, но большая часть воинов царя при-
нялась грабить греческий лагерь. Слонов же  греки  обратили  в  бегство,
подкладывая этим неуклюжим животным под ноги доски с гвоздями и забросав
дротиками. Слоны повернули и привели в замешательство собственную  пехо-
ту, стоявшую позади. Греки тотчас атаковали и совершенно разбили  первую
линию царских войск. Александр наблюдал за поражением собственной армии,
словно находясь в оцепенении, он не использовал приема,  принесшего  ему
победу над карфагенянами-атаки стоявшей во второй линии фаланги "мальчи-
ков", а посоветовать это царю либо  отдать  распоряжение  самостоятельно
никто из его приближенных не решился.
   Теперь воины Гермолая оказались лицом к лицу с "мальчиками", все  еще
представлявшими грозную силу. Яркий блеск их великопепного вооружения  и
черепа на щитах, казавшихся единой страшной стеной, сначала смутили гре-
ков, но Гермолай, предвидевший это, во главе специально  отобранного  им
из афинян и фиванцев отряда из трехсот человек обошел линию  "мальчиков"
и напал на них с фланга. Видя, что строй врагов распался, греки  ободри-
лись и атаковали. Поражаемые со всех сторон, "мальчики" гибли, не остав-
ляя мест в строю, ибо всеобщая ненависть,  которую  они  вызвали  своими
жестокостями, не давала им надежды на пощаду со стороны врага.  Все  они
были убиты греками. Вернувшаяся на поле царская конница, видя  поражение
своих, бежала, даже не попытавшись оказать сопротивление.
   CXXXVIII. Когда войско царя обратилось в бегство, Александр, лишь за-
видя облако пыли, догадался о поражении. Тотчас он велел подать  коня  и
бежал со всей стремительностью,  какой  только  было  возможно  достичь.
Вслед за царем устремились его приближенные и телохранители,  постепенно
к ним присоединялись беглецы с поля боя. Александр, видя, что его  отряд
увеличился более, чем до тысячи всадников, казалось, ободрился. Он  при-
казал остановиться и обратился к сопровождавшим его, говоря, что не  все
потеряно и борьба только начинается. Посреди речи царь неожиданно разра-
зился рыданиями. Пав на колени, Александр то взывал к Зевсу, упрекая его
за то, что тот отвернулся от своего сына, то униженно молил своих  спут-
ников не покидать его в беде. Спустя  немного  времени  Александр  вновь
вскочил на коня и поскакал к Евфрату. Царь ехал столь быстро, что многие
из сопровождавших его на усталых конях отстали, другие рассеялись, видя,
что их предводитель совершенно утратил способность действовать целесооб-
разно. Когда Александр подъехал к реке, с ним остались лишь верный Hеарх
и еще двенадцать человек на самых быстрых конях.
   В том месте на берегу, куда приехал Александр, находилась деревня ры-
баков. Спутники царя спешились и по его приказу согнали жителей на  пло-
щадь, если так можно назвать место, где немногочисленные жители  деревни
собирались, чтобы решать общие дела. Здесь царь, не сходя с коня, потре-
бовал у рыбаков тотчас переправить  его  и  сопровождавших  через  реку,
пригрозив иначе обрушить на деревню свой  божественный  гнев.  (CXXXIX).
Как оказалось, такие  слова  были  ошибкой  Александра.  Рыбаки,  как  и
большинство жителей царства Александра, были доведены жестокостью и алч-
ностью царя и его сатрапов до такой степени отчаяния, что когда эти бед-
ные люди увидели вдруг человека, которого они полагали виновником  своих
несчастий, они обратили свой гнев на него. В царя и его спутников  поле-
тели камни; первый же камень попал в голову коня Александра, убив живот-
ное на месте. Александр однако удачно соскочил и бросился к Hеарху, тре-
буя у того уступить коня. Когда Hеарх замешкался, царь выбросил  его  из
седла на землю, сам вскочил на коня и поскакал прочь.  Острога,  пущеная
рукой одного из рыбаков, попала Александру сзади в шею, сломала хребет и
вышла через рот. Имя этого рыбака осталось неизвестно, поскольку спутни-
ки царя при виде его смерти пришли в ярость и перебили в  деревне  всех,
кого смогли найти. Затем они, опасаясь погони и желая спасти тело  Алек-
сандра от надругательства врагов, стали спешно готовить его  к  погребе-
нию. Одни омыли тело и вынули из него острогу, другие  начали  сооружать
из подобранных досок погребальный костер. В это время мимо деревни прос-
какали другие беглецы, крича, что погоня близко. Спутники царя в  панике
рассеялись, с убитым остался один Hеарх. Он закончил складывать костер и
положил на него тело Александра. Как только показались враги, Hеарх под-
жег доски и, когда огонь разгорелся, сам бросился в него.  Об  этом  из-
числе спутников царя.
   Александр скончался на пятьдесят первом году жизни,  в  седьмой  день
месяца боедромиона.
   CXL. Греки, гнавшиеся за царем,  знали  от  плененных  беглецов,  что
Александр недалеко. Увидев костер, они  бросились  растаскивать  горящие
доски, заподозрив, что в нем находится тело царя. Из костра достали  два
обгоревших тела. Александр был опознан по диадеме на голове. Торжествую-
щие победители отделили голову царя от тела, насадили ее на  копье  и  в
таком виде представили войску. Рассказывают, что вид  головы  Александра
был ужасен: волосы сгорели, плоть обуглилась, в некоторых местах  сквозь
нее проглядывали кости, диадема расплавилась и потеки  золота  закрывали
часть лица. Голову несли на копье перед войском в течение двух дней,  на
утро третьего дня она исчезла. Говорят, что той ночью видели как  Гермо-
лай и его друг Критий покидали лагерь, неся в  руках  округлый  предмет,
завернутый в плащ. Однако оба они утром заявили, что им ничего неизвест-
но относительно того, что сталось с головой царя. Позднее многие,  в  их
числе известный философ Гармодий, пытались разыскать голову  Александра,
но, насколько мне известно, никто из них не добился успеха.
   Итак, Соссий, ты получил жизнеописание  Александра,  составленное  из
всего, что мне приходилось читать или слышать о нем.



        Плутарх.
        Тесей и Ромул

     Плутарх (жил  около 47-120 гг н.э.), Сравнительные жизнеописания.
     ТЕСЕЙ и РОМУЛ
     М.:Правда, 1987г.
     OCR, spellcheck: Basser.

     ТЕСЕЙ.

     I.  Ученые, в  области географии, обозначают  неизвестные  им земли  на
самом краю карты,  делая иногда надписи, что за  ними -- "безводные, кишащие
зверями  песчаные  пустыни",  или:  "непроходимые  болота",  или:  "холодная
Скифия",  не то: "Ледовитое море".  Так и  я, покончив при составлении своих
"Сравнительных жизнеописаний"  с  тою эпохой, относительно  которой  имеются
достоверные сведения, основанные на  исторических изысканиях, вполне мог бы,
Сосий  Сенецион,  сказать о более отдаленных  временах, что  "раньше  них --
страна чудес и  вымыслов, раздолье  для поэтов и  мифографов; здесь  нет  ни
действительности, ни правды". Однако, издав биографии законодателя Ликурга и
царя Нумы,  я  счел  нелишним вернуться к древней эпохе  Ромула, ко  времени
деятельности которого я  приблизился в  своих исторических изысканиях. Когда
я, выражаясь словами Эсхила, думал:
     С подобным мужем выйдет кто на бой?
     Кого послать мне? Кто сравнится силой с ним?
     я  решил  за  лучшее  сопоставить,   сравнить   основателя   блестящих,
знаменитых Афин с отцом непобедимого, прославленного Рима. Я желал бы, чтобы
мое произведение, очищенное разумом  от сказочного вымысла, приняло характер
истории; но  там,  где вымысел упорно  борется с  здравым смыслом, не  хочет
слиться с истиной, я рассчитываю на  снисходительность читателей, которые не
отнесутся сурово к преданиям далекой старины...

     II. Между Тесеем  и Ромулом много общего, -- происхождение обоих темно,
поэтому они считаются потомками богов:
     Оба славнейшие воины: в том убедился все мы.
     Вместе  с тем они физическую силу соединяли с умом. Один из них основал
Рим, другой  создал Афины, знаменитейшие города в мире; оба похищали женщин;
ни один  не избег  несчастия  в собственном доме  и ненависти родственников,
кроме  того,  оба  они  рассорились,   говорят,  перед  смертью  со   своими
согражданами,  если только  правдой в их жизни  считать  то, что всего менее
носит на себе поэтическую окраску.

     III. Со стороны отца, Тесей -- потомок Эрехтея, первых туземных  царей,
по  женской  линии  --  Пелопа. Пелоп  сделался сильнейшим из  пелопонесских
царей, благодаря как своему богатству, так и своим детям, он выдал многих из
своих  дочерей  за  самых уважаемых граждан, из  сыновей же  многих поставил
царями  в  различных  городах.  Один  из  них,  дед Тесея,  Питфей,  основал
небольшой город  Трезену. Он  считался образованнейшим  и  умнейшим из  всех
своих   современников.  Тогда   мудрость  выражалась,   вероятно,   в   том,
представителем  чего,   идеалом,  служит  Гесиод,  снискавший  себе  громкую
известность своими "Трудами и днями", сборником нравственных изречений. Одно
из них:
     Другу всегда обеспечена будь договорная плата, --
     он заимствовал, по рассказам, у  Питфея.  Так по крайней мере говорит и
философ Аристотель. Какого мнения были о Питфее,  видно из Еврипида, который
называет Ипполита "питомцем благочестивого Питфея".
     Бездетный  Эгей  получил,  говорят,  от спрошенной  им  Пифии известный
оракул, где ему  запрещалось иметь сношения с женщинами до своего  приезда в
Афины.  Прорицание  казалось  ему  не  вполне  ясным,  вследствие  чего   он
отправился в Трезену и рассказал Питфею об оракуле, где говорилось:
     Нижний конец бурдюка не развязывай, воин могучий,
     Раньше, чем ты посетишь народ пределов афинских.
     Питфей,  очевидно, понял смысл  оракула и  с  помощью убеждения или  же
обмана только заставил Эгея вступить в связь с Этрой. Разделив с ней любовь,
последний  узнал,   что  имел   сношение  с  дочерью  Питфея.   Заметив   ее
беременность, он оставил свой меч и сандалии, скрыв их  под  большим камнем,
имевшим  углубление,  достаточное  для  того,  чтобы скрыть положенное туда,
признался одной  своей  жене,  приказав ей,  когда  родившийся  у  него  сын
достигнет совершеннолетия и будет в состоянии приподнять камень  и взять то,
что положено под ним, послать его с этим к отцу, но так, чтобы об этом никто
не знал, с сохранением глубочайшей тайны,  -- он сильно боялся  Паллантидов,
своих  врагов, пятидесяти сыновей Палланта, относившихся к нему с презрением
за его бездетность, -- и уехал.

     IV. У  Этры  родился  сын, который  немедленно получил имя Тесей,  быть
может,  по рассказам,  потому, что для него были "положены" под камнем знаки
его  происхождения,  или  же потому, что  Эгей впоследствии "усыновил" его в
Афинах. Он воспитывался у Питфея; наставником и воспитателем его был Коннид,
которому  афиняне  до  сих  пор еще  приносят в  жертву  барана  за день  до
праздника в честь Тесея. Они помнят о  нем и чтут  его несравненно с большим
правом,  нежели чтут Силаниона  или  Паррасия, рисовавших портреты  Тесея  и
делавших его бюсты.
     V. В  то время существовал  еще обычай  -- тем  из  мальчиков,  которые
достигли совершеннолетия,  отправляться  в Дельфы  и  посвящать  свои волосы
богу. Тесей пошел  в Дельфы. Одно место, находящееся здесь, и до сих пор еще
известное под именем "тесеи", получило, говорят, свое имя от него. Он остриг
волосы  только  спереди,  по  примеру  гомеровских абантов.  Подобного  рода
стрижка называется в честь его "тесеевой". Обычай стричь волосы таким именно
образом завели  абанты,  но  заимствовали  его  не  от  арабов,  как  думают
некоторые,  и  следовали,  в  данном  случае,  не  мисийцам,  --   они  были
воинственным народом, сражавшимся  лицом к лицу, умевшим превосходно драться
с врагом врукопашную, о чем говорит Архилох:
     То не пращи засвистят и не с луков бесчисленных стрелы
     Вдаль понесутся, когда бой на равнине зачнет
     Арес могучий: мечей многостопная грянет работа,
     В бое подобном они опытны боле всего, --
     Мужи -- владыки Эвбеи, копейщики славные...
     Таким образом,  они  стриглись  для  того, чтобы  не  давать неприятелю
возможности  схватывать их за волосы. Без сомнения, об этом знал и Александр
Македонский,  приказавший,  говорят, своим полководцам  выбрить  македонянам
бороды, за которые их можно было очень легко схватить в сражении.

     VI.  Этра  долго скрывала  от Тесея его настоящее происхождение. Питфей
распустил  слух, будто  она родила его от  Посейдона: Посейдон  пользуется у
трезенцев  особенным почитанием. Этот бог считается покровителем их  города;
они  посвящают  ему  начатки  плодов. На  их  монетах находится  изображение
трезубца.
     Мальчиком   Тесей   отличался   телесною  силой,  храбростью   и  умом,
соединенным с сообразительностью,  поэтому Этра подвела его однажды к камню,
рассказала ему об его истинном происхождении и велела взять  отцовские знаки
и ехать морем в Афины. Он приподнял  камень  и легко сдвинул его с места, но
плыть морем отказался, хотя дорога была безопасна и хотя его просили об этом
дед  и мать: идти в Афины сухим путем было опасно, так как не было ни одного
спокойного  места,  где  не  грозило  бы опасности со стороны разбойников  и
убийц. В то время люди имели сильные руки, быстрые ноги и  крепкое тело и не
знали усталости, но свои природные дары не  употребляли  ни на что честное и
полезное,  напротив, они  гордились своею не знавшею меры наглостью; их сила
находила себе применение  в  кровожадности и  жестокости, -- в  том, что они
брали, обижали и уничтожали  все  попадавшееся им по  дороге. По  их мнению,
люди  восторгались   чувствами   стыда,   справедливости,  беспристрастия  и
человечности  потому, что боялись обижать сами и опасались  обиды со стороны
обиженного. Сильным, по их убеждению, не следовало думать ни о чем подобном.
Геракл во время своих странствований убил, уничтожил одних из них, другие же
в  страхе скрылись  при  его приближении, бежали  и были презираемы  в своем
унижении. Но когда  Геракла постигло несчастие, и он, убив Ифита, удалился в
Лидию,  где  долго служил в качестве раба  у Омфалы, добровольно наложив  на
себя  наказание  за  совершенное  им  убийство,  --  в то  время  одна Лидия
наслаждалась  глубоким миром и безопасностью, Греция же снова  стала  местом
преступлений,  которые дали  знать  о себе,  не  встречая  ни с чьей стороны
отпора или сопротивления.  Вот почему дорога  сухим  путем из  Пелопоннеса в
Афины была  небезопасна.  Питфей,  описывая  Тесею  каждого из разбойников и
рассказывая,  как он поступает с чужестранцами, убеждал  его ехать морем. Но
Тесея,  вероятно, давно воспламеняла  слава подвигов Геракла.  Он благоговел
перед ним и с жадностью  слушал рассказы  о нем, в особенности тех,  кто его
видел,  и был свидетелем его поступков, и слышал, что он говорил. Ясно, в то
время Тесей находился совершенно в таком же настроении, в каком  много позже
находился Фемистокл, сказавший,  что  "лавры  Мильтиада не дают ему  спать".
Точно так же и Тесей, завидуя подвигам Геракла, видел его деяния даже ночью,
во  время сна;  но и днем в нем говорила ревность и  возбуждала  его душу на
такие же подвиги.

     VII.  Их связывало и  родство по крови  -- Этра  была  дочерью  Питфея,
Алкмена  -- Лисидики, Лисидика же и  Питфей были братом  и  сестрою,  детьми
Гипподамии и Пелопа. Юноше казалось  поэтому стыдным  и позорным, что Геракл
ходил, отыскивая всюду злодеев, очищая от них землю и море, между тем как он
бежит от  представляющегося  ему  случая показать свою доблесть; думая ехать
морем, он позорил  бы того,  кого другие  считали его отцом;  он  принес  бы
своему настоящему  отцу знаки своего происхождения  -- сандалии  и меч -- не
обагренными  кровью  и  не  доказал бы  вскоре  своими  подвигами  и  делами
благородства своего происхождения...  С  такими мыслями, с такими планами он
пустился в  путь,  дав  себе слово  не  обижать никого  и  наказывать только
нападающих.

     VIII. Прежде всего он встретил в области Эпидавра -- Перифета, которому
оружие  заменяла дубина,  вследствие  чего его  называли  "Дубиноносцем". Он
схватил юношу и не давал ему идти вперед; тогда тот вступил с ним в борьбу и
убил его. Дубина так понравилась ему, что он взял ее себе вместо оружия; она
служила ему  тем  же,  чем Гераклу  -- львиная шкура.  Последний носил  ее в
доказательство чудовищной величины убитого им  зверя, Тесей же, нося дубину,
как  бы  говорил,  что  он  победил ее  прежнего  владельца, но  ее нынешний
владелец -- непобедим.
     На Истме он убил "Сгибателя сосен", Синида, таким же образом, каким тот
успел лишить жизни  многих. Он не  старался учиться у него этому способу, но
доказал, что доблесть -- выше всякого искусства и упражнения. У Синида  была
громадного роста  красавица  дочь,  Перигуна.  Когда  отец ее  был убит, она
убежала.  Тесей везде искал  ее;  но  она  убежала  в густую  чащу, поросшую
стойбой и  дикой спаржей, и вполне искренно,  с детскою простотою молила их,
-- как будто они могли понимать ее! -- спасти ее, спрятать, с клятвой обещая
никогда не ломать, не  жечь их. Тогда Тесей стал звать ее, поклялся взять на
свое попечение и не  сделать  ей никакого вреда--и она вышла. От  Тесея  она
родила  Меланиппа.  Впоследствии  Тесей  выдал  ее  замуж  за  сына  Эврита,
эхалийского царя Дейонея. Меланипп, сын Тесея, был отцом Иокса, основавшего,
вместе  с  Орнитом, колонию  в  Карий.  Вот  почему  мужчины и женщины  рода
Иоксидов, чтя обычай дедов, не  жгут  ни терна, ни  дикой спаржи, ни стойбы,
напротив, чтут и берегут их.

