но при удобном случае, наступившем в 304 г., вернулись к соплеменникам и
возглавили восстание, ставившее целью "оружием возвратить утраченные
права". Ложная теория, примененная к действительности, вызвала катастрофу.

К 316 г. 40 тыс. хуннов захватили весь северный Китай, в том числе две
столицы, двух императоров и все накопленные богатства. Китайцы были загнаны
на берега Янцзы, в то время окраину Китая, и были вынуждены в тропических
джунглях смешиваться с племенами мань, что весьма преобразило их облик и
психический склад. Там начался особый процесс этногенеза, приведший
впоследствии к созданию южнокитайского этноса. А оставшиеся на родине
китайцы смешались с хуннами... и тем погубили их. Уже дети
победителей-хуннов и китаянок забыли о нравах степного кочевья. Воспитанные
в дворцовых павильонах, они сохранили энергию и мужество. но утеряли
ощущение "своего", чувство локтя и императив верности. Распри подорвали их
силы, а ведь до этого их отцы умели жить в согласии. Внуки превратились в
избалованных куртизанов, забавлявшихся людоедством и предательством
близких. Не было и речи о наступательных войнах, даже при обороне хунны
стали терпеть поражения. Наконец, в 350 г. приемный сын императора, китаец,
убил своих братьев, наследников престала, и, взяв власть в свои руки,
приказал перебить всех хуннов в государстве. Это было исполнено с таким
рвением, что погибло много бородатых и горбоносых китайцев, похожих на
хуннов.

Геноцид не спас узурпатора. Сяньбийцы-муюны разбили его китайское войско и
казнили его самого. Китайцам не помогло численное превосходство, они также
вместе с культурой потеряли традиции доблести. Муюнов постигла судьба
хуннов. Они окитаились и были побеждены степными табгачами. Те сначала
консолидировали вокруг себя кочевников (смешение на уровне этнической
метисации), но потом на свою беду завоевали Хэнань, где жило монолитное
китайское население. К концу V в. они смешались с китайцами так, что их
хан, приняв титул императора, запретил родной язык, табгачскую одежду и
прическу, а также имена. Масса подданных, лишенная свойственного ей
стереотипа поведения, стала жертвой авантюристов-кондотьеров, низвергших
династию и обескровивших несчастную страну[67], которую вдобавок опустошил
голод, унесший около 80 % людей[68]. Так повлияло на народы смешение двух
суперэтносов, но оставшиеся в живых в VI в. внезапно объединились в новый
этнос, называвшийся тогда табгач (сяньбийское название), употреблявший
китайский язык (отличавшийся от древнего) и принявший иноземную идеологию -
буддизм. Это была великая эпоха Тан, положившая начало средневековому
китайскому этносу, потерявшему самостоятельность только в XVII в., когда
Китай завоевали маньчжуры. Но это новый цикл этногенеза, относящийся к
Древнему Китаю, как Византия-к Древнему Риму[69].

Из приведенного примера очевидна связь этноса с ландшафтом. Хунны, заняв
долину Хуанхэ, пасли скот, китайцы засевали пашни и строили каналы, а
хунно-китайскис метисы, не имея навыков ни к скотоводству, ни к земледелию,
хищнически обирали соседей и подданных, что привело к образованию залежных
земель и восстановлению естественного биоценоза, хотя и обедненного за счет
вырубки лесов и истребления копытных во время царских охот. Но уже в VII в.
китайцы вернули себе утраченные земли и снова деформировали ландшафт путем
интенсивного хищнического земледелия. Но об этом потом.

КОНТАКТЫ ВАРВАРОВ И РИМЛЯН

Сходную картину беспорядочного смешения этносов мы можем увидеть в ту же
эпоху на западной окраине континента, где развалилась Римская империя. По
этому поводу было высказано очень много суждений, но почти все они
перекрываются знаменитым тезисом Э. Гиббона: "Эллинское общество,
воплощенное в Римской империи, которая была в зените в эпоху Антонинов,
низвергнуто одновременным падением двух врагов, напавших на нее на двух
фронтах: североевропейскими варварами, вышедшими из пустынь за Дунаем и
Рейном, и христианской церковью, возникшей в покоренных, но не
ассимилированных восточных провинциях"[70]. Посмотрим, прав ли он?

Четырехсотлетняя война Римской империи с германцами, длившаяся с I по IV
в., закончилась победой Рима. Ни рейнская, ни дунайская границы не были
прорваны. Несколько поражений, нанесенных римлянам готами, и опустошение
побережий Эгейского моря готским флотом были искуплены победами Феодосия.
Рим потерял только зарейнские области Германии и добровольно очистил Дакию,
но в этих странах италики селиться не хотели, а провинциалы попадали туда
ссыльные, интересы коих сенат и римский народ не волновали. Положение резко
изменилось в V в., когда сопротивление иноземным вторжениям резко
снизилось, но тогда Стилихон и Аэций одерживали победы над германцами и
гуннами, пока их не убили сами римляне - интриганы и дегенераты в пурпуре и
диадемах. Беда Рима была в нем самом, а не вне его[71].

Да и сами варвары не стремились к уничтожению культуры Рима. Король
визиготов Атаульф, согласно его собственному признанию, "начал жизнь с
жаждой обращения всего римского домена в империю готов... со временем,
однако, опыт убедил его, что... было бы преступлением изгонять управление
закона из жизни государства, так как государство прекращает быть самим
собой, если в нем прекращает привить закон. Когда Атаульф осознал эту
истину, он решил, что он добился бы славы... употребив жизненную силу готов
для восстановления римского имени во всем, и, быть может, более чем во всем
- его древнем величии"[72]. Но если так, то почему же римская культура
исчезла, а вместе с ней исчезли с этнической карты мира влюбленные в эту
культуру мужественные и сильные готы?

То, что успехи германцев по времени совпали с торжеством христианства на
всей территории Римской империи, как будто подтверждает пагубность этой
доктрины для народа и государства. Эту концепцию выдвинули еще в 393 г.
защитники язычества Евгений и Арбогаст, попытавшиеся восстановить в
Капитолии алтарь Победы. Однако, как и в 312 г., христианские легионы
оказались более стойкими. Вожди языческой армии героически погибли в бою,
но тем самым показали, что перспектива развития не в том или ином
исповедании веры, а в делах куда более земных. И самое интересное, что то
же самое утверждают отцы церкви.

Блаженный Августин или любой другой христианский мыслитель V в. мог бы
сказать: "Не мы посоветовали императору Авреалину покинуть Дакию и