Окружившие царя воеводы слышали его любимую:

     Уж как звали молодца,
     Позывали молодца
     На игрище поглядеть,
     На Ярилу посмотреть.

     Снег падал и падал тяжелыми хлопьями.
     Царь Иван посмотрел на высокие стены, сделанные из белого камня, на тяжелые осадные пушки, полукругом охватившие крепость. Позади, за линией пушек, изготовились к бою русские полки.
     Царь вздохнул, снял рукавицу, медленно стер теплой рукой налипший снег с лица и обернулся к трубачу:
     - Начинай.
     Раздался громкий, пронзительный сигнал, повторенный два раза. Фитильщики приложили дымящиеся фитили к затравникам. Загремели выстрелы, окрестность заволокло едким дымом. Из пушки "Золотой лев" вылетали шестипудовые ядра. За первым залпом последовал второй, третий... Стрельба длилась около двух часов не переставая. В городе начались пожары. Под защитой пушек русские воины потащили к стенам тяжелые осадные лестницы.
     Крепостные пушки города Вейсенштейна сделали несколько выстрелов и смолкли.
     К царю приблизился воевода и боярин Василий Голицын.
     - Великий государь, время к городу приступать.
     Царь Иван кивнул головой.
     Ударили полковые барабаны, заиграли трубы. Пушки умолкли. Русские войска лавой устремились к крепости. Раздался громкий боевой клич.
     Царь снял шапку и перекрестился. Сняли шапки и перекрестились окружавшие царя воеводы.
     Воцарилось тревожное ожидание.
     - Великий государь, - сказал боярин Голицын, - в передовом полку у князя Федора Ивановича одним воеводой прибыло.
     Царь Иван оторвал взгляд от бежавших к крепости воинов, хмуро посмотрел на боярина.
     - Григорий Лукьянович, Малюта Скуратов, второй дворовый воевода, пожелал идти приступом на стены вместе с передовым полком, - пояснил Голицын.
     - Гриша! Зачем, разве я хотел этого?
     Царь рванул коня, словно желая догнать своих воинов. Сделав несколько скачков, он возвратился на прежнее место и снова стал смотреть на стены. Его зоркий глаз заметил грузного воина, широкого в плечах, первым подбежавшего к лестнице. Из крепостных амбразур послышались пищальные выстрелы. Сверху осажденные бросали на русских ратников камни и лили кипящую смолу...
     Воеводы переглянулись. Боярин Голицын не смог сдержать злорадной улыбки.
     Поднятый боевым сигналом, Малюта Скуратов побежал вместе со всеми к крепости. Звериный рев вырывался из его горла. С налившимися кровью глазами он был похож на бешеного быка. Одним из первых Малюта влез на стену.
     Вытащив из-за пояса привычное оружие, топор с широким лезвием, он замахнулся на высокого шведа, первого попавшегося ему на глаза. Замахнулся... и больше ничего не видел и не слышал.
     Подбежавший на помощь товарищу другой швед тяжелым мечом отрубил голову Малюте Скуратову.
     Через несколько часов крепость Вейсенштейн была взята. Посланные царем слуги нашли лысую голову тайного советника и его изуродованное тело.
     Царь Иван взял в руки голову, долго смотрел в открытые мертвые глаза. Лицо царя задергалось, борода полезла на сторону.
     Тем, кто наблюдал за ним, казалось, что он заплачет.
     - Великий государь, Григорий Лукьянович завещал похоронить его в монастыре Иосифа Волоцкого, где покоятся его отец и сын, - раздался вкрадчивый голос Бориса Годунова.
     - Похоронить почетно там, где он завещал, - сказал царь. Он осторожно, из рук в руки, передал бородатую голову Борису Годунову.
     Вздыбив коня, царь Иван поскакал тяжелым галопом к открытым воротам крепости.
     За царем поскакали телохранители, воеводы и бояре.