     IX. Кроммионский кабан, иначе Фея, был опасным и злым зверем, с которым
было  трудно  справиться.  Тесей напал на него и  убил  мимоходом, чтобы  не
заставить думать, что он делает все по необходимости; кроме того, он считал,
что честный  человек  должен  защищаться только  от нападений  негодяев,  на
зверей же он обязан нападать первым  и вести с ними борьбу не на живот, а на
смерть.  По  рассказам  некоторых, Фея  была кровожадной  и  безнравственной
разбойницей,  жившей в Кроммионе. "Кабаном" ее прозвали за  ее нрав  и образ
жизни; позже ее убил Тесей.

     X. На границе Мегариды он умертвил  Скирона, сбросив его  со  скалы. По
общераспространенному  преданию,  он грабил  прохожих; но некоторые говорят,
что  он нагло и дерзко протягивал свои ноги и приказывал чужеземцам мыть их,
затем,  в то  время  как  они их  мыли, толкал их ногой  и сбрасывал в море.
Мегарские историки не  соглашаются  с этим преданием,  "борются",  выражаясь
словами Симонида, "с вековой стариною", -- они говорят, что Скирон не был ни
разбойником,  ни   злодеем,  напротив,   он  уничтожал   разбойников  и  был
родственником  и  другом честных и  справедливых людей.  Эака греки  глубоко
уважают за  его  благочестие;  царю  саламинскому  Кихрею воздают  в  Афинах
божеские  почести;  высоконравственные  качества  Пелея  и Теламона известны
каждому, между тем Скирон приходился Кихрею зятем, Эаку  -- тестем,  Пелею и
Теламону -- дедом, так как последние были сыновьями Эндеиды,  дочери Скирона
и Хариклы. Каким же образом  мог отъявленный негодяй сделаться родственником
прекрасных во всех отношениях людей  и меняться с ними тем, что всего выше и
дороже? Тесей, говорят они, убил Скирона не тогда, когда в первый раз  шел в
Афины, а позже, когда отнял у мегарцев Элевсин, обманув начальника гарнизона
Диокла. Вот сколько здесь противоречий!

     XI. В Элевсине Тесей убил аркадца Керкиона, немного далее он встретил в
Герме Дамаста Растягателя,  заставив  его  самого  сровняться  длиною  с его
кроватью, как он  делал  это с другими. В подобного рода  случаях Тесей брал
пример  с  Геракла, который наказывал своих  врагов  так же, как  они хотели
лишить жизни его, -- Бусирида он  принес в  жертву, Антея  победил в борьбе,
Кикна  одолел  в  поединке  и  Термера -- убил,  разбив  ему голову. Отсюда,
говорят, и происходит поговорка "Термерово горе"  -- вероятно, Термер убивал
попадавшихся  ему навстречу,  ударяя о  них  своей  головою.  Так  наказывал
злодеев и Тесей, -- каким мучениям подвергали они других, таким  же мучениям
подвергал  он   их;   делая  разного  рода  несправедливости,  они   терпели
справедливое.

     XII. Идя дальше, он пришел  к Кефису, где его встретили потомки Фитала,
первые радушно принявшие его люди. Он просил их очистить  его от убийства, и
они  исполнили   все  требуемые  законом   очистительные   обряды,  принесли
умилостивительную жертву и угостили его у себя в доме обедом, между тем  как
до них никто во всю дорогу не оказал ему радушного приема.
     Восьмого  числа  крония  месяца,  нынешнего  гекатомбеона,  он  пришел,
говорят, к месту  назначения.  Войдя  в город,  он нашел, что  среди граждан
царствуют  раздоры  и  несогласия; лично  Эгей  испытывал у себя  дома  одни
неприятности.  Дело  в  том,  что  бежавшая  из Коринфа  Медея обещала  Эгею
вылечить его своими  снадобьями от бездетности  и жила с ним. Зная заранее о
предстоящем  приходе Тесея, она убедила ничего не подозревавшего старого, во
всем видевшего  угрозу мятежа Эгея отравить гостя за столом. Сев завтракать,
Тесей не  счел  нужным объявить  первым,  кто он,  --  он хотел предоставить
узнать его отцу. Когда ему подали мясо, он вынул нож, чтобы разрезать его, и
показал  нож отцу. Едва Эгей узнал его, он  бросил кубок с  ядом, задал сыну
несколько  вопросов,  обнял  его,  созвал  Народное  собрание  и  представил
гражданам, восторженно принявшим его за  его геройство. Говорят,  место, где
вылился яд из брошенного  кубка, находится теперь в храме Аполлона-Дельфиния
и обнесено решеткой. Здесь стоял  дворец Эгея;  изображение Гермеса, стоящее
на восточной стороне храма, называется "Гермесом у Эгеевых ворот",

     XIII.  Сыновья Палланта надеялись  сначала, что,  по  смерти бездетного
Эгея, престол перейдет к ним. Но, когда наследником  объявлен был Тесей, они
сочли себя оскорбленными, так как мало того, что сам Эгей был приемным сыном
Пандиона и не имел ничего общего с потомством Эрехтея,  наследником престола
сделался Тесей,  также пришелец и иностранец,  -- и  взялись за оружие.  Они
разделились на два отряда:  одни из  них  двинулись,  под  предводительством
отца, из  Сфетта прямо на  столицу, другие спрятались  в засаде у Гаргетта с
целью  напасть на противников с двух сторон.  С  ними был  уроженец  Агнунта
глашатай  Леой.  Он  открыл  Тесею замыслы сыновей Палланта.  Тот неожиданно
напал  на засевших  в засаду и истребил их всех. Другие, бывшие с Паллантом,
разбежались, когда узнали о случившемся. Вот почему, говорят, палленский дем
не роднится с гражданами  агнунтского дема;  точно  так же  в первом из  них
глашатаи не созывают народ обычным криком: "слушай, народ!" -- они ненавидят
это слово, напоминающее им об измене.

     XIV.  Чтобы не сидеть без дела и в то же время  снискать любовь народа,
Тесей  отправился против марафонского быка,  причинявшего  в то время немало
вреда  жителям Четырехградия. Он одолел его, провел живьем по городу на виду
у  всех и,  наконец, принес в жертву  Аполлону-Дельфинию. Предание о Гекале,
радушно  принявшей  и угостившей Тесея, имеет, вероятно, долю правды, --  по
крайней мере соседние между собой демы  приносят  общую жертву Зевсу-Гекале,
причем чтут  Гекалу, -- называя ее  уменьшительным именем,  Гекалиной, -- за
то,  что   она  радушно  приняла  совсем   еще  юного   Тесея,  ласкала  его
по-старушечьи и называла, из любви к нему, уменьшительными именами. Когда он
шел в бой, она дала обет принести за него жертву, если он вернется живым, но
умерла до его возвращения. В награду за ее гостеприимство Тесей, по рассказу
историка Филохора, приказал оказывать ей почести, о которых сказано выше.
     XV.  Вскоре с Крита  в  третий  раз  приехали  послы.  Мстя  за  смерть
Андрогея, изменнически, как думали, убитого в Аттике, Минос объявил ей войну
и  наносил  населению огромный вред. Наслали  на страну  бедствие и  боги --
настал голод,  свирепствовали  повальные болезни.  Оракул  объявил афинянам,
чтобы они дали Миносу удовлетворение и заключили с ним мир,  причем говорил,
что  царь  перестанет  сердиться  на  них  и  их  бедствиям наступит  конец,
вследствие  чего они  отправили  к  нему посла и заключили  мир, с  условием
посылать каждые  девять лет в дань семь мальчиков и столько же девушек, -- с
чем   согласно   большинство  историков.  Если  верить   преданию,  любимому
трагиками, детей, по приезде их на Крит, съедал в лабиринте Минотавр, или же
они бродили там и, не находя выхода, погибали. Еврипид говорит, что Минотавр
был:
     Пород смешенье двух, чудовищный урод,
     или:
     Он вполовину бык и вполовину муж.

     XVI. Филохор  говорит, что критяне не согласны с этим преданием. По  их
словам,  лабиринт  был  тюрьмою, в  которой страшного  было  только  то, что
заключенные  не  могли убежать  из  нее. Минос  устроил  в  память  Андрогея
гимнастические игры, где раздавал в награду победителям детей, содержавшихся
до этого в лабиринте. На одних из первых  игр одержал победу  пользовавшийся
тогда  огромным  влиянием  у царя  его полководец  Тавр, человек  суровый  и
неприветливый, который обращался  гордо и жестоко и с афинскими детьми. Даже
Аристотель,   описывая   государственное   устройство  боттийского   округа,
очевидно, не верит, чтобы Минос убивал детей, но думает, что они до старости
жили на Крите в качестве рабов. Когда однажды критяне, исполняя давно данный
ими обет,  отправили в  Дельфы своих  первенцев,  в числе посланных, говорят
они, находились и потомки афинян. Они не могли достать здесь себе средства к
существованию,  поэтому  отправились  сперва в  Италию,  где  и поселились в
Апулии.  Отсюда они снова  переселились  --  во  Фракию  и  стали называться
боттийцами.  Вот   почему  боттийские  девушки,  принося  некоторые  жертвы,
припевают: "пойдемте в Афины".
     Из этого  примера видно, как опасно навлечь на себя ненависть города, у
которого  есть прозаики и поэты.  На  афинских сценах  о  Миносе  отзываются
всегда  дурно, бранят его. Напрасно Гесиод называет  его "идеалом царей" или
Гомер  --  "советником Зевса",  --  трагики одержали  верх и  с  театральных
подмостков всюду распространили о нем дурную славу, как о человеке суровом и
грубом. И тот же Минос считается царем-законодателем, а Радамант -- судьею и
стражем составленных Миносом законов!

     XVII.  Когда настало  время  в  третий раз  платить  дань,  когда  отцы
семейств, имевшие сыновей, должны были кидать  жребий, --  ненависть граждан
против Эгея вспыхнула снова. Они плакали и негодовали, что один он, виновный
во   всем,   остается   безнаказанным   и,    назначив   своим   наследником
незаконнорожденного сына, иностранца, заставляет их сиротеть, лишаться своих
законных сыновей. Тяжело  было  слушать это Тесею. Он решил, что  ему нельзя
оставаться  безучастным, напротив, он должен делить горе своих сограждан. Он
явился и сказал, что готов ехать,  не вынимая жребия.  Все были удивлены его
благородною  решимостью и полюбили его за преданность  народу. Эгей просил и
умолял его не ехать; но, видя, что он  непреклонен  и не желает отказываться
от своего  решения, велел метать жребий  другим детям. Гелланик  же говорит,
что граждане посылали мальчиков или девушек вовсе не по жребию, но что Минос
сам приезжал и выбирал их и что, согласно  условию договора, он выбрал Тесея
предпочтительно перед всеми; что, по договору, афинянам следовало также дать
ему корабль,  дети должны были  сесть с  ним на корабль, но не брать с собой
оружия, и что уплата дани должна была прекратиться со смертью Минотавра.
     До сих  пор для детей  не было  никакой  надежды  на спасение,  поэтому
афиняне посылали корабль с черными  парусами в знак ожидаемого несчастия; но
теперь  Тесей  успел  ободрить  отца,  внушил  ему  надежду,  что  он  убьет
Минотавра,  и  царь велел дать кормчему и белый парус, приказав ему  поднять
его  на  возвратном пути,  если  Тесей  останется  жив,  или  же,  в  случае
несчастия, -- плыть  с черным. Симонид говорит, что Эгей дал не белый парус,
а  темно-красный, "выкрашенный соком цветов ветвистого красного дуба", и что
это  должно было служить знаком спасения. По  Симониду, кормчим корабля  был
сын  Амарсия,  Ферекл.  Филохор же говорит, что Тесей взял  от Скира кормчим
саламинца Навситоя, помощником кормчего -- Феака, так как в то время афиняне
мало занимались мореплаванием. Между молодыми людьми мы встречаем и Менеста,
племянника   Скира.  Справедливость   этого  подтверждается  храмами  героев
Навситоя  и  Феака,  построенными  Тесеем  в Фалере, возле  храма  Скира,  и
установленным в честь их праздником "Кибернесий".

     XVIII. Когда метанье жребия кончилось,  Тесей  вывел  из пританея всех,
кому достался жребий, вошел с  ними  в храм Аполлона-Дельфиния и посвятил за
них  Аполлону  просительную  ветвь.  То  была обвитая  белой  шерстью  ветвь
священной маслины. После молитвы  он взошел,  шестого мунихиона, на корабль,
-- день, в который до сих пор еще девушек посылают молиться в храм. Говорят,
дельфийский  оракул  дал  ему   совет  взять  в  путеводительницы  Афродиту,
пригласить  ее быть его спутницей и что, когда он приносил на морском берегу
в жертву козу, она внезапно превратилась в козла, отсюда прозвище богини  --
"Козлиная".

     XIX. Лишь только он приехал на Крит, в него влюбилась -- в чем согласны
все  прозаики  и поэты -- Ариадна, дала  ему  нить и научила  его,  как  ему
выбраться из извилистого лабиринта, после чего он убил  Минотавра и отплыл с
Ариадной  и  молодыми  людьми.  Ферекид  говорит, что  Тесей  пробуравил дно
критских  кораблей, чтобы лишить их возможности гнаться за ними. По рассказу
же Демона, он убил полководца Миноса, Тавра, который напал с флотом в гавани
на  Тесея,  когда  последний готовился сняться с якоря.  По  словам историка
Филохора,  когда Минос  устроил  игры, для всех было ясно,  что  победителем
останется опять  Тавр, вследствие  чего его возненавидели,  --  его влиянием
тяготились  из-за  его  характера;  кроме  того,  его подозревали в  связи с
Пасифаей. Вот почему Минос согласился на просьбу Тесея вступить в состязание
с Тавром.
     На  Крите в числе  зрителей игр обычай позволяет находиться и женщинам,
вследствие  чего  на  них  присутствовала  и Ариадна, которая была очарована
наружностью Тесея и пришла в восторг, когда он оказался сильней  всех. Минос
обрадовался  больше всего тому, что  побежден был в борьбе  и поднят на смех
Тавр, поэтому он  отдал Тесею молодых  людей и освободил его город от  дани.
Клидем  рассказывает  об этом  подробно,  но совершенно  иначе, и начинает с
более раннего  времени. У греков, говорит он, установился обычай, что экипаж
каждой триеры должен состоять во время  плавания отнюдь не более как из пяти
человек;  исключение  было  сделано   для   одного  Ясона,   капитана  Арго,
преследовавшего пиратов. Когда  Дедал  бежал  на  корабле  в  Афины,  Минос,
вопреки установившемуся обычаю пустившийся за ним в  погоню на своих военных
кораблях,  был  занесен  бурею  к  берегам Сицилии,  где  и умер.  Сын  его,
Девкалион,  рассердившись  на  афинян, отправил послов  с требованием выдачи
Дедала,  грозя  в  случае отказа убить  молодых  людей,  данных  в заложники
Миносу. Тесей  с  достоинством  отвечал ему,  что он не может выдать Дедала,
своего  родственника,  и  притом родственника  по  крови, так  как мать его,
Меропа, была дочерью Эрехтея; сам между тем приказал строить корабли, частью
в  своих владениях,  в  тиметском  деме,  вдали  от дорог,  шедших  в  чужие
владения, частью у Питфея в Трезене, желая скрыть свои намерения.  Когда все
было готово,  он отплыл в Крит, взяв в качестве проводников  Дедала и других
критских  беглецов.  Для  всех  это   было  тайной.  Критяне   думали,   что
приближается дружественный корабль. Тесей, овладев гаванью, сделал высадку и
неожиданно появился под  стенами Кносса. Он выиграл сражение  перед воротами
лабиринта,  убил Девкалиона вместе  с  его свитой, завязал  с вступившей  на
престол Ариадной переговоры,  получил, по условию,  обратно молодых людей и,
кроме  того, заключил  мир между афинянами  и критянами, причем  обе стороны
клялись не начинать войны.

     XX. Относительно  этого,  точно  так же  как и  об Ариадне,  существует
множество ничего общего не имеющих между собою  преданий. Одни  говорят, что
девушка,  брошенная Тесеем,  повесилась, другие, что  матросы высадили ее на
Наксосе, где  она  вышла  замуж за  жреца Диониса,  Энара,  потому что Тесей
изменил ей, полюбил другую.
     Страсть пожирала его к Панопеевой дочери, Эгле.
     По словам мегарца  Герея, Писистрат  приказал  выпустить  этот стих  из
Гесиода, как, с другой стороны, велел, из желания польстить афинянам, внести
в "Заклинание мертвых" Гомера стих:
     Славных, богами рожденных, -- Тесея царя, Пирифоя.
     Некоторые рассказывают, что Ариадна  родила Тесею Энопиона и Стафила, о
которых упоминает, впрочем, и хиосец Ион, говоря о своем родном городе:
     Энопион Тесеид град этот встарь основал.
     Самое  благоприятное  для  Тесея  предание известно  каждому.  Впрочем,
аматунтец  Пеон  приводит  относительно  этого  ничего  общего не имеющее  с
другими сказание.  Когда  Тесей, говорит он,  был  занесен  бурею к  берегам
Кипра, он  высадил на берег беременную, дурно себя чувствовавшую  вследствие
качки и больную  Ариадну и оставил ее одну  на берегу, сам же снова выехал в
море на помощь кораблю. Тамошние женщины ласково встретили Ариадну,  утешали
ее в унылом одиночестве,  приносили ей  мнимые письма от Тесея, помогали ей,
ухаживали  за  ней  во  время  ее  беременности  и,  когда  она  умерла,  не
разрешившись от бремени,  похоронили  ее. Когда  Тесей  вернулся, он, убитый
горем, дал туземцам деньги с условием, чтобы они приносили Ариадне жертвы, и
поставил в память ее две крошечные статуэтки -- серебряную и медную.
     Второго горпиея, в день жертвы, один молодой человек ложится на постель
и  подражает   стонам  и  движениям  мучащейся  родами  женщины.  Рощу,  где
показывают ее гробницу, аматунтцы зовут рощей "Афродиты-Ариадны".
     Некоторые наксосские историки придерживаются также особого предания.
     По их рассказам, было два Миноса и две Ариадны. Одна из них вышла замуж
на Наксосе за Диониса  и была родоначальницей фамилии Стафила,  младшая была
похищена  Тесеем  и,  покинутая  им,  приехала  на Наксос  вместе  со  своей
кормилицей, Коркиной, гробницу которой показывают до сих пор. Ариадна умерла
также здесь;  но оказываемые ей почести  не имеют по своему характеру ничего
общего  с  почестями,  оказываемыми первой: праздник  в честь  первой  носит
веселый,  шутливый  характер, жертвы в  честь второй происходят в  грустном,
смешанном с унынием настроении.

