в работах Татищева, Кестля217 и др.
Еще большее значение имела для карты Сибири Великая Сибирская экспедиция, или
Вторая Камчатская, начатая годом раньше и продолжавшаяся 10 лет. Это было одно
из самых грандиозных государственных предприятий, какие предпринимались в нашей
стране. По поставленным задачам, по широте замыслов она совершенно особняком
стоит в царствование Анны Иоанновны, столь далекой и по своей природе, и по
умственному уровню не только от вопросов знания или идейных исканий, но и от
вопросов государственного значения. Поводом к ее снаряжению была записка,
поданная в Адмиралтейств-коллегию Берингом. Миллер указывает, что в проведении
этой экспедиции большую роль играл Кирилов218 [74]. Может быть в этом плане
видно проявление государственного ума Остермана.
Известны робкие попытки сделать подобного рода исследования постоянными в разных
частях Российской империи. Так, в 1740 г., еще до окончания Сибирской
экспедиции, Академия наук просила: "Чтобы ассигнованная для Камчатской
экспедиции и назначенная Петром Великим для измерения земли и для генеральной
карты России сумма была и впредь жалуема на ученые исследования государства. По
окончании разысканий в Сибири и Камчатке можно было бы производить такие же
разведки и обсервации также в прочих частях России".219
Этот проект не осуществился. Сибирская экспедиция, длившаяся 10 лет, занявшая
сотни людей, не имела продолжения. Но все же ее задачи и результаты сами по себе
были огромны.220
Она должна была дать впервые научную, точную карту, описание контуров совершенно
картографически неизвестной Сибири, дать ясное представление о путях сообщения,
мореходстве, рудных и пушных богатствах этой страны. В то же самое время она
должна была дать возможность судить о положении Сибири по отношению к окружающим
странам - главным образом к Америке и Японии. Надо иметь в виду, что в это время
все это были вопросы почти неведомые. Ни одной сколько-нибудь точной карты
очертаний Сибири на восток от Печоры не существовало, возможность морских
плаваний по этим северным берегам была правительству неизвестна. Нельзя
забывать, что центральное правительство очень мало знало о работе казаков и
промышленников, отыскивавших и обходивших эти земли: их извлекла из сибирских
архивов эта самая Сибирская экспедиция и впервые сделал известными для всех
академик Миллер. Мы видели, что были неизвестны берега Америки, но также была
неясна [граница] Японии к новым русским владениям - Камчатке и Охотскому
побережью. Рудное дело в Сибири только что начиналось... Экспедиция была
государственным предприятием, она должна была скрывать свою задачу. Предписано
было капитанам судов лишь для отвода глаз указывать на ее задачу как на решение
вопроса о границе между Азией и Америкой. Ученым, отправленным в экспедицию,
сенатским указом от 13 января 1733 г. запрещалось сообщать какие бы то ни было
собранные ими сведения кому бы то ни было, кроме Академии наук и Сената.
Академику Делилю пришлось оправдываться на этом основании [по поводу] доноса
Шумахера [о том], что он сообщил свои наблюдения о комете в письме к Эйлеру.221
Экспедиция отчасти была военной<...> Ряд островов был присоединен к России -
Курильские, Алеутские, Командорские... Рекогносцировки такого территориального
расширения были сделаны по направлению к Америке - будущим русским колониям, к
Японии. <...> Лишь на севере русские натолкнулись на естественную границу льдов.
Сибирская экспедиция в этом смысле была аналогична Уфимской. Новая культурная
Россия искала естественных границ среди прилегавших к ней диких или полудиких
народностей. Подобно Уфимской, она расширила границы государства и тяжелым
[бременем] легла на инородцев.
Как мы видели, ее прямым следствием явилось морское движение русских на восток,
создание к концу века русских владений Америки, потерянных только в 1860 г.
[75].
Но эта экспедиция не далась даром.222 Напряжение местного населения на ее
содержание было огромное. <...> Но помимо таких косвенных расходов, она стоила
огромные деньги, едва ли менее нескольких миллионов рублей, 300 000 руб. на наши
деньги. Лишь настойчивость Адмиралтейств-коллегий позволила довести дело до
некоторого конца.
Подобно Уфимской, она имела огромное значение для картографии Сибири.223 Берег
Ледовитого океана от Архангельска до Колымы был снят, записан на протяжении 130
градусов, в широтах 64o 32' - 77o 34'; сняты берега Охотского моря и Камчатки.
Работа была сделана хорошо. Только через 100 лет начались ее значительные
исправления.224 Несомненно, в основе наших знаний и посейчас лежат эти работы -
работы моряков и геодезистов - Прончищева, С. Челюскина,225 Д. и X. Лаптевых, Д.
Овцына,226 Селифонтова, Кушелева, Минина, Лассениуса, Плаутина, Павлова,
Муравьева, Скуратова, Сухотина, С. Малыгина, Стерлегова, Щекина, Щербинина, С.
Хитрово227 и других, ведших работу в исключительно тяжелой обстановке, нередко
своею смертью плативших за смелые попытки проникнуть в новые страны. Несомненно,
работа эта могла быть так сделана только потому, что среди ее участников были
выдающиеся люди. Таковы были, например, Лаптевы, Малыгин или Прончищев.
Лейтенант В. Прончищев228 достиг самого северного пункта экспедиции (77o 25')
229 и погиб на возвратном пути; с ним все время была его жена, первая русская
женщина, принявшая участие в арктической экспедиции и погибшая от болезни и
истощения вскоре после смерти мужа на берегах Ледовитого океана (1736).
С. Г. Малыгин230 описывал берег Сибири от Оби до Печоры (1736-1738), умер в 1764
г. начальником Казанской адмиралтейской конторы. Это был образованный моряк,
обладавший инициативой, которая хотя и заглушалась в русском обществе того
времени, но все же могла пробиваться. Так, в 1746 г., по рапорту Малыгина, тогда
командующего штурманской ротой, о неправильности компасов, употреблявшихся в
русском флоте, дело было разобрано Нагаевым и реформировано.231 Впервые было
обращено внимание на ранее стоявшее по рутине дело. Вместе с Нагаевым и
Чириковым он в 1720-х годах обучал гардемаринов морским наукам. В 1733 г. издал
одобренную Фарварсоном и Академией наук "Сокращенную навигацию". Любопытны
некоторые отражения сознательных стремлений того времени, проскальзывающие в
предисловии к этой книге. С одной стороны, Малыгин проникнут сознанием пользы
своего дела: "О ея (книги) пользе флоту, как о благодарности служителей мне ни
мало не сумневаясь"; с другой - он высокого мнения о силе науки того времени:
"Хотя древность, доброжелательный читатель, славою наук и процветала; однако
новых времен мудролюбцы, ступая по следам оныя, толь паче себя прославили и
науки почти в такое совершенство привели чрез новые изобретения, что сложивши
старое с новым, оное без сумнения за азбуку покажется. Нет той науки и ведения,
которое бы ныне сие не могло твердо доказать. Но оставя прочий, посмотрим на
Навигацию, которая в таком уже ныне совершенстве, что кажется дале ее и не можно
пойти".232 Эта яркая вера кажется нам наивной, но Малыгин предстал в ней весь и
является в этом отношении одним из типичных представителей деятелей времени
Петра, нашедших в науке новую веру жизни. Это был честный человек, всю жизнь
пробивавшийся и службой не наживший состояния - один из многих невидных людей,
строивших живую суть будущего русского общества.
Одновременно с этой работой впервые на карту была занесена Южная, Средняя и
Восточная Сибирь.