Глава сорок первая

ЛАСКОВОЕ СЛОВО ЛУЧШЕ МЯГКОГО ПИРОГА

     Небольшой отряд вооруженных всадников приближался к сельцу Молоди. Солнце только что скрылось за темной стеной леса, и было еще совсем светло. Впереди, на высоких ухоженных жеребцах, ехали Михаил Иванович Воротынский и Никита Романович Одоевский. Немного поотступя - вооруженные слуги.
     Небольшой бревенчатый мост через спокойную и чистую реку Рожаю, и всадники поднялись в горку, к деревянной церкви Вознесенья, окруженной крестьянскими избами.
     Стременной воеводы Воротынского постучался в поповский дом, самый обширный среди трех десятков сельских домишек.
     Дородный поп Василий вышел встречать именитых гостей. Имя Михаила Воротынского - победителя крымского хана Девлет-Гирея - славилось по всей Русской земле, а среди жителей сельца Молоди почиталось особо.
     Воротынский слез с коня, снял шлем и, расправив бороду, первым подошел под благословение.
     - Примешь нас, святой отец?
     - Входите, входите, дорогие гости. Если бы упредили меня, колокольным бы звоном встретил.
     Князь Воротынский махнул рукой:
     - Пустое.
     Воеводы вошли в дом. Поповский слуга подал путникам умыться с ковша, принес расшитое узорами полотенце. А у стола уже хлопотала попадья, еще молодая, румяная женщина.
     Ратники разошлись по крестьянским домам, иные пошли промочить горло в корчму.
     Молодинский поп жил небогато, но на стол поставил лучшее, что у него было. Он потирал руки, кланялся, желая всячески показать, как он рад гостям.
     - В прошлый вторник, - вспомнил поп, - ровно год миновал после победы. Я молебен в церкви справил, за благоденствие твое, боярин, молился, убиенных воинов поминал.
     - Спасибо, отец Василий.
     - У нас слух идет, - продолжал поп, - не утишил грозный царь свое сердце. Опять на Москве кровь льется. Хоть и отменил он опришнину, одначе лютует, как прежде.
     Воротынский вздохнул, взглянул на Одоевского.
     - А куда вы, государе бояре, путь держите?
     - Царь и великий князь Иван Васильевич к себе призывает, - с неохотой ответил Никита Одоевский, - в Александрову слободу едем.
     - Кровавая яма - Слобода царская, будь она проклята! А правду ли говорят, что ляхи нашему царю корону отдают? Другие говорят, будто они царевича Федора на царствие просят и хочет будто наш великий государь латинскую веру принять.
     - Не может того быть, чтобы наш государь латинянином стал, - с негодованием сказал Воротынский.
     - И я так думаю, - заторопился поп. - А еще слышно было, требует он себе от ляхов исконную русскую землю Киевскую и будто тамошние жители благоприятствуют в том нашему государю.
     Молодинский поп Василий еще о многом расспрашивал воевод. Оно и понятно: нечасто заезжали к нему в дом столь именитые гости. Разговор велся бы еще долго, но Михаил Воротынский устал в дороге. Он решил встать рано, чтобы к вечеру не спеша добраться к Москве.
     Попадья мягко постелила ему, и боярин, потянувшись перед сном, потушил свечу и закрыл глаза.
     Едва засветило, воеводы проснулись и стали собираться. Хозяин потчевал гостей на дорогу парным молоком с только что испеченными пшеничными ватрушками.
     Еще не взошло солнце, по дворам пели третьи петухи, когда отряд боярина двинулся к Москве по большой серпуховской дороге.
     Воротынскому вдруг захотелось побывать на месте прошлогодних боев. Поежившись от утреннего холодка, он повернул коня и по берегу реки стал пробираться сквозь густой кустарник. Его конь шумно подминал грудью молодую поросль ивняка и бузины.
     За воеводой повернули остальные.
     Над рекой и по низинам лежала плотная пелена тумана. Кое-где, разорвав ночное покрывало, торчали зеленые ветви. Невидимые в тумане, крякали и плескались в воде утки.
     От шумевшего по камням ручейка, впадавшего в Рожаю, воевода свернул вправо, и вскоре между деревьями показалась возвышенность. Высокий плетнёвый забор тянулся вдоль возвышенности. Это была молодинская крепость, возле которой разыгрался знаменитый бой.
     Вслед за Воротынским и ратники подъехали к вылазным воротам. Отсюда в решающий час вырвался из крепости сторожевой полк Дмитрия Хворостинина... В ушах князя раздался его зычный, раскатистый голос. Вот здесь, на этой земле, потоками лилась кровь. После боя земля была завалена мертвыми телами. Целую неделю хоронили погибших оставшиеся в живых.
     И сейчас на земле валялось сломанное оружие: ржавые мечи, сабли, много побитых, разрубленных шлемов и кольчуг... А рядом, чуть в стороне от крепости, желтела высокая рожь с тяжелым налившимся колосом.
     Михаил Иванович молча слез с лошади, снял шлем. Спешились, сняли шлемы и остальные.
     - Да будет вам земля пухом, любезные други, - прошептал Воротынский. - Никогда не забудет вас Русская земля.
     Сунув ногу в стремя, он заметил мальчишечьи белобрысые и вихрастые головы, торчавшие из-за плетня.
     В крепости собрались все деревенские мальчишки. У них горели глаза от возбуждения и зависти.
     Воротынский улыбнулся.
     - В этой деревне, - раздался его громкий голос, - могут взрасти только храбрые воины. Никто не отступит перед врагом.
     Воевода тронул коня и не торопясь стал выбираться на серпуховскую дорогу.
     Отряд миновал корчму. В дверях ее виднелся старик хозяин...
     Лошадь Воротынского прянула ушами, воевода поднял голову. На дороге стояла белобровая девочка лет восьми с букетом полевых цветов.
     - Возьми, дедушка, - сказала она, протягивая цветы.
     Воротынский остановил коня.
     - Как звать тебя, красавица?
     - Марьюшка.
     - За что мне цветы даришь, Марьюшка?
     - За то, что ты ордынцев побил. Не дал нас с мамкой в полон угнать. Папка тебе помогал, топором рубился, а мы с мамкой в лесу хоронились.
     - Спасибо, Марьюшка, - дрогнул голос воеводы. Он нагнулся, поднял белобровую и поцеловал ее, а цветы сунул за ворот кольчуги.
     - У тебя борода колючая, - не улыбнувшись, сказала Марьюшка. - У папки не такая... А плачешь ты почто?
     Воротынский осторожно поставил девочку на дорогу и шевельнул поводья.
     Не торопясь, навстречу всадникам шли верстовые столбы. Желтая пыль клубилась под копытами лошадей и медленно оседала далеко позади.