     XXI. На возвратном пути из Крита Тесей пристал к Делосу. Принесши  богу
жертву и  посвятив ему статую Афродиты, полученную им от Ариадны, он устроил
вместе с молодыми людьми танец, который и в  настоящее  время исполняется на
Делосе, танец,  где  в ритме  делались запутанные фигуры,  затем участвующие
становились  в  обыкновенном  порядке,   в  подражание  запутанным  ходам  и
извилинам  лабиринта.  По  словам  историка Дикеарха,  делосцы называют этот
танец "журавлем".  Тесей  исполнил  его  вкруг Рогового  алтаря,  сложенного
исключительно из  левых рогов  животных. Ему  же приписывают  учреждение  на
Делосе гимнастических  состязаний,  причем он первый  дал  тогда победителям
пальмовую ветвь.
     Подъезжая  к Аттике, он  забыл  на  радостях, забыл  и  его кормчий  --
переменить паруса,  чтобы дать знать Эгею  об  их спасении. В отчаянии  царь
бросился   со  скалы  и  погиб.  Приехав,   сам  Тесей   занялся   в  Фалере
приготовлениями к жертве, которую  он, при своем  отъезде, дал обет принести
богам, в город же отправил глашатая объявить о своем спасении.

     XXII. Глашатай  встретил многих граждан, оплакивавших смерть царя,  и в
то  же время таких, которые  приняли его с радостью и готовы  были надеть на
него  венок в благодарность за добрую весть. Он взял венки, украсил ими свой
жезл  и  вернулся  на  берег  моря,  но  стал  поодаль,  не  желая  нарушать
жертвенного  обряда,  так как  Тесей еще  не кончил  жертвоприношения. Когда
жертва была  принесена, он сообщил Тесею о смерти Эгея.  Тесей  с печальными
криками шумно  поспешил к городу  вместе с товарищами. Вот почему до сих пор
еще, в праздник Осхофорий, венки надевают  не на глашатая, а на его жезл,  и
присутствующие при жертвоприношениях кричат:  "элэлей!" и "увы! увы!" Первый
крик -- его издают обыкновенно те, кто  спешит, -- крик  победы,  второй  --
знак ужаса и смущения.
     Похоронив отца, Тесей седьмого  пианепсиона  исполнил  обет, данный  им
Аполлону,  --  в этот  день он  с  товарищами  вступил в  город после своего
спасения. Обычай варить при этом овощи объясняется тем, что они после своего
спасения собрали вместе остатки съестных припасов, сварили в  одном горшке и
съели их  за  одним  обедом. Иресиону  же,  ветвь  маслины,  обвитую, как  и
просительная ветвь, шерстью,  выносят  увешенной начатками  различного  рода
полевых плодов в воспоминание прекратившегося голода, причем поют:
     Иресиона, даруй нам фиги и хлеб в изобилье,
     Дай нам меда вкусить, натереться оливковым маслом,
     Чистого дай нам вина, чтоб сладко уснуть, опьянившись.
     Некоторые  говорят,  впрочем,  что   эти  обряды   учреждены  в  память
Гераклидов, которых содержали таким образом афиняне. Большинство же держится
названного выше объяснения.

     XXIII. Корабль, на котором отплыл  Тесей с  молодыми людьми и счастливо
вернулся,  был  тридцативесельный. Афиняне берегли его  до  времен  Деметрия
Фалерского,  причем отрывали старые  доски и заменяли их другими,  крепкими,
вследствие   чего   даже   философы,   рассуждая   об  увеличении   размеров
существующего в  природе, спорили,  приводя в  пример этот  корабль, -- одни
говорили, что он остается тем же, чем был раньше, другие -- что его более не
существует. Точно  так же и справляемый  ими  праздник Осхофорий  установлен
Тесеем. Он  не взял с собою всех вынувших тогда жребий девушек, но выбрал из
числа своих товарищей  двух молодых людей женственной, нежной наружности, но
мужественных  душою  и  решительных,  велел  им  брать  теплые  ванны,  жить
беззаботно, употреблять втиранья и масла для волос и для придания нежности и
здорового  цвета коже, изменил, насколько мог, их внешность, научил,  как им
точнее  подражать  женскому  голосу,  манерам  и  походке,  не  быть   никем
узнанными,  и посадил между  девушек,  не возбудив ни в  ком  подозрения. По
приезде  он  сам  шел в  торжественной процессии вместе  с молодыми  людьми,
одетыми так, как одеваются теперь те, кто носит виноградные ветви. Они носят
их,  по преданию, в честь  Диониса  и Ариадны, или, вернее, потому,  что  их
возвращение  совпало  с  временем  сбора  плодов.  Здесь принимают участие и
"дипнофоры",  присутствующие  также и при жертвоприношении, изображая  собой
матерей вынувшей жребий молодежи. Они  бегают  вкруг  нее, принося ей мясо и
другую пищу. Они рассказывают и сказки,  как рассказывали своим детям сказки
и те матери -- утешая и  ободряя их. Об этом говорит и  историк Демон. Тесею
был отведен  для жертвы  особый участок земли. Он приказал  тем  семействам,
которые   должны  были  давать  дань,   делать  ему  взнос  на  расходы   по
жертвоприношению.  Приносить жертву лежало  на обязанности Фиталидов, в знак
признательности за радушный прием ими Тесея.

     XXIV. После смерти Эгея он задумал великое, прекрасное  дело и соединил
аттические общины в один  город. Он образовал один город и один народ, между
тем как  раньше последний был  рассеян и только с трудом мог быть собран для
совещания об  общем  благе.  Иногда  среди  его вспыхивали ссоры и  кровавые
распри.  Тесей являлся с  советом в каждый дем и в каждый род. Не занимавшие
никаких должностей и  бедные граждане охотно слушали его, аристократам же он
предлагал учредить  демократическую республику, лишь бы ему  дали начальство
над войсками и право  блюсти  законы; во всем  остальном он  не желал  иметь
никаких  преимуществ.  Одних  он убедил,  другие  же  предпочли  согласиться
добровольно,  нежели  быть  принужденными,  так  как  они  боялись  его, уже
сильной, власти и смелого  характера. Тогда он уничтожил отдельные пританеи,
Советы и власти, построил один пританеи, общий для всех, и здание Совета, на
месте  нынешнего  старого  города, назвал  город  Афинами  и  учредил  общий
жертвенный праздник -- Панафинеи. Кроме того, он установил праздник Мете-кии
с жертвами, приносимыми до сих пор еще шестнадцатого гекатомбеона.
     Сложив с себя, по условию, царскую власть, он решил придать государству
устройство,  советуясь с оракулом.  Дельфийский оракул прислал ему следующий
ответ на вопрос его о судьбе города:
     Отпрыск Эгея, Тесей, Питфеевой дочери чадо!
     Многих чужих городов и земель пределы и жребий
     Городу вашему сам мой отец вручил и доверил.
     Но не страшись чрезмерно и дух свой печалью не мучай;
     Будешь, как легкий бурдюк, по морской ты плавать пучине.
     Точно так же и сивилла отвечала, позже, на вопрос о судьбе города, что
     Вглубь, как бурдюк, погрузишься -- тонуть же судьба
     не позволит.
     XXV.  Желая  еще  более увеличить  население  города,  Тесей  приглашал
селиться в нем всех на равных правах. Крик: "сюда, все народы!"  приписывают
Тесею,  желавшему учредить  всеобщую республику. Но он  не хотел, чтобы  его
народ представлял беспорядочную,  бесформенную,  стекшуюся  со  всех  сторон
нестройную толпу,  поэтому он первым разделил его на  сословия  благородных,
землевладельцев  и   ремесленников.   Благородным  он  поручил   заведование
религиозными   обрядами,   высшие   правительственные   места,   сделал   их
блюстителями  законов и толкователями  тайн  божеских  и человеческих;  но в
остальном права их  были те  же, что и  других граждан, -- благородные имели
преимущество  в  том, что им оказывалось больше  почету, землевладельцы были
полезнее  других;  ремесленники  -- многочисленнее.  Что  он  первым  принял
сторону  народа, об  этом говорит Аристотель; в доказательство того,  что он
отменил единовластие, мы можем,  кажется, сослаться и  на  Гомера, который в
списке судов флота одних афинян зовет свободным народом.
     Тесей бил также монету с изображением быка, -- быть может, марафонского
быка, или же по сходству его названия с именем полководца Миноса, или  же из
желания  приучить  народ  к  земледелию.  Ему  же,  говорят,  обязаны  своим
происхождением  выражения "стоимостью в сто быков  или в десять  быков".  Он
присоединил Мегариду к Аттике и поставил на Истме знаменитый столб, приказав
написать в двух шестистопных ямбах обозначение границ.  На восточной стороне
стояло: "не  здесь Пелопоннес, здесь Ионийский край", на  западной: "вот где
Пелопоннес, -- Иония не здесь". Он первым учредил там гимнастические игры по
примеру Геракла. Как Геракл учредил Олимпийские игры  -- в честь Зевса,  так
Тесей  велел  праздновать  грекам  Истмийские --  в  честь  Посейдона. Игры,
происходившие  там  ночью  в  честь  Меликерта,  носили  скорей  религиозный
характер,  нежели  были публичным зрелищем и  народным праздником. Некоторые
утверждают, что  Тесей  учредил  Истмийские  игры  в память  Скирона,  желая
очиститься в убийстве своего  родственника: Скирон был сыном Канета и дочери
Питфея, Гениохи. Другие говорят, что Тесей установил игры в память Синида, а
не Скирона. Он  приказал  раз  навсегда, чтобы на Истмийских играх коринфяне
давали  приезжим афинянам почетные места на таком пространстве, какое займет
разложенный  на  земле  парус "священного  корабля". Так,  по крайней  мере,
передают историки Гелланик и галикарнассец Андрон.

     XXVI. Затем, как рассказывает Филохор и некоторые другие, Тесей уехал в
Эвксинский Понт  --  в  поход на амазонок,  вместе с Гераклом,  и  получил в
награду за храбрость Антиопу. Но большинство, между прочим Ферекид, Гелланик
и  Геродор,  говорит,  что Тесей уехал  позже Геракла  на  своем собственном
корабле и взял амазонку в плен, -- что имеет за собой больше вероятия: никто
другой не  передает,  чтобы кто-либо  из его товарищей по походу взял в плен
амазонку.  Бион рассказывает, что он взял ее обманом и увез. Дело в том, что
амазонки в действительности любят  мужчин и  не думали  бежать,  когда Тесей
кинул  якорь  в виду  берега, напротив,  прислали ему подарки. Он  пригласил
принесшую  их  взойти на  корабль  и,  когда она  взошла,  снялся  с  якоря.
Менекрат,  историк вифинского  города  Никеи,  пишет,  что  Тесей жил  там с
амазонкою  и что  вместе  с  ним отправились в поход три молодые  афинянина,
родные  брата:  Эвней, Тоант  и Солоент. Последний влюбился в  Антиопу,  но,
скрывая  свою страсть от других, сказал о ней одному из своих товарищей. Тот
передал  о случившемся Антиопе,  которая отвечала на предложение решительным
отказом,  но  тем  не  менее  поступила   умно,  вела  себя  спокойно  и  не
пожаловалась  Тесею. Солоент  в  отчаянии  бросился  в  реку и  погиб. Узнав
причину страданий  молодого человека, Тесей был глубоко  опечален и  в своем
горе вспомнил о данном ему  оракуле. Дельфийская пифия велела ему, если им в
чужой земле овладеет лютая скорбь,  жгучая  печаль, построить на  том  месте
город и назначить его начальником кого-либо из окружающих.  Вследствие этого
Тесей  назвал  основанный им город, в  честь жрицы,  --  Пифополем, соседнюю
реку, в  честь  молодого человека,  --  Солоентом.  Властями  и блюстителями
законов он  оставил в нем его  братьев и  афинянина, Герма,  из благородного
сословия. Вот почему  пифополитанцы  зовут одно  место "домом Гермеса", а не
"домом Герма", ошибочно  прибавляя  лишний  слог,  и неправильно приписывают
богу честь, которую следует приписать герою.

     XXVII. Похищение амазонки привело к войне  с амазонками, войне опасной,
хотя и с женщинами: если бы они не завладели страною и не дошли, не встречая
нигде сопротивления,  до  города,  они  не расположились бы  лагерем в самой
столице  и не дали бы сражения в виду Пникса  и холма Мусея. Словам историка
Гелланика, что они перешли Босфор  Киммерийский  по  льду, трудно верить; но
что они стояли  лагерем  в самом  городе, можно  судить  по названиям мест и
могилам убитых. Обе стороны  долго медлили,  не решались  начинать сражения.
Наконец,   Тесей,  принесши,   следуя  оракулу,  жертву  Страху,  напал   на
неприятелей.  Битва произошла  в  боэдромионе месяце, в тот день, в  который
афиняне до сих пор еще празднуют Боэдромии.
     Историк Клидем,  описывающий все это подробно, говорит, что левое крыло
амазонок стояло  против нынешнего  "Амазония", правое --  со  стороны Хрисы,
против Пникса. В сражении афиняне  напали на это  крыло амазонок со  стороны
Мусея.  Могилы  убитых  находятся вблизи  улицы, которая  ведет  к  нынешним
Пирейским  воротам,  к  храму  героя  Халкодонта.  Афиняне  принуждены  были
отступить перед женщинами, которые гнали  их до  храма Эвменид,  но афиняне,
напавшие на них со стороны Палладия, Ардетта и Ликея, преследовали их правое
крыло  вплоть  до  лагеря и  многих из них убили.  Благодаря  посредничеству
Ипполиты  --  жену Тесея  историк называет не  Антиопой, а Ипполитой --  был
заключен мир. Но,  по словам  некоторых, она  умерла,  сражаясь  на  стороне
Тесея, пораженная копьем Молпиады, причем в честь ее была поставлена колонна
возле храма Геи Олимпийской. Нет ничего удивительного, если рассказы о таких
отдаленных   событиях  страдают  отсутствием   исторической  правды;   если,
например, говорят, что Антиопа отправила тайком раненых амазонок для лечения
ран в Халкиду и что некоторые из них похоронены вблизи нынешнего "Амазония".
О том, однако, что война кончилась миром, ясно из названия места возле храма
Тесея,  места,  которое  называется  Горкомосием, или  из  того,  что  здесь
издревле приносилась жертва амазонкам перед праздником в честь Тесея. Могилы
амазонок показывают у себя и мегарцы -- по дороге из  рынка к Русу, там, где
стоит здание, имеющее вид ромба.  По преданию, некоторые из них умерли также
в Херонее и  похоронены возле ручейка, теперь называющегося Гемоном, прежде,
если  не  ошибаюсь,  --  Термодонтом.  Об  этом  я  говорю  в  жизнеописании
Демосфена.  Очевидно, амазонки прошли  не без потерь и чрез Фессалию: могилы
их до сих пор еще показывают вблизи Скотуссы и Киноскефал.

     XXVIII. Вот что я  считал  нужным  сказать об  амазонках.  Автор  поэмы
"Тесеида" рассказывает,  что  амазонки  восстали потому, что  Антиопа хотела
отомстить Тесею  за брак его  с Федрой;  что  ей подали  помощь бывшие с ней
амазонки  и  что  Геракл  перебил  их,  --  но  это,  без сомнения,  сказки,
произведение вымысла. Тесей женился на  Федре  после смерти Антиопы, имел от
Антиопы  сына -- Ипполита,  или,  по  Пиндару,  --  Демофонта.  Относительно
несчастной судьбы его второй жены и сына, ввиду полного сходства рассказов о
ней историков и трагиков, следует верить принятым всеми ими преданиям.

     XXIX. Нам говорят и о других любовных похождениях Тесея; но тема эта не
разрабатывалась на сцене. Связь его имела дурное начало и  несчастный конец.
Говорят,  он похитил трезенку Анаксо; убив Синида и Керкиона, изнасиловал их
дочерей;  был в  связи с  матерью Аякса,  Перибеей,  затем  -- с Феребеей и,
наконец,  с дочерью Ификла, Иопой. Он бросил Ариадну, влюбившись,  как я уже
говорил, в дочь Панопея, Эглу, -- грязный, безнравственный поступок в глазах
других. Но более всего порицают Тесея  за похищение Елены,  вследствие  чего
Аттика испытала  бедствия  войны, сам же он  принужден был  бежать и потерял
жизнь. Об этом речь впереди.
     В  то время герои  ознаменовывали себя  многими подвигами;  но  Геродор
говорит,  что Тесей принимал участие  только  в битве лапифов  с кентаврами,
хотя другие рассказывают, что он участвовал с Ясоном в походе на Колхиду и с
Мелеагром  -- в охоте на кабана, чем и объясняют  пословицу: "Не без Тесея".
Но сам он, без всякой помощи, совершил множество громких подвигов,  почему и
заслужил  прозвище "второго  Геракла".  Он  помог затем  Адрасту получить  и
похоронить трупы  павших под стенами Фив -- не победив фиванцев в  сражении,
как  говорит  в своей трагедии  Еврипид,  а с  помощью  переговоров, в  силу
перемирия,  в  чем согласно большинство.  Филохор  говорит  даже, что здесь,
первый раз, было заключено перемирие относительно выдачи и погребения трупов
убитых; но первым выдал неприятелям тела их убитых Геракл, о чем я говорил в
его  жизнеописании. В  Элевтерах  показывают могилы многих  простых  воинов,
вблизи  Элевсина -- полководцев,  любезность,  оказанная Адрасту Тесеем.  Об
этом   говорит  Тесей   и  в  "Элевсинцах"  Эсхила,  пьесе,  где   последний
рассказывает события иначе, нежели Еврипид в своих "Просительницах".

     XXX.   Другом  Пирифоя  Тесей  сделался,  говорят,  следующим  образом.
Рассказы о  его силе и  замечательной храбрости  знали  все. Пирифой захотел
испытать их,  убедиться в  них опытом.  Он угнал из Марафона  быков Тесея и,
узнав,  что он  гонится  за  ним  вооруженный,  не  убежал,  но повернул ему
навстречу. Взглянув  друг на  друга,  они  были  очарованы  каждый  красотой
другого, пришли в восторг от  смелости  противника и не  начали боя. Пирифой
первым протянул руку и  просил  Тесея быть его судьей относительно  кражи им
его быков, обещая уплатить штраф,  какой он ему наложит. Тесей простил его и
предложил ему быть его другом и союзником. Свою дружбу они скрепили клятвой.
Когда затем  Пирифой стал готовиться  к  свадьбе с  Деидамией,  он пригласил
Тесея приехать к нему -- посмотреть его владения  и погостить у лапифов.  На
свадебный пир он пригласил и кентавров. Когда они стали  вести себя  нагло и
приставать к женщинам, лапифы  приняли последних  под свою защиту.  Одних из
кентавров  они  убили,  других  победили  на войне  и  выгнали  потом  из их
владений,  причем в походе  принимал участие и  их  союзник,  Тесей. Геродор
рассказывает об этом  иначе:  Тесей пришел на  помощь  лапифам  тогда, когда
война уже началась; в то время он в первый раз увидел Геракла, причем считал
за честь,  что встретился  с  ним  в Трахине,  где  тот отдыхал  после своих
скитаний и  подвигов. При встрече они выказали один другому чувства уважения
и дружбы,  причем каждый осыпал другого похвалами. Тем не менее скорей можно
верить тем, кто рассказывает, что они не раз виделись раньше; что Геракл был
посвящен  в  таинства  мистерий  благодаря  стараниям  Тесея  и  что  раньше
посвящения он был  очищен, по его желанию, от  некоторых тяготевших  над ним
невольных преступлений.

