холодного разума. Но откуда же было знать валиде  о  странном  намерении
Ибрагима?
   Она приняла его в просторном  покое  у  Тронного  зала  ночью,  когда
султан  уже  спал,  а  может,  утешался  со  своей  возлюбленной   женой
Махидевран. Лишь неширокий переход и крутые  ступеньки  отделяли  их  от
того места, где находился сейчас Сулейман, и это невольно накладывало на
их разговор печать недозволенности, чуть ли не греховности.
   Валиде сидела на подушках вся в белых мехах, лицо ее  закрывал  белый
яшмак, сквозь продолговатые прорези которого горели огромные,  черные  в
полумраке глаза. Лишь один светильник, стоявший далеко в  углу,  освещал
лицо валиде несмелыми желтоватыми лучами, но и  от  него  она,  пожалуй,
хотела заслониться, ибо с  появлением  в  покое  Ибрагима  подняла  свою
легкую руку так, что тень упала ей на лицо, но  только  на  миг,  валиде
сразу же убрала руку,  а  в  ней  держала  яшмак.  Ибрагим  относился  к
мужчинам, уже видевшим лицо валиде, поэтому она не хотела скрывать его и
сегодня, и еще потому, что между ними должен был состояться разговор,  а
для разговора недостаточно одних глаз, тут нужны также уста, да еще если
уста такие неповторимые, как у нее.
   - Садись, - пригласила она, показывая Ибрагиму на подушки, которые он
мог подложить под бока.
   Он поздоровался и сел на расстоянии,  почтительно  полусклонившись  в
сторону, где утопала в белой нежности мехов маленькая фигурка,  которая,
даже сидя, успокоенная, неподвижная, была как бы соткана вся из живости,
подвижности, беспокойства. Остро поблескивали черно-серые глаза,  то  ли
умело подсурьмленные, то ли  в  таких  причудливых  прорезях,  маленький
ровный носик, казалось, трепетал не  одними  только  ноздрями,  но  всем
своим четким очертанием, губы темно вырисовывались  на  бледном  нервном
лице и, казалось, говорили с тобой даже крепко сжатые.  Дыхание  времени
еще не коснулось этого лица. Оно жило, дышало и вдохновляло каждого, кто
имел счастие на него взглянуть. Странный был султан Селим -  отослал  от
себя такую женщину и до самой своей смерти не хотел  больше  ее  видеть.
Может, и правду передавали шепотом друг  другу  гаремные  стражи,  будто
Сулейман рожден не Хафсой, а любимой рабыней Селима, сербиянкой родом из
Зворника в Боснии. А Хафса, мол, в ту самую ночь родила  девочку.  Разве
могла она вынести,  что  наследник  трона  будет  от  рабыни?  Сербиянку
задушили евнухи еще до утра, а Сулейман стал сыном Хафсы.  Было  ли  это
так на самом деле, и узнал ли об  этом  Селим,  и  знает  ли  кто-нибудь
наверняка? Гарем навеки хоронит все свои тайны, его ворота  заперты  так
же крепко, как крепко  сжаты  эти  прекрасные  уста,  которые  не  хотят
промолвить Ибрагиму ни слова, а первым он заговорить не смеет.
   Наконец валиде решила, что молчание затянулось.
   - Вы хотели со мной поговорить. О чем же? Я слушаю.
   Ее манера говорить шла к  ее  внешности:  порывистость,  небрежность,
слова налетают одно на  другое,  словно  бы  губы  стремятся  как  можно
быстрее вытолкнуть  их  на  волю,  чтобы  снова  замкнуться  в  молчании
длительном и упорном.
   В вопросе валиде Ибрагим мог учуять что угодно: недовольство тем, что
ее потревожили,  гнев  на  человека  столь  низкого  в  сравнении  с  ее
собственным положением, обыкновенное  равнодушие.  Не  было  там  только
любопытства, истинного желания узнать, что же он ей скажет.
   Ибрагим пытался уловить хотя бы отдаленное сходство  между  валиде  и
Сулейманом. Не находил ничего. Даже совсем чужие люди, длительное  время
проживая вместе, перенимают друг от друга то какой-то жест,  то  улыбку,
то взмах брови, то какое-нибудь  слово  или  восклицание.  Тут  не  было
ничего, либо двое напрочь чужих и враждебных друг другу людей,  либо  уж
такие сильные личности, что не могут принять ни от кого  ни  достоинств,
ни недостатков. Он чувствовал отчужденность  валиде  и  понял,  что  она
приготовилась в случае чего и к отпору, и  к  мести,  хотя  внешне  была
сплошная доброжелательность. "Они замышляли  хитрость,  и  мы  замышляли
хитрость, а они и не знали". Женщины не читают Корана. Но женщинам можно
читать Коран, приводя высказывания из него.  Ибрагим  как  раз  вовремя,
чтобы его молчание не перешло в непочтительность, нашел нужные слова:
   - "Кто приходит с хорошим, тому еще лучше..."
   А поскольку валиде молчала, то ли не желая отвечать на слова  Корана,
то ли выжидая, что Ибрагим скажет дальше, добавил:
   - "А кто приходит с дурным, лики тех повергнуты в огонь".
   Она продолжала молчать, еще упрямее сжимала свои темные губы, бросала
на Ибрагима взгляды, острые, как стрелы, обстреливала его со всех сторон
быстро, умело, метко.
   -  "Только  вы  своим  дарам  радуетесь",  -  снова  обратился  он  к
спасительным словам из книги ислама.
   - Так, - наконец нарушила она невыносимое свое молчание.  -  Подарок?
Ты хочешь получить какой-то подарок? Какой же?
   - Не я, ваше величество. Не для меня подарок.
   Ощущал необычную скованность. Намного проще  было  бы  тогда,  ночью,
сказать по-мужски Сулейману:  "Приобрел  редкостную  рабыню.  Хочу  тебе
подарить. Не откажешься?" Как сам Сулейман еще в Манисе подарил ему одну
за другой двух одалисок,  довольно  откровенно  расхваливая  их  женские
достоинства.
   - Для кого же? - спросила валиде,  и  теперь  уже  не  было  никакого
отступления.
   - Я хотел посоветоваться  с  вами,  ваше  величество.  Мог  ли  бы  я
подарить для гарема светлейшего султана, где вы властвуете, как  львица,
удостоенная служения льву власти и повелений, подарить для этого убежища
блаженств  редкостную  рабыню,  которую  я  приобрел  с  этой  целью   у
почтенного челеби, прибывшего из-за моря?
   - Редкостную чем - красотой?
   - Нравом своим, всем существом.
   - Такие подарки - только от доверенных.
   - Я пришел посоветоваться с вами, ваше величество.
   Она не слушала его.
   - Доверенными в делах гарема могут быть только евнухи.
   Он пробормотал:
   - "...а если вы еще не вошли к ним, то нет греха на вас..."
   Она и дальше не слушала его. А может, делала вид, что не слушает?
   Спросила вдруг:
   - Почему ты захотел подарить ее султану?
   - Уже сказал о ее редкостном нраве.
   - Этого слишком мало.
   - Ходят слухи, что она королевская дочь.