     Прошло два месяца. Осень в Москве стояла тихая и теплая. Зеленые листья в лесах меняли окраску, желтели. Клен и рябина в кремлевском саду пламенели осенним нарядом.
     Поздно ночью царь Иван спустился в тюремный подвал. После смерти Малюты Скуратова он все чаще и чаще появлялся на пытках. Боярский сын Сидорка Степаков, заменивший Малюту, был злобен и свиреп, однако выдумки у него никакой не было.
     Усевшись на свое место, царь поставил посох, прислонив его к спинке кресла, протер платком слезившиеся глаза и задумался.
     Сидорка Степаков зажег толстые восковые свечи в трехпалых железных держаках, раздул в большой жаровне серевшие пеплом угли и в ожидании царских приказов усердно колупал в носу.
     "Что делать с князем Воротынским, - думал царь Иван, - он ни в чем не сознался! Отпустить на свободу? Нельзя, не простит зла и может отомстить... Он должен умереть. Слишком высоко вознесла его народная молвь, слишком часто повторяют его имя бояре... А самое главное, он должен знать, кто был моим отцом, и ежели помянет Ивашку Телепнева-Оболенского, ему все поверят. Царь всея Руси - сын низкого холопа Ивашки Телепнева..."
     - Ненавижу Воротынского, - прошептали побелевшие губы. В глазах царя Ивана потемнело. Он часто задышал. - Сидорка!
     Боярский сын, словно подброшенный пружиной, ринулся к царю.