     XXXI.  Тесею,  по  словам Гелланика, было уже  пятьдесят  лет, когда он
похитил Елену, слишком  молодую для  него. Чтобы защитить его от обвинения в
величайшем из его  преступлений, некоторые рассказывают, будто Елену похитил
не он -- похитили ее Идас и Линкей -- и  что он только получил ее с условием
стеречь и отказать Диоскурам в ее выдаче. Мало того, они говорят,  будто  ее
отдал ему  Тиндарей из страха  перед сыном Гиппокоон-та, Энарсфором, который
хотел увезти Елену, когда она была еще ребенком. Но самый вероятный рассказ,
подтверждаемый многочисленными  писателями,  состоит  в следующем. Оба друга
приехали   в   Спарту,   похитили  девушку,   когда  она   плясала  в  храме
Артемиды-Ортии,  и  бежали. Посланные  преследовать их  не  гнались  за ними
дальше  Тегеи. Очутившись в  безопасности  и  придя в Пелопоннес, похитители
условились, что тот, кому по жребию достанется Елена, должен помочь товарищу
добыть жену. Когда, по условию, они бросили жребий и она досталась Тесею, он
взял девушку, которой еще  рано  было  выходить  замуж,  отвез ее  в Афидны,
оставил при ней свою мать и поручил ее своему другу Афидну,  приказав беречь
ее  и  не  показывать никому,  сам же, желая отплатить  Пирифою  услугой  за
услугу,  уехал с ним в  Эпир за  дочерью  царя молосского, Аидонея,  который
назвал свою жену Персефоной, дочь --  Корой,  собаку --  Кербером. Каждый из
женихов  обязан был драться с собакой. Победитель мог получить руку девушки.
Узнав, однако, что  Пирифой с товарищем приехали не как женихи,  а как воры,
царь тотчас же затравил Пирифоя своей собакой, Тесея -- заключил под крепкую
стражу.

     XXXII.  В это время Менестей, сын Петеоя, внук Орнея  и правнук Эрехтея
начал, говорят,  первый  льстить  народу и  заискивать у афинской  черни. Он
вооружал,  возмущал аристократов, давно озлобленных против  Тесея, считавших
его  похитителем  той  царской власти, которую  имел в  своем деме каждый из
знатных  людей,  соединившего  всех в  один город для того, чтобы  "всех  их
сделать своими подданными и рабами". Чернь он возбуждал и волновал, указывая
на то, что она  видит только тень  свободы,  в действительности же -- лишена
отечества  и  права  совершать  религиозные  обряды  и, вместо  того,  чтобы
повиноваться многим  добрым и законным царям, избрала своим  владыкой одного
пришлеца  и  чужеземца.  Его  мятежным  замыслам много  помогло  вооруженное
нападение  сыновей Тиндарея. Говорят  даже, что они явились исключительно по
его просьбе. Сперва они никого не трогали и только требовали  выдачи сестры;
но когда граждане отвечали, что ее нет у  них и что они  не знают,  где  она
находится, они  начали войну.  Академу удалось каким-то  образом  узнать  ее
тайное пребывание в Афиднах, и он сказал об этом ее братьям, вследствие чего
Тиндариды  воздавали ему почести еще при его жизни,  спартанцы же, при своих
неоднократных вторжениях в пределы Аттики, опустошая всю страну, не  трогали
Академии из уважения к памяти Академа. Дикеарх говорит, что тогда, вместе  с
Тиндаридами, участвовали в  походе  два  аркадца,  Эхедем  и Мараф. От имени
первого  произошло нынешнее название Академии,  об имени  второго напоминает
дем  Марафон,  потому  что  перед сражением Мараф добровольно  заколол  себя
вследствие полученного им оракула.
     Подступив  к  Афиднам,  Тиндариды одержали победу и взяли город. Здесь,
говорят, пал, между прочими, товарищ Диоскуров в  том походе -- сын Скирона,
Галик, имя которого носит одно место в  Мегариде,  так как там находится его
могила.  Историк  Герей  рассказывает, что он пал под стенами Афидн  от руки
самого  Тесея  и в  подтверждение своих  слов приводит  следующие  стихи  об
Галике:
     ...на широкой равнине Афидны
     Храбро сражаясь за честь пышнокудрой Елены, повержен Был он Тесеем...

     XXXIII. Но едва  ли  были бы взяты Афидны и уведена в плен мать  Тесея,
если бы он сам присутствовал при этом.
     Взятие Афидн  привело в ужас  население  столицы. Менестей убедил народ
впустить Тиндаридов в город и оказать им  дружеский прием, так как они ведут
войну  единственно с  Тесеем, который  первым  оскорбил их, другим же делают
добро  и спасают  их.  Тиндариды  оправдывали  его отзыв  о  них:  из  своих
завоеваний они не оставили себе ничего,  хотя все принадлежало им, и просили
только посвятить их в таинства, так как они имели с городом общего не менее,
чем  Геракл.  Просьба их  была исполнена:  Афидн  усыновил их, как Пилий  --
Геракла. Им оказали  божеские  почести и  назвали "знаками", или потому, что
они заключили перемирие, или потому,  что приложили все заботы  и  старания,
чтобы находившееся  в городе  громадное войско  никого не  обидело:  "анакбс
эхэйн" значит,  по-гречески,  --  "заботиться"  или "беречь" кого-либо. Быть
может,   здесь  надо  искать  происхождение  слова  "анакс",  титула  царей.
Некоторые говорят, что  слово  "знаки" намекает на явление на небе звезд:  в
Аттике говорят "анЕкас" - - "вверху" и "анЕкатен" -"сверху".

     XXXIV. Пленная  мать Тесеева,  Этра,  была, говорят, уведена  в Спарту,
откуда вместе с Еленой отправилась под Трою. У Гомера мы читаем, что в числе
уехавших с Еленой находилась и
     Этра, Питфеева дочь, и Климена с блистательным взором.
     Некоторые считают этот  стих подложным, так же как миф  о Мунихе, плоде
тайной любви Лаодики  к  Демофонту, Мунихе,  воспитанном, говорят,  Этрой  в
Трое.  Истр  держится собственного,  ничего  общего  с  другими не  имеющего
предания,  говоря об  Этре в тринадцатой книге своей "Истории Аттики". Точно
так же  некоторые  рассказывают,  что Александр,  известный в  Фессалии  под
именем  Париса,  был  побежден  Ахиллесом  и Патроклом  в  битве на  берегах
Сперхея, но  что, в свою очередь, Гектор взял и разрушил Трезену, причем ему
попалась в плен оставленная там Этра. Но рассказ этот весьма невероятен.

     XXXV.  Принимая у  себя в доме  Геракла,  Аидоней вспомнил  случайно, в
разговоре о Тесее и Пирифое, -о том, с каким намерением они  пришли к нему и
как он наказал их, догадавшись об их  планах.  Гераклу было  тяжело слушать,
что  один из  них  погиб  злою  смертью, другой --  ждет ее себе. Он  считал
напрасным упрекать теперь  царя за  смерть Пирифоя,  но стал просить, в знак
личного  одолжения  ему,   об  освобождении  Тесея.  Аидоней  согласился,  и
освобожденный Тесей вернулся в Афины, где у него были еще сторонники.
     Все  те  участки  земли, которые раньше  выделил ему город, он посвятил
Гераклу -- кроме четырех, по  словам историка  Филохора, - и приказал вместо
"Тесеевых"  звать их  "Геракловыми".  Он  по-прежнему  хотел стоять во главе
государства, быть при кормиле правления, но встретил  ропот и  недовольство.
Тех, кого он оставил своими врагами, он нашел не только людьми ненавидящими,
но и не боящимися его. В черни он заметил сильную перемену к худшему, -- она
ждала ухаживаний, вместо того, чтобы молча исполнять приказания. Он в первый
раз  принужден  был употребить  силу; но не  смог подавить козни, противники
победили его. Наконец, он сложил власть,  отправил свое семейство в Эвбэю, к
сыну Халкодонта,  Элефенору, сам же,  изрекши в Гаргетте проклятие афинянам,
-- место  это называется  в  настоящее время Аратерием -- отплыл на  Скирос,
рассчитывая на свою дружбу с его населением; кроме  того,  у него находились
на острове наследственные поместья. Скиросским царем был в то время Ликомед.
Тесей  явился  к  нему и  просил  его  вернуть  ему его  землю,  намереваясь
поселиться  там. Другие рассказывают, что  он просил  у  царя помощи  против
афинян.  Ликомед  --  боялся  ли  он его громкого имени, или  желал  угодить
Менестею,  трудно  сказать, --  взошел с ним  на высокое место острова,  как
будто бы затем, чтобы показать ему его  землю, столкнул его со скалы и убил.
Некоторые   говорят,  впрочем,  что   Тесей  сам   поскользнулся   и   упал,
прогуливаясь, по привычке, после обеда. Тогда на его смерть никто не обратил
внимания, -- афинский  престол занимал Менестей, и сыновья Тесея отправились
вместе  с  другими в поход, под  Трою, в качестве  простых граждан, и, когда
Менестей был убит, вернулись  и утвердились на престоле --  но потом афиняне
установили  Тесею  почести,  как  герою,  по  многим причинам: между прочим,
многие, сражавшиеся  с  персами при  Марафоне, видели  носившийся пред  ними
призрак Тесея с оружием, ведшего их на врагов.

     XXXVI. После  окончания Персидских войн, в архонтство Федона пифия дала
афинянам оракул  взять  кости  Тесея, с  почетом перенести их  и  хранить  в
городе. Взять  их и найти гробницу было  трудно благодаря  необщительности и
грубости жителей острова -- долопов.
     Когда,  однако,  Кимон  взял  остров,  --  об  этом  я  говорил  в  его
жизнеописании -- он пожелал, чтобы высокая  честь найти могилу  героя выпала
ему. И вот, говорят,  орел стал однажды  рыть  клювом какой-то  холм и рвать
когтями землю. Кимон, по внушению свыше,  приказал рыть землю.  Нашли гроб с
исполинским остовом, возле  которого  лежало медное копье и меч. Когда Кимон
привез  их  на  своих  триерах, обрадованные  афиняне  устроили  им  пышную,
торжественную  встречу с жертвоприношениями, как будто  сам герой вернулся в
их столицу. Прах его покоится в центре  города, возле  нынешнего гимнасия, и
считается местом убежища для рабов и всех несчастных и боящихся сильных, как
и сам Тесей был защитником и помощником других  и ласково выслушивал просьбы
угнетенных.
     Главную жертву в честь его приносят восьмого  пианепсиона, в тот  день,
когда он вернулся с  молодыми людьми с Крита. Ему приносят жертвы и восьмого
числа  других  месяцев, быть  может, потому, как  объясняет  историк  Диодор
Путешественник,   что   в  первый  раз  он  вернулся  из   Трезены  восьмого
гекатомбеона, или  же вследствие того, что считают это число более достойным
его,  нежели другое: он  считается  сыном Посейдона,  Посейдону же  приносят
жертвы каждое восьмое число. Восемь --  куб первого четного числа  и двойной
квадрат его, поэтому оно напоминает о постоянстве и прочности силы божества,
которое мы зовем Неколебимым и Земледержцем.


     РОМУЛ

     I. Кто и  почему дал городу  Риму его славное и всем известное имя,  об
этом писатели говорят различно. Одни рассказывают,  что пеласги, скитаясь по
большей части известных земель и покорив почти все из них, поселились на том
месте и назвали город  "Ромой",  намекая на успехи своего оружия,  другие --
что,  после  взятия Трои,  кучка спасшихся  троянцев села на  корабли.  Буря
пригнала их  к берегам  Этрурии, и  они кинули якорь при устье Тибра. Их жен
плавание по  морю  утомило до  того, что  они не могли  более выносить  его,
поэтому одна из них, самая знатная и  умная, -  Рома,  сожгла корабли. Мужья
сперва  сердились  на  ее  поступок,  но потом  покорились  необходимости  и
поселились в окрестностях Паллантия. Вскоре они устроились,  сверх ожидания,
хорошо:  им  попалась  плодородная  земля,  кроме  того,  к  ним  дружелюбно
относились соседи. Они  стали уважать Рому  и, между прочим, назвали в честь
ее  город, виновницей  основания  которого была она.  С  тех пор, говорят, у
римлян  остался обычай --  женщинам целовать  в губы  своих  родственников и
мужей, так как, сжегши корабли, они просили мужей перестать сердиться, целуя
их и любезничая с ними.

     II. Некоторые рассказывают, что город назван в честь Ромы, дочери Итала
и Левкарии (по другим -- сына Геракла, Телефа), вышедшей замуж за  Энея  (по
другим  сведениям -- за Аскания,  сына  Энея); некоторые считают основателем
города --  сына Одиссея  и  Кирки, Романа, другие -- латинского  царя  Рома,
изгнавшего этрусков из их земель, этрусков, которые  переселились в Лидию из
Фессалии  и из Лидии в Италию. Но и те,  кто совершенно справедливо  считает
город  названным  в  честь  Ромула,  рассказывают  о  его  происхождении  не
одинаково. Одни  рассказывают,  что  он был сыном Энея  и  дочери  Форбанта,
Декситеи, и  ребенком привезен в Италию вместе со своим братом Ремом; что во
время наводнения Тибра все лодки потонули, кроме той, где находились дети, и
что она тихо пристала к отлогому берегу в том месте, которое спасшиеся сверх
ожидания назвали Римом.  Другие говорят, что дочь  названной  троянки,  жена
сына Телемаха -- Латина,  была матерью Ромула, третьи -- что его  родила, от
связи с Марсом, дочь Энея и Лавинии, Эмилия. Но некоторые рассказывают о его
рождении  совершенно  невероятные  вещи.  У   царя   альбанского,  Тархетия,
кровожадного деспота,  случилось во дворце  чудо:  из средины очага поднялся
мужской член и оставался так несколько дней. В Этрурии есть оракул Тефии. Он
дал  Тархетию совет соединить его  дочь  с видением, предсказывая, что у ней
родится славный сын, богато наделенный нравственными  качествами, счастьем и
телесною  силой.  Когда  Тархетию  сказали  об ответе оракула,  он  приказал
исполнить прорицание одной из своих  дочерей; но она  оскорбилась и  послала
вместо  себя рабыню.  Узнав об этом, Тархетий  в  раздражении решил запереть
обеих в тюрьму и казнить  их; но  Веста явилась ему  во  сне и запретила ему
обагрять  кровью руки.  Тогда  он приказал заковать  девушек  и  заставил их
ткать,  обещая  по окончании тканья  выдать их замуж.  То, что они  успевали
соткать  днем, Тархетий приказывал другим девушкам распускать ночью. Когда у
рабыни  родились  двое  близнецов, Тархетий отдал  их  какому-то  Тератию  с
приказанием  убить;  но  тот  унес  их  и  оставил  на  берегу  реки.  Часто
приходившая сюда волчица кормила их  молоком, разные  птицы  носили малюткам
пищу и клали им в рот.  Наконец, детей нашел  пастух. Удивленный, он решился
подойти ближе и взял их с собою. Таким образом, они были спасены и, выросши,
напали на Тархетия и победили его. Об этом говорит Проматион, автор "Истории
Италии".

     III.  Самое  правдоподобное  и  подтверждаемое   самым  большим  числом
свидетельств предание первым  из греков принял,  в  общем,  пепаретец Диокл,
которому почти  во  всем  следовал Фабий  Пиктор. Правда,  между  ними  есть
разница  в  других  его  подробностях;  но в  главных  чертах  предание  это
заключается в следующем.
     В числе потомков  Энея, альбанских  царей,  было два  брата: Нумитор  и
Амулий,  которые  должны  были  наследовать  престол.  Амулий  разделил  все
наследство  на  две части  и предложил Нумитору  на выбор -  или корону, или
привезенное  из Трои  золото.  Тот  взял  корону.  Имея деньги  и располагая
вследствие этого большими средствами, нежели Нумитор, Амулий легко лишил его
престола. Боясь,  что у  дочери  брата могут родиться сыновья, он  сделал ее
весталкой  и  осудил  на вечное безбрачие и  девство. Одни зовут  ее  Илией,
другие  - Реей или Сильвией.  Но  вскоре стало  ясно,  что она забеременела,
нарушив, таким образом, закон весталок. Дочь царя, Анто, горячо просила отца
пощадить жизнь Реи. Амулий запер ее в  тюрьму и приказал  не пускать  к  ней
никого, чтобы она  не разрешилась от бремени без его ведома. Она родила двух
сыновей  замечательной величины  и  красоты. Еще более  испугавшись,  Амулий
приказал рабу взять  их и бросить где-нибудь подальше. Некоторые зовут  раба
Фаустулом;  другие говорят, что так звали того, кто нашел  их.  Раб  положил
детей в корыто и отправился к реке, чтобы бросить в воду. Он увидел, что
     по  реке  ходят огромные с белыми гребнями  волны; он  струсил  подойти
ближе, оставил корыто на берегу  и ушел. Вода в реке  прибывала; наводнением
подняло корыто, течением подхватило его  и бережно вынесло на отлогое место,
нынешний Кермаль;  раньше,  вероятно, оно  называлось Германом,  потому  что
"родные братья" по-латыни --germani.

     IV. Вблизи росла дикая смоковница, которую назвали Руминальской в честь
Ромула, как  думают  некоторые, или потому, что в ее тени  отдыхали  жвачные
животные, или же вследствие того -- и это всего  невероятнее, -- что малютки
сосали под нею молоко, так как в древнелатинском  что значит  сосцы. Богиню,
заботящуюся,  по верованию  римлян, о кормлении детей, они  зовут  Руминой и
приносят ей жертвы без вина, заменяя его возлиянием из молока. Здесь  лежали
дети, когда, по  преданию,  волчица кормила их  молоком, а прилетавший дятел
носил  им пищу  и берег их.  Оба  животные считаются  посвященными Марсу; но
особенно уважают  римляне и  оказывают  религиозные  почести  дятлу, поэтому
слова матери  малюток,  что она  родила их от Марса,  находили себе  большее
подтверждение.  Некоторые   говорят,  впрочем,  что  матерью  она  сделалась
насильно, -- Амулий явился к ней вооруженным,  увез ее и лишил чести. Другие
думают, что  сказочный  характер предания объясняется  двусмысленным  именем
кормилицы.  "Лупа"  значит  по-латыни  и   "волчица",  зверь,  и  "публичная
женщина". К числу последних принадлежала и кормилица малюток, жена Фаустула,
Акка Ларенция. Тем не менее римляне приносят ей жертвы. В апреле месяце жрец
Марса  совершает  в ее честь заупокойное возлияние.  Праздник ее  называется
Ларентами.

