сырья  и продукта,  влажность  -  все это по  проводам  в виде электрических
показателей  притекает сюда,  в  сердце  электронной машины.  А она,  словно
обдумав  и взвесив все, дает необходимые команды цехам, управляя  сложнейшим
производством всего комбината.
     Да, я согласен с  теми, кто  убежден,  что автоматическому управлению в
первую очередь поддаются химические предприятия. Ведь здесь очень мало людей
в цехах. И, вероятно, их совсем  может и не быть, если тонкие нервы проводов
передают из цехов в Центральный пост ритмичное дыхание жизни всего завода. И
обратно - если пост берет на себя команду всем предприятием.
     - Мы скоро  заканчиваем  монтаж  Центрального  поста,- поясняет Николай
Иванович Авдюшин  -  уже  не  молодой инженер, аккуратно выбритый, в модном,
безукоризненно  отглаженном  костюме.  Он здесь  самый старший.  Он кандидат
наук, инженер-кибернетик.
     - Пожалуй, еще с месяц провозимся...- вступает в разговор широкоплечий,
черноволосый парень в ковбойке, напоминающий красно-коричневым загаром вождя
краснокожих. Это Петя Кузовкин - спортсмен и заводила.
     - А тебе  все не терпится! - перебивает его  Нина Охотникова, тоненькая
девушка, подстриженная под мальчишку.- Тебе бы только в футбол гонять! - Она
поворачивается к нам: - Он у нас больше о мяче думает, чем о работе.
     -  Разве  так  можно,  Нина?! - сопротивляется Кузовкин.-  Тебе  еще  и
поверят...
     Молчит только Коля Трошин. Трудные у  него  дела: монтаж математической
машины затягивается, а на носу зачеты в вечернем институте.  Он оброс, глаза
красные - видно, парень не высыпается.
     Вот, пожалуй, и все, кто занят монтажом кибернетической установки.
     Я с интересом приглядываюсь к  этим ребятам, привычно и ловко орудующим
в   электронных   внутренностях   ящиков-кирпичей,   забитых   всевозможными
приборами.  Невольно  прислушиваюсь и  к  их  разговору. Видимо,  он начался
давно. Я улавливаю  только клочки беседы. Мне хочется записать их в блокнот,
но профессиональная привычка журналиста останавливает меня: никогда не делай
записи на глазах у тех, кто говорит.
     -  Я  догадываюсь, откуда прислали эту умницу,- говорит Петя  Кузовкин,
орудуя  паяльником.-  Из  Киева.  Говорят,  там  наша   машина  работала,  в
вычислительном центре. Это не что-нибудь - машина-энциклопедист!
     - Я  вот  тоже хочу знать  как  можно больше,- говорит Нина.-  Хоть всю
жизнь учись - все тебе мало...
     -  Всю  жизнь,- грустновато соглашается Коля Трошин.-  Только вот  жить
хочется побольше. Хочется дожить до коммунизма - и чтобы молодым оставаться.
     - Ишь чего захотел,- бормочет Кузовкин.
     - А  по-моему,  ребята, вы  заблуждаетесь,- говорит  Николай Иванович.-
Насколько я  знаю, машина прибыла к нам совсем не из  Киева, а,  возможно, с
одной из станций наведения космических кораблей.
     - Это же просто фантастика,- бойко констатирует Кузовкин.
     - А почему бы и нет?
     - Быть не может!..- удивляются все.
     -  Ой, как интересно! Неужели она знает, как Гагарин выходил на орбиту?
- волнуется Нина.-  Невозможно поверить... Неужели она слышала,  как  билось
его сердце, как он дышал там, в космосе?
     Предположение  Николая Ивановича вызывает  бурную реакцию. Каждый хочет
сказать   свое  слово.   Вдруг  серо-стальные  кирпичи  электронной   машины
приобретают для всех нас неожиданное значение.
     -  Ну что ж, пускай она теперь  поработает  на  Большую химию,- говорит
Коля Трошин.- Раз машина такая умная, уж  мы как-нибудь обучим ее  и  нашему
делу.
     - Да, но ей будет у нас скучно без романтики. Космические корабли  -  и
вдруг химический завод,- вздыхает Нина.
     - Почему  -  без  романтики?-  перебивает  ее  Николай  Иванович.-- Мне
кажется, машина у нас как раз на своем месте,
     Но на  этом разговор не закончился. Коля Трошин -  парень дотошный, и я
благодарен ему, что он затронул тему, которая давно  и настойчиво  волновала
меня.
     -  Вот я, Николай Иванович, все  один вопрос  обдумываю,- высказал свое
заветное Коля, на мгновение отрываясь от работы и размахивая паяльником, как
регулировщик  на  перекрестке.- Еще  раньше неандертальца, говорят,  жил  на
свете обезьяночеловек. У  Энгельса  так  и  написано: "Когда обезьяночеловек
впервые взял в руки орудие..." Я не знаю, что это  было - палка или камень,-
но только  взял он в руки  орудие и  стал очеловечиваться. Труд заставил его
развиваться по-новому. Потом человек приручил огонь, начал использовать пар,
изобрел  электричество  и  добрался  до  электроники,  атомной  энергии,  до
космоса. И вот химией, вроде нас, занялся. Это  все верно. Но всегда человек
стремился облегчить свой физический  труд. А мы с вами чем заняты? -  И Коля
указал паяльником на серо-стальные кирпичи машины.- Что мы с вами, облегчаем
физический труд? Как бы не  так! Наша  машина  умная. Она  стала орудием  не
наших рук, а нашего разума...
     Николай  Трошин  обвел  своих  товарищей  -  монтажников  - серьезным и
встревоженным взглядом.
     - Кто знает,  может  быть,  сегодня мы начинаем новую эволюцию? Как  вы
думаете,  Николай Иванович?  Палка  -  рычаг для  мускулов.  Кибернетическая
машина - рычаг для мысли, для нашего мозга...
     Николай  Иванович  Авдюшин  с интересом  слушал  Колю Трошина. Затем он
улыбнулся своим мыслям и подчеркнуто небрежно ответил:
     - Кто его знает? Поживем - увидим.
     -  А  что  же тогда  с нами станет  после такой эволюции?  - растерянно
спросил Кузовкин. Все рассмеялись.
     Было уже  десять  часов  вечера, когда  мы расходились.  Монтаж  машины
затягивался  - все нервничали  и засиживались допоздна. Приемные блоки  были
уже  смонтированы,  но  самым  трудным было  создание  программы  управления
заводом. С программой не все ладилось.
     Я  задержался   на  Центральном  посту  управления.   В   широкие  окна
заглядывала  темнота.   Еще  более   четко  разрезали  потолок  яркие  линии
люминофоров. Не знаю, что заставило меня подойти к машине. Вряд ли это  было
простое  любопытство. Я нажал на клавишу  управления, хотя отлично  понимал,
что делать этого не следует. Почти инстинктивно опустился палец на пластинку
клавиши.
     ...И  вдруг  я  окаменел.  Машина  заговорила.  Кибернетическая  машина
говорила спокойно, почти бесстрастно, каким-то чужим, металлическим голосом.
     Не  ручаюсь,  что  я   точно   записал   этот   неожиданный   разговор,
восстановленный  по  памяти. Я слишком  растерялся, чтобы  записать его даже
тогда, когда  вернулся  в гостиницу.  Только  на  следующее утро попытался я
восстановить в памяти наш разговор с машиной. Но разговор этот имел решающее