     V.  Культ другой  Ларенции установлен  по следующей  причине.  Один  из
служителей храма  Геркулеса вздумал, вероятно, от безделья, поиграть с богом
в  кости, с условием,  что,  если  он выиграет,  бог окажет  ему  какую-либо
милость,  проиграет --  он  угостит  бога  отличным обедом  и  доставит  ему
красивую  женщину. Затем он бросил кости сперва за  бога,  потом  за  себя и
проиграл. Желая оказаться  честным человеком, строго  выполнить  условие, он
приготовил богу  обед, нанял Ларенцию, которая была в блеске красоты, но еще
никому  не известна, угостил ее  в  храме, приготовил  постель и после обеда
запер ее, предоставив в распоряжение бога. Говорят, бог действительно пришел
к женщине и велел ей выйти  утром на форум, поцеловать первого  встречного и
отдаться ему.  Ей  встретился  седой,  очень  богатый, бездетный и  холостой
старик Тарруций. Он  познакомился с Ларенцией, полюбил ее и, умирая, оставил
наследницей  огромного,  прекрасного состояния. По  завещанию,  она  большую
часть его оставила народу. Говорят,  она, пользовавшаяся уже  известностью и
считавшаяся любимицей  богов,  исчезла  на  том самом  месте, где  погребена
первая Ларенция.  В настоящее время  это место называется Велабр, потому что
во  время  частых  наводнений Тибра нужно было  переправляться  по  нему  на
лодках, иначе нельзя было попасть на форум. Такой способ переправы назывался
"велатура". Некоторые же говорят, что, начиная с того места, улица от форума
до  цирка  устилалась,  по  приказанию  эдилов,  парусами.  Парус  по-латыни
"велум". Вот почему оказывают римляне почести второй Ларенции.

     VI.  Свинопас  Амулия,  Фаустул,  унес  детей тайно  от всех. Некоторые
говорят, однако, с большею вероятно-стию, что об этом знал  Нумитор, который
тайно отпускал пищу для малюток. Говорят даже, их отправили в Габии  учиться
чтению и письму и, кроме того, тем предметам, знать которые необходимо детям
хорошего  происхождения, и назвали их, как уверяют,  Ромулом и Ремом потому,
что их застали припавшими к сосцу волчицы. Когда они были еще малютками,  их
счастливая наружность  --  высокий рост  и красота --  ясно  говорили  об их
происхождении. Взрослыми, оба они были смелы, храбры,  гордо смотрели в лицо
опасности,   вообще   отличались   непоколебимым    мужеством.   Ромул   был
рассудительнее  брата  и  имел  способности  государственного  человека.  На
сходках  между  соседями,  где шла речь о скоте  или  охоте,  он  давал ясно
понять, что рожден скорее для  того, чтобы  повелевать,  нежели находиться в
подчинении у других. Вот почему он был другом равных себе по происхождению и
низших,  но с презрением  относился к  людям, не  отличавшимся нравственными
достоинствами, -- к царским чиновникам, смотрителям и главным пастухам, и не
обращал внимания на их угрозы и раздражение против него.
     Братья жили и  вели себя так,  как следует  людям  благородным,  -- они
считали  неприличным  бездельничать,  лениться,  и  занимались  гимнастикой,
охотились, бегали, убивали  разбойников,  ловили  воров и  не давали в обиду
угнетаемых, благодаря чему приобрели большую известность.

     VII. Однажды пастухи Нумитора повздорили  с пастухами Амулия и угнали у
них  их  стада.  Братья не  выдержали,  напали  на обидчиков,  заставили  их
разбежаться и отняли у них  большую часть их добычи.  Не обращая внимания на
гнев Нумитора, они стали собирать вкруг себя  массу нищих и множество беглых
рабов, внушая им мятежнические замыслы и неповиновение властям.
     Раз,  когда Ромул был занят жертвоприношением --  он был  религиозен  и
умел  гадать  по внутренностям  жертв -пастухи Нумитора неожиданно напали на
Рема, который  шел в небольшом обществе. В стычке с  обеих сторон  оказались
избитые и  раненые; но люди Нумитора одолели  и взяли Рема живым в плен. Они
привели его к Нумитору в качестве  обвиняемого.  Тот не решился наказать его
лично  из страха перед своим суровым  братом, но сам явился к нему  и просил
дать удовлетворение, как брату,  и не  давать в обиду своим рабам, как царя.
Население Альбы выражало свое неудовольствие и считало Нумитора оскорбленным
без всякого повода с его стороны. Это произвело на Амулия впечатление, и  он
отдал Нумитору Рема в его  полное распоряжение. Тот взял его с собою, привел
домой и, удивляясь фигуре молодого человека, его необычайно высокому росту и
силе, которой никто не мог сравняться с ним, глядя на его мужественное лицо,
говорившее о  его  смелой,  гордой,  не поддающейся горю  душе,  видя полное
соответствие между тем, что он слышал о его делах и поступках, и тем, что он
видел, а главным образом, вероятно, по внушению божества, виновника  великих
дел, -- напал в уме на верный след и спросил юношу, кто он и чей сын, причем
говорил  тихо и ласково смотрел на него, внушал ему  доверие и надежду. Рем,
не  робея, отвечал:  "Я  буду откровенен  с тобою:  ты более Амулия  достоин
носить  корону,  -  ты  выслушиваешь  и  расспрашиваешь других,  прежде  чем
наказать их, а он выдает их  без суда.  Раньше  мы,  близнецы, считали  себя
сыновьями  рабов царя,  Фаустула  и  Ларенции;  но,  когда  нас  обвинили  и
оклеветали  перед тобою, когда  решается  вопрос о нашей  жизни и смерти, мы
слышим о  себе  нечто  важное.  Опасность, в  которой  мы теперь  находимся,
покажет, правда ли это. Наше рождение, говорят, покрыто  тайной.  Еще  более
невероятные  рассказы  существуют о нашем воспитании и  раннем детстве:  нас
выкормили те звери и  птицы,  на съедение  которым  нас бросили, --  волчица
давала нам сосать молоко, дятлы носили нам пищу, когда мы лежали в корыте на
берегу большой реки. Корыто это хранится в целости до сих пор. Оно с медными
обручами.  На  нем  вырезаны  непонятные слова  -  знаки, которые,  конечно,
окажутся бесполезными для наших родителей, когда нас не будет в живых".
     Судя по его  словам и  наружности, Нумитор,  принимая  во  внимание его
года, отдался радостной надежде, но все  же  решил  переговорить об этом при
тайном свидании с дочерью: она все еще находилась в строгом заключении.

     VIII. Между тем Фаустул, узнав, что  Рем схвачен и выдан, стал убеждать
Ромула помочь ему,  открыв  ему тайну  его  рождения,  --  раньше  он только
намекал  о ней и говорил правду  на столько лишь, чтобы  братья помнили, кто
они, - сам  же взял корыто  и поспешил к Нумитору,  полный  страха по случаю
создавшегося положения.  Он  возбудил подозрение в  стоявшей у ворот царской
страже. Они задали ему несколько вопросов;  он не знал, что отвечать,  и  не
мог скрыть корыта, которое нес под плащом.  Между  стражей  оказался один из
тех, кому было приказано взять малюток и бросить их. Увидев корыто, он узнал
его  и вырезанные  на нем  буквы, догадался, в  чем дело, не оставил его без
внимания, но рассказал царю и представил пастуха к ответу.
     Долгие и страшные пытки сломили упорство Фаустула, однако не вынудили у
него  полного признания: он объявил, что дети спаслись, но сказал,  что  они
пасут скот вдалеке от Альбы, что он нес корыто Илии, которая, по его словам,
часто  хотела взглянуть на  него и дотронуться, чтобы еще более увериться  в
спасении детей.
     Амулий  поступил так,  как  часто поступают  люди, не владеющие собою и
поступающие под влиянием чувства страха  или раздражения,  --  он немедленно
послал  к  Нумитору прекрасного во  всех  отношениях  человека, его друга, и
приказал  спросить  у  Нумитора, знает  ли  он о  спасении детей.  Когда тот
пришел, он  увидел,  что Нумитор чуть не  обнимает и ласкает Рема, еще более
обнадежил его,  советовал  живей приниматься за дело  и  остался  с  ними  в
качестве помощника.
     Обстоятельства не позволяли им медлить, хотя бы они и хотели. Ромул был
уже близко.  К  нему сбегалось  много  граждан  из ненависти и страха  перед
Амулием; кроме того, он и сам успел собрать большое войско, которое разделил
на отряды  по  сто  человек.  Начальник каждой из них нес  пук сена и  вязку
прутьев на шесте, -манипул [manipulus] по-латыни.  На этом основании солдаты
одного манипула называются до сих пор еще манипулариями.
     В  то  время  как Рем  призывал  к восстанию внутри  города,  Ромул  же
приближался к нему извне, царь ничего  не делал, не принимал никаких мер для
своего  спасения  --  он  потерял голову,  растерялся,  был  схвачен и убит.
Главным образом об этом рассказывают Фабий и пепаретец Диокл, который,  если
не  ошибаюсь, первым  издал  книгу  об основании Рима. Некоторые  считают ее
произведением  сказочного, мифического характера. Тем не менее нет основания
не доверять ей,  видя, что  делает судьба, и принимая  во внимание, что  Рим
никогда не был бы так могущественен, если бы на то не было воли свыше, воли,
для которой нет ничего великого, ничего невозможного.

     IX.  Амулий умер, и  дела пошли своим чередом; но братья  не хотели  ни
жить в Альбе, не управляя, ни управлять при жизни деда, поэтому они передали
ему  престол и позаботились оказать должную  честь и  своей матери,  сами же
решили  жить отдельно и основать город там, где протекло их раннее  детство.
Это была  самая вероятная причина.  Конечно,  им необходимо было  также  или
распустить массу собравшихся вкруг них рабов и бродяг и обратить свою власть
в ничто, или поселиться с ними отдельно: жители Альбы не желали ни принимать
в  свою  среду  бродяг,  ни  давать им прав  гражданства. Это  доказывается,
во-первых,  похищением женщин,  на которое последние решились  не из желания
оскорбить  кого-либо, а вследствие необходимости: никто не шел  за них замуж
добровольно,  они оказывали похищенным  женщинам  знаки глубокого  уважения;
во-вторых,  тем,  что,  основав  город,  братья  построили  храм,  служивший
убежищем  беглецам и  посвященный ими богу Асилу. Они принимали  всех: рабов
они  не возвращали их господам, должников -- заимодавцам, убийц --  властям,
ссылаясь на то,  что дают всем убежище вследствие оракула дельфийской пифии,
поэтому  население их города вскоре  увеличилось, хотя  вначале число  жилых
строений было, говорят, не больше тысячи. Но об этом речь впереди.
     Когда  братья решили построить  город,  между ними  тут же вышла  ссора
из-за выбора места. Ромул заложил "квадратный", иначе "четырехугольный" Рим,
и хотел избрать  это место для постройки города,  Рем же наметил  для  этого
укрепленный  пункт  на Авентине, названный в честь  его  Ремонием,  нынешний
Рингарий.  Они условились решить  свой спор  гаданием по полету птиц  и сели
отдельно. Говорят, Рем увидел шесть коршунов, Ромул -- двенадцать, по другим
же, Рем  увидел  их действительно,  Ромул  солгал:  когда пришел Рем,  тогда
только показались двенадцать коршунов Ромула, поэтому римляне до сих пор еще
обращают  главное внимание  на появление  при гаданиях  коршунов. Понтийский
историк Геродор  говорит, что  и Геракл  был доволен, когда,  думая что-либо
делать, замечал коршуна. Действительно,  это самое безвредное живое существо
в  мире. Он не  приносит  вреда ни посевам, ни  деревьям, ни скоту, питается
падалью, не убивая, не умерщвляя ни одно живое существо.  Птиц он не трогает
даже  мертвых, видя в  них  своих, так  сказать, соплеменников, в отличие от
сов, орлов и ястребов. Недаром Эсхил говорит:
     Терзает птица птиц -- ужель она чиста?
     Кроме того, другие  птицы, если можно выразиться,  поминутно попадаются
нам  на  глаза,  мы  постоянно видим их;  но коршун --  редкий гость. Гнездо
коршуна трудно найти, вследствие чего некоторые думают, будто он прилетает к
нам из других стран, думают потому, что он появляется не часто, изредка. Так
гадатели считают  посланным  свыше  все то,  что  нарушает  законы природы и
появляется не само по себе.

     X. Узнав об обмане, Рем рассердился  и, когда Ромул копал ров,  которым
он хотел окружить стену  будущего города,  стал то смеяться над его работой,
то мешать ей. Наконец,  он перепрыгнул через  ров и был убит на месте,  одни
говорят -- самим Ромулом, другие -- одним из его товарищей, Целером. В драке
был  убит и  Фаустул, вместе  с Плистином,  своим братом, помогавшим ему, по
рассказам, воспитывать  Ромула. Целер бежал в  Этрурию. Здесь следует искать
происхождение  слова "целер"  [celer],  которым римляне  называют проворных,
быстро  бегающих.  Целером  они  прозвали и Квинта  Метелла,  удивляясь  той
быстроте,  с  какою  он  кончил  в  несколько  дней  приготовления  к  играм
гладиаторов в память своего умершего отца.

     XI. Ромул  похоронил Рема и  своих  воспитателей на Ремонии  и  занялся
постройкой города. Он  вызвал из Этрурии  людей, которые дали ему  подробные
сведения и советы относительно  употребляющихся  в данном случае религиозных
обрядов и правил, как  это бывает при посвящении в таинства. Возле нынешнего
Комиция был вырыт ров, куда положили начатки  всего, что считается по закону
чистым,  по своим свойствам -- необходимым.  В заключение каждый бросил туда
горсть  принесенной  им с  собою с родины земли, которую  затем смешали. Ров
этот по-латыни  зовут так же, как и небо, --  мундус. Он должен  был служить
как  бы  центром  круга,  который был  проведен  как черта будущего  города.
Основатель города, вложил в плуг сошник, запряг быка и корову и, погоняя их,
провел  глубокую  борозду,  границу  города.  Кто  шел  за ним,  должен  был
заворачивать  борозды, проведенные  плугом книзу,  наблюдая за тем, чтобы ни
один комок не лег по другую  сторону  борозды. Эта черта означает окружность
городской  стены и называется  с выпадением некоторых букв "помериум" вместо
"пост-мериум",  т. е. пространство вне и  внутри  городской  стены. На месте
предполагаемых  ворот сошник  вынимали и приподнимали  плуг, вследствие чего
оставалось  пустое пространство. На этом  основании  вся стена, кроме ворот,
считается  священной:  ворота  не  считаются  священными, иначе  религиозное
чувство не  позволяло  бы  в  таком  случае ввозить  или  вывозить  то,  что
необходимо, но не считается по закону чистым.

     XII.  Принятый  всеми день основания города -- одиннадцатый день  перед
майскими календами. День этот  римляне празднуют, считая его "днем рождения"
отечества. Сперва, говорят,  они не приносили тогда кровавых  жертв,  считая
нужным  справлять  праздник в  честь  "дня рождения"  отечества без пролития
крови.  Впрочем,  еще до  основания города у  них был в  тот  же  самый день
праздник Палилий.
     В настоящее время римские месяцы не сходятся с греческими; но тот день,
в  который Ромул основал  город,  был,  как  уверяют,  тридцатым  греческого
месяца. В этот же день было  солнечное затмение, которое, говорят,  вычислил
знаменитый  эпик,  теосец Антимах, и  которое  падает  на третий год  шестой
олимпиады.
     Во  времена  римского  ученого Варрона, глубокого знатока  истории, жил
товарищ его,  Таруций, философ и  математик,  но в то  же время занимавшийся
астрологией,  в которой  он  достиг больших  успехов.  Варрон предложил  ему
определить день и час рождения  Ромула, принимая  во внимание известные дела
его жизни, -- таким же методом, каким  они решают геометрические задачи, так
как, по его  словам,  зная год рождения человека, можно  знать  заранее  его
жизнь,  точно  так  же, как,  зная  его  жизнь,  можно определить время  его
рождения. Таруций решил предложенную ему задачу. Зная несчастия  Ромула, его
дела, время жизни  и то, как он умер, имея в руках  подобного рода сведения,
он,  ручаясь  за  достоверность сообщаемых им сведений,  смело объявил,  что
Ромул  зачат  в  первый год  второй олимпиады,  в египетском  месяце  хеаке,
двадцать  третьего  числа,  в  третьем  часу,  во  время  полного солнечного
затмения,  родился же в  тоите месяце,  двадцать первого числа,  при восходе
солнца; основал Рим -- девятого фармути, между вторым и третьим часом.
     В судьбе города,  как и в судьбе человека,  решающую роль играет время,
которое  можно  определить  по  положению  светил  во  время его  основания.
Конечно, такого рода вещи, или подобные им, скорей понравятся читателю своим
сказочным, фантастическим характером, нежели заставят его рассердиться из-за
своей мифической окраски.

     XIII. Основав  город, Ромул  прежде  всего  образовал  войско  из  всех
способных носить оружие и разделил  его  на отряды. Каждый отряд состоял  из
трех тысяч пехоты и  трехсот всадников. Он назывался  легионом, так  как для
него выбирали  самых воинственных из граждан. Прочие составляли народ. Народ
получил имя "популус". Сто лучших граждан были избраны советниками и названы
"патрициями",  собрание  их  --  сенатом.  Сенат  значит  собственно  "совет
старейшин". Патрициями советники названы, говорят,  или потому, что они были
отцы  законнорожденных детей, или,  скорей, потому, что могли  указать своих
отцов,  что  при массе сбегавшихся  отовсюду  жителей  города  могли сделать
немногие, или же от слова патроциниум  -- так до сих  пор обозначают римляне
покровительство  другим,  причем  думают,   что  какой-то  Патрон,  один  из
товарищей Эвандра, был заботливым отцом и защитником слабых, вследствие чего
и деятельность такого  характера получила  названное  имя. Всего  вероятнее,
Ромул дал  им  это  имя для  того, чтобы  первые и  самые  сильные пеклись и
заботились о  слабых, как отцы, и вместе  с  тем давали понять другим, чтобы
они не боялись сильных и  не роптали на те почести, которые оказывают им, но
любили их, смотрели  на  них, как  на  отцов,  считали ими и  называли  этим
именем.  В  то  время   как  чужеземцы  до  сих  пор  еще  зовут   сенаторов
повелителями, сами римляне называют их только "отцами, внесенными в списки",
--  имя которое служит выражением величайшего  почета  и уважения  и в то же
время не возбуждает ни малейшего чувства зависти.  Сперва их называли просто
"отцами", но позже, когда  число их увеличилось, их  стали называть "отцами,
внесенными  в  списки".  Это  имя  было в  глазах Ромула  высшим  в  отличие
сенаторского сословия от нашего класса.
     Он сделал еще другое  отличие аристократии от простого народа: одних он
назвал  патронами,   т.  е.  покровителями,  других  --  клиентами,   т.  е.
покровительствуемыми, и вместе с тем замечательно умно связал их заботою  об
общем благе и лежащими на каждой из сторон важными взаимными обязательствами
в будущем. Первые растолковывали последним законы, защищали их на суде, были
их советниками и опекунами во всем, вторые не только оказывали им уважение и
почет, но  и помогали им выдавать замуж дочерей, если  патроны были бедны, и
платили за них долги. Ни закон, ни магистрат не мог заставить клиента давать
показания против патрона,  или патрона против клиента.  Позже  для  патронов
считалось  неприличным,  низким  брать  деньги  с  клиента,  хотя  остальные
обязательства остались в силе. Но довольно об этом.

     XIV. Спустя три месяца по основании города, произошло, как рассказывает
историк Фабий, смелое похищение  женщин. Некоторые  говорят, что Ромул,  сам
человек  воинственный,  получил  предсказание  оракула,   что  Риму  суждено
взрости, увеличиться и достичь огромных размеров -- среди войн, поэтому царь
первым оскорбил сабинцев. Он похитил немного  девушек, всего тридцать, -- он
искал скорей предлога к войне, нежели женщин. Но это не заслуживает доверия:
он  видел,  что город быстро  наполнился  жителями,  из которых  женаты были
только немногие. Большая часть из них состояла из бедняков -- простолюдинов,
презираемых и не  дававших повода рассчитывать, что они станут жить  оседло.
Он  надеялся,  что  оскорбление,  нанесенное  сабинцам,  послужит  косвенным
образом, началом общения и  сношений с ними, если  только удастся приобрести
нравственное влияние на женщин. К приведению  в  исполнение своего плана  он
приступил следующим образом. Прежде всего  он  распустил слух,  что нашел  в
земле алтарь какого-то бога.  Бога  этого называли Консом,  быть может,  как
бога  "совета",  -- консилий до сих  пор  еще значит по-латыни "совет",  как
высшие магистраты, консулы, значит, "советники" -- или же  его отождествляли
с  "конным" Нептуном,  так как  алтарь  последнего  стоит  в  Большом Цирке,
невидимый  в остальное время, его показывают только  во время скачек. Другие
же  говорят,  вообще, что, так  как  план  хранился в тайне,  не  был никому
известен, то вполне основательно было посвятить алтарь божеству, скрытый под
землею.
     Когда он был найден, Ромул принес на нем пышную  жертву и устроил игры,
народный  праздник,  на который разослал приглашения всюду.  Собралась масса
народу. Сам он,  вместе с  избранными  гражданами, занимал почетное  место в
красного цвета  плаще.  Знак  нападения  должен был  состоять в  том, что он
встанет  с  места,  снимет  плащ и снова наденет его.  Множество вооруженных
мечами людей  наблюдало за  его  движениями и, когда он подал знак, обнажили
мечи, с криком бросились  вперед  и стали уводить дочерей сабинцев, позволяя
их отцам  спасаться  бегством.  Одни  говорят,  что  было  захвачено  только
тридцать, именем которых  названы  курии, по  Валерию Антийскому --  пятьсот
двадцать семь, по словам Юбы -- шестьсот восемьдесят три девушки; что больше
всего  оправдывало Ромула в  глазах других:  замужняя женщина была захвачена
только одна, Герсилия, да  и то по ошибке, так что похищение женщин не имело
целью ни насилие, ни оскорбление, -- им желали слить, соединить в одно целое
самыми  тесными  узами два народа.  Герсилия вышла, говорят,  замуж за очень
знатного римлянина, Гостилия, по другим -- даже за самого Ромула. Он имел от
нее  детей --  единственную  дочь.  Приму, названную  так, как  первенец,  и
единственного сына, которому  отец  дал имя Аоллия  в память  того,  что  он
"собрал  вместе"  граждан.  Некоторые говорят,  что  позже  он  получил  имя
Авиллия. Об  этом рассказывает историк  Зенодот Трезенский,  но находит себе
многих противников.

     XV.  Говорят, между похищенными тогда девушками  выделялась  одна своею
замечательной  красотою  и  высоким  ростом.  Какие-то  простолюдины  повели
девушку с  собой, как  вдруг им попалось навстречу  несколько знатных мужей,
которые стали отнимать ее. Похитители стали кричать, что ведут ее к Таласию,
молодому  человеку, уважаемому за  свои нравственные качества.  Услыхав это,
защитники девушки  стали выражать ему добрые пожелания и на радостях хлопать
в ладоши, некоторые же даже  вернулись обратно и пошли следом за провожатыми
в знак любви и уважения к Таласию, выкрикивая его имя. Вот почему римляне до
сих  пор  еще  во время  свадьбы  употребляют  припев: "Таласий!", как греки
"Гименей!". Говорят, Таласий был счастлив в браке.
     Карфагенянин  Секстий Сулла, высокообразованный человек,  говорил  мне,
что  этот  крик Ромул назначил как  сигнал похищения.  Все уводившие девушек
кричали: "талассио!" -- обычай,  оставшийся вследствие этого и при свадьбах.
Большинство жег между прочим Юба, думает,  что слово это -- знак приказания,
заставляющий  работать,  заниматься  прядением  шерсти,  хотя  в  то   время
греческие слова не входили еще в состав латинского языка. Но, если слово это
принимать  не  в дурном смысле,  мало  того, допустить, что  у римлян  слово
"таласия" имело то же значение, что у  нас, мы можем найти ему другое, более
удачное объяснение.  Когда сабинцы заключили мир с  римлянами,  одно  из  их
условий,  касавшееся  женщин,  говорило,  что  они  не  должны ничего делать
мужьям, как только  прясть шерсть.  Таким образом,  при  позднейших  браках,
сохранился  обычай,   что  родители   невесты,   или   гости,   или   вообще
присутствующие кричат в шутку: "талассио!" в знак того, что женщина,  выходя
замуж, не должна делать  ничего другого,  как прясть шерсть. До  сих пор еще
продолжает  существовать обычай,  что новобрачная не переступает сама порога
дома, а вносится  в него на руках,  в знак того, что некогда женщин внесли в
дом  силой, что  они вошли в него  не  добровольно. Некоторые  говорят,  что
волосы новобрачной обрезают острием маленького копья в знак того, что первый
брак был  совершен  среди битвы  и грома  оружия.  Этого вопроса  я  касался
подробнее в своем сочинении "Римские изыскания". Женщины были похищены около
восемнадцатого числа секстилия месяца, теперешнего августа, в день праздника
Консуалий.

     XVI.  Сабинцы   были   большой   и  воинственный  народ.  Они   жили  в
неукрепленных местечках, как спартанские  колонисты, гордились этим и ничего
не  боялись.  Тем  не менее,  они  чувствовали  себя связанными  драгоценным
залогом и, боясь за судьбу своих дочерей, отправили послов с справедливыми и
скромными требованиями, -- Ромул должен был выдать им девушек, отказаться от
насильственных поступков; затем два народа должны  были мирно и дозволенными
средствами  сделаться друзьями и родственниками. Ромул  не выдал девушек, но
предложил  сабинцам заключить с ним  союз.  В то время  как  все они тратили
время  на советы и  вооружения, царь ценинский, Акрон, человек решительный и
опытный полководец, отнесшийся с недоверием  уже  к первому смелому поступку
Ромула,  видевший  в  похищении  женщин  опасность  для  всех  и не желавший
оставлять этого без наказания, первым  объявил Ромулу войну  и пошел на него
со  своими  многочисленными  войсками.  Противник  его  также  выступил  ему
навстречу.
     Когда  они  приблизились  настолько, что могли  видеть  друг друга, они
вызвали один  другого  на поединок,  причем их  войска должны были  спокойно
стоять  в боевом порядке. Ромул дал обет Юпитеру принести ему в  дар  оружие
врага,  если  он  победит и убьет его. Он одолел Акрона, умертвил, разбил  в
сражении его  войска и взял  его город. Он пощадил жителей,  но  приказал им
переселиться в Рим на равных правах с коренными гражданами. Такая политика и
служила  главным  образом  к  усилению  могущества  Рима,   который   всегда
присоединял, включал побежденных в число своих граждан.
     Желая обставить  возможно большим  блеском исполнение обета, данного им
Юпитеру, и  сделать  удовольствие  гражданам, Ромул приказал  срубить вблизи
лагеря огромный дуб, придал ему  вид победного  трофея  и повесил  на  нем в
строгом порядке доспехи Акрона,  сам  же надел  дорогое платье, украсил свои
длинные  волосы лавровым венком, положил свой трофей на правое плечо, затем,
высоко  подняв его, запел  победную песню и  пошел  вперед  в  сопровождении
вооруженных  солдат.  Граждане  принимали  их   с  удивлением,  смешанным  с
восторгом.  Эта  торжественная   процессия   послужила  началом  и  образцом
позднейших  триумфов. Трофей был назван "даром Юпитеру-Феретрию": "поражать"
по-латыни  "ферире",  Ромул же молил  о том,  чтобы  ему  "поразить" и убить
противника.  Доспехи же  названы  "опимиа", как говорит Варрон, потому,  что
"опес" значит  по-латыни также "богатство". Все же вернее производство этого
слова  от "дела",  -- "дело"  по-латыни  "опус".  "Опимиа"  может  посвятить
полководец, собственноручно убивший неприятельского  предводителя. Честь эта
выпала  до сих  пор  только  трем  римским  полководцам: во-первых,  Ромулу,
убившему ценинского царя Акрона, затем  Корнелию Коссу, умертвившему этруска
Толумния и, наконец,  Клавдию Марцеллу, убившему галльского царя Бритомарта.
Косе и Марцелл въезжали в город  уже  на колеснице в четверку,  причем  сами
несли  свои  трофеи.  Если Дионисий говорит,  что Ромул  вступил  в город на
колеснице, он  ошибается:  первым,  по рассказам,  придал  триумфу блестящую
внешность  сын  Демарата  --  Тарквиний.   По  другим,  первым  появился  на
колеснице, в  триумфальной  процессии,  Попликола.  Все  находящиеся в  Риме
статуи Ромула-триумфатора представляют его пешим.

     XVII. После  взятия  Ценины,  когда другие  сабинцы  готовились  еще  к
походу,  жители Фиден,  Крустумерия  и Антемны объявили  римлянам войну. Они
также проиграли сражение  и сдали  свои  города  Ромулу, который поделил  их
земли, а  самих  переселил  в  Рим.  Ромул  разделил всю землю между  своими
гражданами, кроме той,  которой владели отцы похищенных девушек и которую он
оставил  им в собственность. Остальные сабинцы  сочли себя оскорбленными его
поступком, выбрали в полководцы Татия и двинули свои войска к Риму.
     Доступ к городу был труден, его  защищал  нынешний Капитолий, где стоял
гарнизон под начальством Тарпея, а не девушки Тарпеи, как говорят некоторые,
желая выставить Ромула глупцом. Дочь начальника гарнизона,  Тарпея, "предала
город  сабинцам, прельстившись золотыми  браслетами, которые видела у них на
руках.  В награду за измену она  потребовала  с  них то, "что они  носили на
левой  руке".  Татий согласился. Ночью она  отворила единственные  ворота  и
впустила сабинцев.
     Кажется, не один Антигон говорил, что  он  "любит собирающихся предать,
но ненавидит уже предавших" и  не  один Цезарь отозвался о  царе фракийском,
Риметалке, что  он  "любит измену, но ненавидит  изменника", --  это чувство
питают к негодяям все те, кто нуждается  в них, -- как мы  нуждаемся в яде и
желчи некоторых животных -- ласковы с ними,  пока не могут обойтись без них,
ненавидят  их испорченность,  когда  достигнут  своей цели. Точно  такое  же
чувство пробудилось  тогда в  душе Татия и в отношении к Тарпее: он приказал
сабинцам, не забывая о заключенном ими условии, не Жалеть того, что у них на
левой руке, первым снял  с  руки  браслет и  вместе  со щитом бросил  его  в
девушку. Все  последовали его примеру,  и, забросанная золотом и погребенная
под  щитами, она умерла под  их тяжелой массой.  Историк Юба  пишет, со слов
Сульпиция Гальбы,  что  и Тарпеи  был уличен и  обвинен  Ромулом  в  измене.
Некоторые, между  прочим Антигон, передают о Тарпее невероятные  вещи, будто
она была дочерью сабинского  вождя Татия;  что,  по их словам, она сделалась
женою Ромула против ее желания и решилась  на свой поступок ради  отца. Поэт
Симил рассказывает совершенный вздор, утверждая, что Тарпея помогла овладеть
Капитолием не сабинцам, а кельтам, влюбившись в их царя. Вот его стихи:
     Древле Тарпея жила на крутых Капитолия скалах,
     Гибель она принесла крепкого Рима стенам.
     Брачное ложе она разделить со владыкою кельтов
     Страстно желая, врагу город родной предала.
     Несколькими строками ниже он говорит об ее смерти:
     Бойи убили ее и бесчисленных кельтов дружины.
     Там же, за Падом-рекой, тело ее погребли.
     Бросили кучу щитов на нее их отважные руки,
     Девы-преступницы труп пышным надгробьем закрыв.

     XVIII. В  память  Тарпеи,  погребенной на  холме,  холм  тот  назывался
"Тарпейским",  пока  царь  Тарквиний,  строя  здесь  храм Юпитеру,  не велел
перенести ее  прах в другое  место. Имя  Тарпеи  исчезло.  Только  скалу  на
Капитолии, откуда бросали преступников, до сих пор еще зовут "Тарпейской".
     Когда сабинцы заняли Капитолий, раздраженный Ромул стал  вызывать их на
сражение. Татий смело принял  вызов, видя, что в случае  поражения ему можно
будет  отступить   в  крепость.  Свободное  пространство,  где  должно  было
произойти  сражение,  было  окружено многими  холмами.  Благодаря неудобству
места  битве   следовало  быть  жестокой   и  упорной:  на  тесном  и  малом
пространстве невозможно было ни бегство,  ни преследование неприятеля. Кроме
того, несколько дней назад было наводнение, причем река  оставила после себя
слой  глубокого  и  незаметного  для глаза  илу,  на  низменных участках  на
нынешнем  форуме. Его  не было видно,  поэтому и нельзя  было  остерегаться;
кроме  того,  он был низок и опасен. Сабинцы, ничего  не подозревая,  быстро
бежали  к этому  месту.  Их  спас  счастливый  случай.  Курций,  аристократ,
гордившийся  своими  подвигами,  человек  заносчивый, ехал на  лошади далеко
впереди остальных. Когда его лошадь  увязла в трясине, он старался выбраться
из нее, ударяя ее и понукая, но, не видя успеха, оставил лошадь и должен был
позаботиться о своем собственном спасении. В память его место это до сих пор
еще называется "Куртиос Лаккос"[Lacus Curtius - Курциево озеро (лат.)].
     Избегнувшие опасности сабинцы дрались  отчаянно; но  никто  не  получил
перевеса, несмотря на огромное число убитых, между которыми  был и Гостилий.
Говорят, он был мужем Герсилии и  дедом Гостилия, царствовавшего после Нумы.
Вероятно,  в узком  пространстве  происходило много схваток.  Из них памятна
одна, последняя, где Ромул был  ранен  камнем в голову и едва не упал. Он не
мог  оказать  сабинцам  такого мужественного  отпора,  как  раньше.  Римляне
дрогнули  и,  прогнанные  с   ровного   места,  побежали  по  направлению  к
Палатинскому холму. Ромул, успевший прийти  в  себя от  удара, хотел идти  с
оружием в руках  навстречу  бегущим,  обратить  их  против неприятеля,  и  с
громким  криком ободрял  своих выстроиться в боевой порядок и снова  принять
участие  в сражении.  Но  вокруг  него все  бежали.  Никто не смел вернуться
назад, и он поднял руки  к  небу  и  стал молить Юпитера остановить  бегущих
солдат,  не  дать  погибнуть римскому государству,  но спасти его.  Когда он
кончил  свою  молитву,  многим стало стыдно своего  царя, и в душах беглецов
опять  проснулось  мужество. Сперва  они остановились там, где  стоит теперь
храм  Юпитера  Статора, в переводе  "Останавливающего",  затем построились в
боевой порядок и прогнали сабинцев до нынешней "Регии" и храма Весты.

     XIX.  Здесь они  стали  готовиться  к новому сражению; но их остановило
необыкновенное,  не поддающееся описанию  зрелище. Со всех  сторон появились
бежавшие с криком и  воплями, через оружие  и трупы к своим мужьям и  отцам,
точно  исступленные, похищенные дочери  сабинцев,  одни  с  грудными детьми,
которых они прижимали к  груди, другие с распущенными волосами;  но все  они
называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян.  Те  и  другие  были
растроганы и  дали  им  место в своих  рядах. Их  рыдания слышали  все.  Они
возбуждали к себе сострадание одним своим видом, но еще более своими речами,
которые  они  начали защитой  своих прав и увещаниями  и кончили мольбами  и
просьбами. "Чем  оскорбили мы вас, -- говорили они, -- чем провинились перед
вами, что  нам пришлось  уже  вытерпеть лютое горе  и приходится терпеть его
теперь?  Нас  похитили насильно,  противозаконно  те, кому мы принадлежим  в
настоящее время;  но, когда нас  похитили,  наши  братья, отцы и близкие так
долго не вспоминали о нас, что мы принуждены были соединиться самыми тесными
узами  с предметом  нашей  жесточайшей ненависти  и теперь должны бояться за
тех, кто увел нас, поправ законы, -- когда они сражаются, и  плакать по ним,
когда они  умирают! --  Вы не явились  мстителями нашим оскорбителям за нас,
девушек,  теперь  же  лишаете жен  -- мужей,  детей  -- их  матерей. Помощь,
которую  вы   оказываете  теперь  нам,  несчастным,  хуже  вашего   прежнего
равнодушия к нашей судьбе и предательства. Вот как любили нас они, и вот как
жалеете нас  вы!  Если  бы  даже вы вели  войну из-за чего-либо другого,  вы
все-таки должны были прекратить ее, так как сделались благодаря нам зятьями,
дедами и ближними родственниками; но,  если война ведется из-за нас, уведите
нас  с  вашими  зятьями  и  нашими  детьми  и  верните  нам  наших  отцов  и
родственников, не отнимайте от нас  наших  детей и  мужей! Заклинаем вас, не
заставляйте нас снова делаться рабами!.."
     Так горячо просила Герсилия;  ее просьбы поддержали и  другие  женщины.
Было заключено  перемирие.  Предводители вступили в переговоры. В  это время
женщины водили  своих мужей  к своим отцам  и братьям,  брали с собой детей,
носили нуждавшимся  пищу и питье, раненых приносили  к себе в дом и окружали
их  своими попечениями, позволяли  им убедиться,  что они хозяйки у  себя  в
доме,  что их мужья оказывали им всяческое внимание и  уважали их и  любили,
как только умели.
     По условию  мирного  договора,  каждая  женщина  могла  остаться,  если
желала, у своего мужа, но, как сказано выше, должна  была  быть  свободна от
всякого  труда и всякой черной работы, кроме пряжи шерсти; римляне и сабинцы
обязаны  жить в городе  вместе; последний  должен называться  в честь Ромула
Римом,  но  все  римляне  --  "квиритами" в  честь  родины  Татия; власть  и
начальство должны быть разделены между обоими царями.
     Место, где  заключен  был  этот  договор,  до сих  пор  еще  называется
Комитием, от латинского "комйре" -- "собираться".

     XX.  Население  города увеличилось,  вследствие чего  из  сабинцев было
избрано сто новых патрициев. Число солдат легиона увеличилось до шести тысяч
пехоты и шести сотен конницы. Было составлено три трибы, названные: первая в
честь Ромула --  "Рамны",  вторая  -- "Татии", в  честь  Татия, и  третья --
"Лукеры", по  имени  священной рощи,  куда спасались многие,  искавшие  себе
убежище и  получившие затем права гражданства:  "роща"  яо-латыни -- "лукос"
[lucus]. Что  триб было  столько, видно  из самого их  имени: до сих пор еще
наши  филы  римляне называют трибами,  филархов  -- трибунами. Каждая  триба
состояла из десяти курий, названных, как уверяют  некоторые, именами женщин,
о которых говорено  выше. Но этому трудно верить: многие  из них имеют имена
различных местностей.
     Женщинам оказаны были и многие другие знаки уважения; например, мужчины
должны  были  уступать  им  дорогу,  не  говорить в обществе  женщин  ничего
неприличного, не показываться перед ними голыми; они не могли быть обвиняемы
в убийстве; они, как  и их  дети,  носили на шее "буллу",  названную так  по
сходству с пузырем, и тогу с красною каймой.
     Цари  совещались  не сразу вместе, друг с другом, -- каждый имел сперва
отдельные  совещания  с  сенаторами,  и затем все собирались вместе на общий
совет.
     Татий жил там,  где в настоящее время стоит храм Юноны-Монеты, Ромул --
у "лестницы Кака". Она находится  при спуске с Палатинского холма  в Большой
Цирк. Здесь же росло, говорят, священное кизиловое дерево, с которым связано
следующее предание.  Желая  испытать  свои  силы,  Ромул  бросил  однажды  с
Авентинского холма  свое копье с  древком из кизила.  Копье  ушло  глубоко в
землю. Несмотря на усилия многих, никто не мог вытащить его. Древко осталось
в земле,  принялось в  ней,  дало  сучья и  превратилось  в огромный  ствол.
Преемники Ромула смотрели на него  как на  нечто в высшей степени священное,
берегли его, чтили и окружили стеною. Если кому-либо из прохожих  он казался
вянущим, зелень его -- не свежей, но как бы чахнущей от недостатка  питания,
он тотчас же громко заявлял об этом попадавшимся ему навстречу. Те, точно на
пожаре, с криком требовали воды и сбегались со всех сторон к месту с полными
воды кувшинами.  Говорят, когда  Гай Цезарь Калигула приказал  ремонтировать
лестницу,  рабочие,  роя  поблизости  землю,  нечаянно  повредили все  корни
дерева, и оно засохло.

     XXI.  Сабинцы  приняли  римские  названия  месяцев,   о  чем  я  привел
необходимые  замечания в  жизнеописании  Нумы, Ромул же ввел в  войске  щиты
употреблявшегося  у  них  образца  и  переменил  вооружение как  свое, так и
римских солдат, носивших раньше щиты аргосского  образца. Праздники и жертвы
были  у них установлены общие, причем оба народа удержали те из них, которые
существовали раньше, и учредили новые, например, Матроналии, в честь женщин,
содействовавших окончанию войны, и Карменталии.  Одни говорят,  что Кармента
-- парка, виновница человеческого рождения, вследствие чего ее особенно чтут
матери,  другие  --  что  Карментой была названа вещая жена аркадского  царя
Эвандра, облекавшая свои предсказания в стихотворную  форму: "стихотворение"
по-латыни -- "кармен". Настоящее ее имя было Никострата. С этим  объяснением
согласны все. Некоторые,  однако,  дают  имени Карменты более правдоподобное
объяснение и  переводят  его  "безумная",  так  как  в  исступлении теряется
рассудок. "Не иметь  чего-либо" по-латыни --  "карере",  "ум" --  "мене".  О
празднике Палилий было сказано выше.
     Праздник   Луперкалий,  судя  по  времени,  в  которое  его  справляют,
принадлежит к числу очистительных: он  происходит в "несчастные" дни февраля
месяца, "очистительного" месяца в переводе. День праздника назывался издавна
"фебрата".   У  греков  ему   соответствует  праздник  Ликеи,   что   служит
доказательством, что в глубокой древности празднование его перенесли сюда из
Аркадии  товарищи  Эвандра.  Мнение  это  разделяется  всеми: имя  праздника
происходит от "волчицы".  Мы видим, по крайней  мере, что "луперки" начинают
бежать  от  того места, где, по преданию,  был брошен  Ромул; но то, что они
делают, трудно объяснимо.  Они убивают коз, затем  один из них дотрагивается
окровавленным ножом до лба двух присылаемых к ним мальчиков хороших фамилий,
другие  начинают стирать кровь  клочком  шерсти, омоченной  в молоке.  Когда
мальчикам стирают кровь,  они должны смеяться.  Затем из козьей кожи луперки
выкраивают  ремни и бегают потом  голыми, но в передниках,  по улицам и бьют
прохожих ремнями. Молодые женщины не уклоняются от ударов, думая что они при
беременности облегчают роды. Особенность праздника  состоит также в том, что
луперки приносят в  жертву собаку.  Бутас, написавший в элегическом  размере
сборник легенд  о происхождении римских обычаев,  говорит, что, когда  Ромул
убил со своими  товарищами Амулия, они в восторге  побежали  туда, где его с
братом  малолетками  нашла волчица;  что  названный  праздник  установлен  в
подражание их бегу и что молодые люди бегут,
     Встречным наносят удары; так некогда, Альбу покинув,
     Юные Ромул и Рем мчались с мечами в руках.
     Окровавленным ножом  дотрагиваются до лба, по  его объяснению,  в  знак
того, что тогда совершено  было убийство и убийцам угрожала опасность, кровь
же обтирают  молоком в память  того, что  братья были вскормлены им. Историк
Гай Ацилий говорит,  что еще до основания города, Ромул с товарищами потерял
свои стада.  Они помолились Фавну и  побежали искать  их, раздевшись донага,
чтоб  не  устать  вспотевши. Вот почему луперки  бегают голыми. Если  жертва
очистительная,  они приносят в жертву собаку в видах очищения,  как и греки,
при очистительных жертвах, убивают собак и часто совершают "перискилакисмы";
но если же жертва  благодарственная --  волчице,  за  воспитание  и спасение
Ромула,  -- принесение  в жертву собаки вполне естественно:  собака  -- враг
волка, если  только луперки не наказывают это животное за то, что оно кусает
их, когда они бегают.

     XXII.  По  преданию,  Ромул  первый  установил культ  священного огня и
учредил  должность  весталок.  Некоторые  приписывают  это  Нуме.  Известно,
однако,  что  Ромул  был очень  благочестив, затем,  что  владел  искусством
прорицания и носил при гаданиях "литюон" [lituus]  --  кривую палку, которою
авгуры  очерчивают  в  воздухе  четырехугольник  для  своих  наблюдений.  Он
хранился  на Палатине, но  исчез  во время  взятия города  галлами. Когда же
неприятели были  прогнаны,  его нашли  под  глубоким  слоем пепла.  Огонь не
тронул его, хотя все другое было истреблено, уничтожено пожаром.
     Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том,
что  женщина не имеет права уйти от мужа; но муж  может  прогнать жену, если
она оказалась  виновной в  отравлении или подмене детей  или была поймана  в
прелюбодеянии.  Кто  отсылал  жену по  другой причине,  должен был  половину
своего состояния отдать жене, половину -- посвятить Церере. Кто разводился с
женой, обязан был принести жертву подземным богам.
     Замечательно, что царь не издал никаких законов, карающих отцеубийство,
и назвал  каждое человекоубийство "отцеубийством", так как первое обрекалось
проклятию,  второе  считалось  вовсе  невозможным.  Долго  не  было примеров
подобного  рода преступления,  в Риме  никто  не  решался  совершить  его  в
продолжение почти шестисот лет. Первым отцеубийцей называют Луция Гостия. Он
совершил  это  преступление  после  Второй  Пунической  войны.  Но  об  этом
довольно.

     XXIII.  В  пятый   год  царствования  Татия   кто-то  из  его  близких,
родственники  его встретили направлявшихся в  Рим лаврентских послов, напали
на них в дороге  с целью отнять  у них деньги и убили,  так как те не хотели
отдать  их,  защищались.  Когда  преступление  было совершено,  Ромул  желал
немедленно наказать виновных; но  Татий медлил,  откладывал дело.  Это  было
единственным случаем,  из-за которого у царей вышла  явная размолвка  друг с
другом.  В  остальном  между  ними царствовало  единодушие,  и они в  полном
согласии управляли государством. Между  тем  родственники убитых, не получая
от  Татия  законного  удовлетворения, напали  на него, когда  он приносил  в
Лавинии  жертву  вместе  с Ромулом,  и  убили, Ромула же  проводили до дому,
прославляя  его справедливость.  Он  с почетом похоронил Татия -- его могила
находится возле Армилустрия, на Авентине, -- и совершенно забыл об убийстве.
Некоторые  историки  рассказывают,  что  испуганные  лаврентцы выдали  убийц
Татия, но Ромул отпустил их, сказав, что "убийство искуплено убийством". Эта
фраза заставила говорить о себе и возбудила подозрение, что ему было приятно
избавиться от  товарища по управлению. Все это не повлекло, однако, за собою
никаких  беспорядков; сабинцы оставались спокойны: одни  любили царя, другие
боялись  его  власти,  третьи  смотрели  на  него  почти как  на  бога,  что
обеспечивало ему всегдашнюю преданность и уважение с их стороны.
     Ромула  уважали  многие  и  не  его  подданные.  Так  древние  латиняне
отправили  к нему  послов с  предложением  дружбы  и  союза.  Напротив,  ему
пришлось  взять Фидены, соседний  с Римом город, неожиданным нападением, как
рассказывают некоторые, --  он послал вперед конницу  и, приказав  ей  сбить
петли у  городских ворот,  внезапно появился  потом сам. Другие говорят, что
фиденцы  напали первыми, взяли добычу и страшно  опустошили страну вплоть до
предместья города.  Ромул устроил им засаду, нанес огромные потери и взял их
город.  Он  не разрушил его, не  разорил, но превратил в  римскую колонию --
послал туда, в апрельские иды, две с половиною тысячи колонистов.

     XXIV.  Вскоре  затем началась чума;  люди умирали внезапно,  не  болев.
Кроме того, случился неурожай. Скот перестал давать  приплод; в городе выпал
кровавый дождь, так что к ужасным бедствиям присоединился сильный страх пред
гневом  богов. То же самое происходило и в городе  Лавренте, вследствие чего
не оставалось никакого сомнения, что  боги наказывают оба города за то,  что
они  оказались несправедливыми в деле  умерщвления  Татия  и  послов.  Когда
убийцы  были выданы  и наказаны, бедствие явно уменьшилось в  обоих городах.
Ромул очистил тот и другой город жертвами, которые, как рассказывают, до сих
пор приносят у Ферентинских ворот. Чума еще не прекратилась, когда на римлян
напали камерийцы, вторгшись в их  владения в полной уверенности, что римляне
не  в  состоянии  дать им отпора вследствие постигшего  их  несчастья. Ромул
немедленно  выступил против  них с  войском и разбил их, причем они потеряли
шесть  тысяч  человек. Он  взял город и половину жителей  переселил в Рим, в
секстильские же календы вывел  в Камерию римских  колонистов в двойном числе
против  оставшихся  в ней жителей. Вот сколько лишних граждан  было  у него,
хотя  Рим существовал  только  шестнадцать лет!  В числе добычи он привез из
Камерии медную  колесницу в четверку лошадей. Он  поставил ее в храм Вулкана
вместе со своею статуей, которую увенчивает богиня Победы.

     XXV.  Из  соседей  римлян  слабые  покорялись  перед  его  возраставшим
могуществом и оставались довольны, когда их оставляли в  покое;  но сильные,
из чувства боязни и зависти, считали своим  долгом не глядеть  равнодушно на
усиление  власти  Ромула, а положить предел,  преграду  ее  распространению.
Первыми начали войну этруски, жители Вей, большого города, имевшего обширные
владения,  потребовав себе уступки принадлежащих будто бы им Фиден. Это было
не только  несправедливо, но  даже смешно,  так  как,  когда населению этого
города угрожала опасность со стороны неприятелей, вейцы не подали им помощи,
но остались безучастными к  их гибели, теперь  же вздумали требовать себе их
город и земли, которыми владели другие. Когда Ромул  дал  им  оскорбительный
отказ, они разделили свои войска на два отряда. Один из них сделал нападение
на  Фидены,  другой двинулся  навстречу  Ромулу; Под  Фиденами римляне  были
разбиты,  потеряв  две  тысячи  человек;  но  лично  Ромул  нанес  поражение
неприятелю, который лишился более восьми тысяч человек. В окрестностях Фиден
произошло новое  сражение. Все согласны,  что  победа была  одержана главным
образом  самим  Ромулом,  который  выказал  в  полном  блеске  свои  военные
способности, храбрость, далеко  нечеловеческую силу и  быстроту движений. Но
слишком сказочен,  или скорей  вовсе невероятен, рассказ некоторых, будто из
четырнадцати  тысяч  убитых  Ромул  собственноручно положил  на  месте более
половины, как  мессенцев  считают хвастунами, когда, по их словам, Аристомен
убил триста спартанцев.
     Когда неприятель обратился в бегство, Ромул не стал преследовать его, а
двинулся  против самого  города.  Жители  не  могли  выдержать  осады  после
нанесенного им страшного поражения. По их просьбе был заключен дружественный
договор на сто лет, причем они уступили Ромулу большую часть своих владений,
нынешний  Септемпагий, т. е. семь селений,  соляные  копи у берега  и дали в
заложники пятьдесят граждан лучших  фамилий. Вследствие  этого  царь справил
триумф  в октябрьские иды. В процессии шел в  числе других пленных и вейский
полководец,  старик, которого  считали глупцом  и который, несмотря  на свои
года,  оказался человеком неопытным  в делах. Вот почему до сих пор еще  при
праздновании  дней побед в  Капитолий ведут  чрез  форум старика  в  красном
платье с детской буллой на шее,  причем глашатай кричит: "Купите сардийцев!"
Дело в  том,  что этруски считаются колонистами  Сард, Вейи же  -- этрусский
город.

     XXVI.  Война  эта была  последнею,  которую  вел  Ромул.  Затем  с  ним
произошло  то,  что  бывает  со  многими, вернее почти  со всеми теми,  кого
большое, необыкновенное  счастье  вознесло  на  вершину  могущества и славы.
Надеясь  на крепость своей  власти  и  все более  и  более  обнаруживая свою
гордость,  он  переменил  народную  форму  правления  на  монархию,  которая
сделалась  ненавистной и возбуждала неудовольствие уже  с  первых дней одною
одеждой царя. Он  стал  носить красный хитон и  пурпуровую  тогу и занимался
делами, сидя на  кресле  со  спинкой.  Его  всегда  окружали  молодые  люди,
названные  целерами так  за  ту быстроту,  с какою  они исполняли данные  им
приказания. Другие  шли  впереди  него,  разгоняя  палками народ.  Они  были
подпоясаны ремнями, чтобы связать  немедленно  всякого,  на кого  им укажут.
"Связывать"  по-древнелатински -- "лигаре",  в новейшем языке -- "аллигаре",
откуда и  жезлоносцы называются  "ликторами", жезлы  --  "бакиа", потому что
тогда  они  служили  вместо  палок.  Вероятно и  то, что  в  нынешнем  слове
"ликторы"  вставлена  буква  "к",  так  что  прежде они назывались "литоры",
соответствует  греческим служителям;  "народ", по-гречески, до  сих  пор еще
называется "лейтон", "чернь" -- "лаос".

     XXVII. По смерти  деда,  альбанского  царя Нумитора,  Ромулу  следовало
получить по наследству  его престол; но он из желания угодить народу оставил
ему самоуправление  и только ежегодно назначал альбанцам нового  наместника.
Таким   образом,  он  внушал  и  римской  аристократии  мысль  стремиться  к
уничтожению  монархии,   к   образованию  свободного  государства,   учиться
управлять и быть управляемыми попеременно. Ведь к тому времени даже патриции
не принимали участия в правлении. Они отличались перед другими только именем
и наружными знаками и собирались в сенате скорей по привычке, нежели  затем,
чтобы подавать в нем свои мнения.  Далее,  они должны были выслушивать молча
то, что  им  приказывали,  --  единственное  их  преимущество перед  народом
состояло  в  том,  что  они узнавали  раньше  его  принятые  решения,  --  и
расходились. Это не представляло еще особенного; но, когда царь разделил, по
собственному желанию, завоеванную землю между солдатами  и вернул  вейцам их
заложников без согласия и желания  сенаторов,  он  нанес  им,  в их  глазах,
тяжкое оскорбление.  Вот почему на них пало подозрение  и  обвинение,  когда
вскоре он исчез необъяснимым образом. Он исчез в июльские ноны, как называют
их теперь, или в  квинтильские, как называли их тогда. Единственное,  что мы
знаем о его смерти и с чем все согласны, -- это ее время, о котором я сказал
выше. До  сих пор  еще в тот  день продолжают делать многое, напоминающее об
имевших тогда место печальных событиях.
     Относительно неясных обстоятельств его смерти не следует удивляться: мы
не  можем  сказать   наверное,  ручаться  за  то,  как   умер  даже  Сципион
Африканский, найденный мертвым у себя дома после обеда. Одни говорят, что он
был  слабого здоровья, другие, -- что он сам отравился, третьи,  --  что  на
него напали прокравшиеся ночью враги и задушили его.  Но труп Сципиона  был,
по крайней  мере,  выставлен на виду у всех  и возбуждал в  каждом,  кто его
видел, подозрения и догадки насчет его насильственной смерти; Ромул же исчез
внезапно. Никто  не видел ни части его трупа, ни куска одежды. Одни говорят,
что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело в куски,
причем каждый вынес под платьем его частицу.  По словам других,  он сделался
невидим  не  в  храме  Вулкана  и в присутствии не  одних  сенаторов. По  их
рассказам, Ромул собрал народ за  городом, возле Козьего болота.  Внезапно в
воздухе  произошли   удивительные  необыкновенные   явления   и  невероятные
перемены: солнце  затмилось;  настала ночь,  но ночь не тихая, спокойная, --
началась ужасная гроза  и  ветер, дувший со всех сторон с яростью урагана. В
то  время,  как  народ бросился бежать  куда  ни попало,  сенаторы собрались
вместе. Когда  гроза  кончилась и засияло солнце,  народ вернулся на  старое
место,  ища царя и боязливо спрашивая  о  нем. Сенаторы  положили конец  его
поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по
их словам, вознесся  на  небо и из  доброго царя будет  для  них  милостивым
божеством.  Народ поверил этому и удалился  с  молитвой,  в радости,  полный
веселых  надежд.  Некоторые,  однако,  с  грустью  и негодованием  тщательно
разыскивали истину и  испугали патрициев, обвиняя их в  том, что они морочат
народ и что они сами убили царя.

     XXVIII. Тогда  один  переселившийся  из Альбы  патриций,  Юлий  Прокул,
принадлежавший  к числу самых знатных граждан, уважаемый за свою жизнь, друг
и  доверенное лицо  у  Ромула,  вышел  на  форум  и  под  страшною  клятвой,
прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что, когда он шел,
навстречу ему попался  Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше.
Его блестящее  вооружение горело огнем.  Патриций  испугался этого зрелища и
спросил: "Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву
несправедливому,  злостному  обвинению  и заставляешь  сиротеть весь  город,
который глубоко скорбит о тебе?" --
     "По воле  богов,  Прокул,  --  отвечал  ему  царь, -- я  после  долгого
пребывания среди людей основал город, которому суждено  подняться на вершину
могущества  и  славы,  и  снова вознесся в  свое небесное жилище. Утешься  и
передай  римлянам,  что,  если они  будут мужественны  и  благоразумны,  они
достигнут   высшей    степени   человеческого    величия.   Я   буду   вашим
богом-покровителем, Квирином". Римляне  поверили этому рассказу, принимая во
внимание частью личность рассказчика, частью данную им клятву. Казалось, ими
овладело настроение,  по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не
поднялся против; всякие подозрения и обвинения исчезли, и они стали молиться
обоготворенному Квирину.
     Такой рассказ существует и у греков о проконнесце Аристее и астипалейце
Клеомеде. Говорят, когда Аристей  умер л красильне, друзья хотели похоронить
его;  но  его тело внезапно  исчезло.  Вскоре,  однако,  несколько  человек,
вернувшихся  из-за города, сказали,  что видели  его  по  дороге в Кротон. О
Клеомеде рассказывают,  что  он отличался необычайною  силой  и ростом.  Как
страдавший  помешательством, он  ударил  однажды,  придя в школу, кулаком  в
столб,  поддерживавший  потолок, и сломал его, причем  обрушившимся потолком
передавил  детей.  Спасаясь от погони,  он залез в большой сундук, захлопнул
его  и  держал  изнутри   крышку  так  крепко,  что  ее  не  могли  оторвать
соединенными  усилиями  многих.  Когда  сундук  сломали,  в  нем  не   нашли
виноватого  ни  живым,  ни мертвым. В испуге  послали вопросить  дельфийский
оракул. Пифия отвечала:
     Это последний герой, Клеомед из Астипалеи.
     Точно  так  же  внезапно  сделался невидим  и  труп  Алкмены,  когда ее
собрались хоронить. Вместо трупа нашли на постели камень.
     Вообще рассказывают  много  сказок подобного рода,  равняя  смертное по
природе с  божеством. Преступно и в высшей степени низко совершенно отнимать
у добродетели ее божественное происхождение; но смешивать земное с небесным,
кроме того, глупо. Поэтому мы осторожно говорим вместе с Пиндаром, что
     Всякое тело должно подчиниться смерти всесильной,
     Но остается навеки образ живой.
     Он лишь один -- от богов.
     Вот единственное, что есть в нас общего с богами. Оно приходит оттуда и
туда же  возвращается, но не вместе с телом, а тогда, когда вполне избавится
от  тела,  покинет  его и  сделается вполне  чистым,  бесплотным  и  святым.
"Пламенную" душу Гераклит считает лучшею. Она  выходит из  тела, как молния,
прорезывающая тучи.  Но душа,  облеченная  в тело,  душа,  имеющая  телесную
оболочку, наполнена как бы тяжелыми, густыми испарениями, трудно отрешима от
уз  тела и не легко возвращается назад, откуда пришла.  Не  посылайте же  на
небо  тела  честных людей,  вопреки законам  природы,  но  веруйте, что души
добродетельных   людей,   вполне   по   законам   природы   и   божественной
справедливости, из людей делаются героями, из героев -- демонами, наконец из
демонов, если  они,  как в  таинствах, вполне  чисты  и  святы, чужды  всего
смертного  и  подверженного  страданиям,  --  становятся  богами,  но  не по
постановлению   государства,  а  в  действительности,  заслуженно  достигнув
прекраснейшего блаженнейшего конца.

     XXIX.  Что  же  касается нового имени Ромула --  Квирина,  то некоторые
видят в  нем имя бога войны, другие думают, что оно значит "гражданин",  так
как граждан римских зовут "квиритами". По мнению третьих, оно  происходит от
древнелатинского  "квирис", копья,  пики,  вследствие  чего одна  из  статуй
Юноны, стоящая на  копье, носит  название  Квиритиды.  Точно  так же  копье,
находящееся  в  Регии,  носит   имя  Марса,  копья  же  получают  в  награду
отличившиеся на  войне.  Таким образом, Ромул был  назван Квирином  как  бог
войны или  как бог,  сражающийся копьем. На Квиринальском  холме, получившем
его  имя, ему был выстроен храм.  День, в который он исчез, называется "днем
бегства народа" и Капратинскими нонами, так  как тогда ходят  для принесения
жертвы за  город, на  Козье болото; "коза"  по-латыни  -- "капра". На пути к
этому месту для принесения жертв  присутствующие  громко  выкрикивают имена,
часто  даваемые в Италии, например, Марка, Луция, Гая и т.  д., в подражание
тем  полным ужаса  и смятения окликам, которыми обменивались тогда  бегущие.
Некоторые говорят, впрочем, что это делается не для изображения их состояния
во время бегства, но из желания ободрить  и поторопить друг  друга, причем в
подтверждение своего мнения приводят следующий рассказ.
     Взявшие Рим галлы были выгнаны Камилл ом; но государство не могло скоро
оправиться  от  постигшего   его  удара.  В  его  пределы  вступила  сильная
неприятельская  армия  под начальством  Ливия  Постума.  Он  расположился  с
войсками невдалеке  от Рима и  отправил затем посла  объявить,  что  латинцы
желают возобновить  прежние,  ослабевшие  от  времени дружбу  и  родственные
отношения и новыми брачными  связями вторично соединить оба  народа, и  что,
если  им пошлют достаточное  число  девушек и вдов, они заключат с римлянами
мир и дружбу, точно так же, как то было у них раньше с сабинцами.
     При этом известии римлянами овладел страх перед грозившею им войною; но
в то же  время выдачу женщин они считали таким же позором, как рабство. Одна
рабыня, Филотида, подругому -- Тутола, помогла им  выйти из затруднения. Она
советовала им не исполнять ни одного из требований, а прибегнуть к хитрости,
не обнажая оружия  и не  выдавая женщин. Хитрость состояла  в том, что  сама
Филотида вместе с  другими красивыми  рабынями должны были одеться в  платье
свободнорожденных  женщин и отправиться к неприятелям. Затем Филотида должна
была зажечь ночью огонь -- условный знак,  чтобы вооруженные  римляне напали
на неприятелей во время сна.  План  этот был приведен в исполнение:  латинцы
дались в обман. Филотида  зажгла огонь на высокой дикой фиге, но  скрыла его
сзади  покрывалами и платками, так  что неприятель не видал огня, римляне же
прекрасно  видели его.  Когда  они  заметили  сигнал, то быстро выбежали  из
города, причем часто называли в воротах друг друга по именам для того, чтобы
не медлить.  Они неожиданно напали  на неприятеля и  разбили его,  учредив в
память  этой победы праздник. Ноны  называются  "капратинскими"  потому, что
"дикая фига" по-латыни  -- "капрификус". Римляне угощают тогда своих  жен за
городом, в тени диких фиг. Рабыни  ходят взад и вперед, собираются в кучки и
говорят  различные  шутки,  затем  начинают  бить  одна  другую  и  кидаться
каменьями в знак того, что они стояли когда-то на стороне римлян и принимали
участие  в  сражении. Это объяснение принято  не всеми историками. Напротив,
обычаи называть  друг друга днем по имени и ходить для принесения  жертвы на
Козье болото, словно на  праздник, находит себе более подтверждения в первом
рассказе. Быть может, однако, оба эти случая  имели место в один  день, но в
разное время.
     По преданию,  Ромул исчез  на  пятьдесят пятом году  от рождения, после
тридцативосьмилетнего царствования.


     [СОПОСТАВЛЕНИЕ]
     XXX  (I). Все, что я  мог узнать самого интересного  из  жизни Ромула и
Тесея,  заключается  в  следующем.  Во-первых, один из  них  добровольно, по
собственному  желанию,  имея  возможность   править  Трезеной,  наследством,
которым мог гордиться, сам, никем не принуждаемый, решился совершить великие
подвиги;  другой,  не  желая быть  рабом и наказанным,  сделался храбрым, по
выражению  Платона, конечно, от страха  и  принужден был решиться  на смелое
дело из  боязни пред угрожавшим ему  ужасным  несчастьем.  Далее, величайшим
подвигом  для  одного  было  --  убить  альбанского  царя, тогда как  другой
мимоходом,  подготовляясь  к  дальнейшим  подвигам,  убил  Скирона,  Синида,
Прокруста и  Коринета,  причем, наказав их,  освободил Грецию от кровожадных
деспотов, прежде чем  кто-либо узнал имя своего спасителя. Один мог ехать по
морю, не  подвергаясь опасности,  не  рискуя  быть  обиженным  разбойниками,
Ромулу же при жизни Амулия нельзя было жить спокойно. Важным доказательством
справедливости  этих слов  служит  то обстоятельство, что,  тогда как  один,
никем  не  обиженный, напал на злодеев для  защиты  других, братья позволяли
царю  оскорблять всех,  пока  их не  оскорбили самих. Если  одному  ставят в
подвиг то,  что  он получил рану  в сражении  с сабинцами, убил Акрона и вел
несколько победоносных войн, этим подвигам мы можем противопоставить битву с
кентаврами и поход амазонок. Смелый план Тесея избавить сограждан от платежа
дани Криту  и  отдать себя на съедение чудовищу, быть или  жертвой за смерть
Андрогея или -- что самое легкое в сравнении с тем, о чем я говорил выше, --
рабом  надменных, враждебно  относившихся  к  нему  людей,  исполнять низкие
позорные работы, отплыв добровольно вместе с девушками и мальчиками, -- этот
план можно назвать  в высшей степени  смелым,  как  и великодушным,  честною
заботою об  общем  благе,  жаждой славы  и доблести. Мне  кажется,  философы
вполне правы, говоря,  что любовь боги посылают, заботясь о спасении молодых
людей. По крайней мере,  любовь Ариадны к Тесею, по-моему мнению,  более чем
что-либо  другое,  имеет право считаться делом богов, желавших быть  орудием
его спасения. Ее чувства к нему следует не  порицать, но удивляться, что так
поступали не все мужчины  и  женщины. Если это выпало на долю одной ей, она,
на   мой  взгляд,  вполне  заслужила  любовь  бога  за  свое   стремление  к
прекрасному, честному и идеальному.

     XXXI (II). Оба, Тесей и Ромул, были созданы  для того, чтобы управлять,
и  ни один  из  них не  сумел  быть царем. Оба они свернули с прямого пути и
сделали перемены в государственном  устройстве: один ввел демократию, другой
-- тиранию, и оба ошиблись, но из различных побуждений.  Царь  должен прежде
всего  заботиться о  сохранении  своей  власти,  сохранить  же  ее можно  --
удаляясь от недозволенного  и стремясь к дозволенному. Кто или слишком добр,
или  слишком строг, тот перестает быть царем  или правителем, -- он начинает
заискивать перед народом  или  превращается в деспота и становится предметом
ненависти или презрения для своих подданных, хотя в первом случае выказывает
свое мягкое  доброе  сердце, как во  втором -- навлекает на себя обвинение в
себялюбии и жестокости.

     XXXII  (III). Если не следует приписывать гневу  богов  даже всех наших
несчастий, но искать  причины  их  в различии  нравов  и страстей,  никто не
станет оправдывать необдуманного гнева Ромула, его безрассудного раздражения
по отношению  к  брату. Большего снисхождения заслуживает тот, кого, подобно
более сильному  удару, потрясли и  лишили равновесия более  важные  причины.
Если  Ромул поссорился  с  братом, взвесив  все  обстоятельства  дела, после
зрелого  размышления, из  желания общей  пользы, нельзя  поверить, что такой
ужасный  гнев  овладел  его  рассудком  внезапно;  в то  же  время Тесей был
вооружен  против сына,  ослепленный любовью,  ревностью,  вследствие клеветы
женщины, чувствами, которым чужды только немногие люди. Важнее всего то, что
Ромул доказал свое раздражение на  деле, что имело печальный конец,  гнев же
Тесея ограничился  одною бранью и старческими проклятиями. Дальнейшая участь
его сына  зависела  от  выпавшего  ему  на долю  жребия.  Вот все, что можно
сказать в оправдание Тесея.

     XXXIII (IV). Чтобы  достичь великого, Ромулу  пришлось  начать с самого
малого. Прежние рабы, свинопасы, раньше чем сделаться свободными, освободили
почти  всех  латинцев и  в  одно время заслужили  в высшей степени  почетные
прозвища "убийц рабов", "спасителей родных",  "царей народов" и "основателей
городов",  --  не  "пришлецов", как Тесей,  который составил один  город  из
соединения многих общин  и уничтожил много  городов, носивших  имена древних
царей  и  героев. Ромул  сделал то же,  но позже.  Он  заставил  неприятелей
переселиться, разрушить свои  прежние жилища и соединиться  с  победителями.
Прежде всего ему  не приходилось  ни населять  вновь, ни увеличивать города,
существовавшего раньше, --  он основал новый  город и, основав его, приобрел
себе землю, отечество, царскую власть, род, жену  и родственников. Он никого
не убивал, не лишал  жизни, напротив, был благодетелем бездомных скитальцев,
желавших сделаться  гражданами.  Он  не  убивал  разбойников и  злодеев,  но
покорил  народы силой оружия, завоевал города и отпраздновал свой триумф над
царями и вождями.

     XXXIV (V).  Был  ли он  убийцей несчастного Рема  -- вопрос нерешенный.
Большая часть  писателей обвиняет  в этом других; все же он  спас,  как всем
известно, от  смерти  свою  мать, своего  деда -- от позорного,  бесславного
рабства и посадил его на престол Энея. Много  добра сделал он добровольно  и
никому  не повредил даже невольно.  Но забывчивость Тесея  и его небрежность
относительно условия перемены паруса едва ли найдут, на мой взгляд, горячего
защитника, и даже снисходительные судьи едва ли оправдают его от обвинения в
отцеубийстве. Этого не мог  не  понять  один  аттический  писатель, который,
видя, как трудно оправдать в этом Тесея его защитникам, сочинил, будто Эгей,
желая  увидеть скорей приближавшийся корабль, быстро побежал  в Акрополь, но
поскользнулся и упал.  Как будто  у царя  не  было провожатых  или, когда он
спешил к морю, с ним не было рабов!

     XXXV  (VI).  В  похищениях  женщин  Тесей  не  может  найти  достаточно
справедливого оправдания  своим поступкам, во-первых,  потому, что они  были
часты, --  он похитил Ариадну, Антиопу, трезенку Анаксо и в заключение всего
Елену, когда сам был стариком, а она еще не достигла половой зрелости,  была
еще ребенком, а сам  он был  уже в годах, когда ему не  следовало думать и о
законном  браке,  --  во-вторых,  потому, что  афинянки, потомки  Эрехтея  и
Кекропа, умели рожать  детей ничуть  не хуже  девиц-трезенок, спартанок  или
амазонок.  Это он делал, вероятно, из сладострастия и похоти. Ромул похитил,
во-первых, около восьмисот  женщин, но  взял себе не всех,  а, говорят, одну
Герсилию, других же разделил между лучшими из граждан. Затем он окружил этих
женщин таким  уважением и любовью,  так  справедливо относился  к  ним,  что
заставил считать их похищение -- нанесенное им оскорбление, в высшей степени
прекрасным поступком  и  делом высокой  государственной  мудрости,  имевшими
целью сближение народов. Таким образом, они слились,  образовали одно целое,
что стало впоследствии источником взаимной любви и величия государства. Само
время  свидетель того, сколько целомудрия,  дружбы  и  крепости союза было в
заключенных царем браках: в продолжение двухсот  тридцати лет ни один муж не
решился развестись с  женою, ни одна жена -- с мужем. Греческие ученые знают
имя первого отцеубийцы или матереубийцы; точно так же каждый римлянин знает,
что  Корнелий Спурий первым дал развод жене из-за ее бесплодия.  Последствия
деяний Ромула свидетельствуют  об  их правильности: благодаря бракам царская
власть сделалась общею, так же как оба народа получили право гражданства; но
любовные связи  Тесея  не  принесли афинянам  ни  дружбы, ни союза с другими
народами, напротив, имели своим следствием вражду,  войны,  убийства граждан
и,  наконец, потерю Афин. Только с  трудом  и то благодаря снисходительности
неприятелей, которым афиняне покланялись, называя их богами, они не испытали
участи Трои по вине нового Париса. Мать Тесея не подвергалась опасностям, но
испытала участь Гекабы, -- сын оставил, предал ее, если только рассказ  о ее
плене не выдумка, хотя было бы желательно, чтобы это вместе со многим другим
оказалось  ложью.  Большая разница и  в том,  какое  участие  принимали,  по
рассказам,  боги  при их рождении. Боги  очень желали спасения Ромула, между
тем  как  оракул,  данный  Эгею  и  запрещавший  ему  вступать  в  связь   с
иностранкой, доказывает, что Тесей родился против воли богов.