Крымский пленник коротко рассказал воеводе про все, о чем он спрашивал.
     - У меня важные вести для самого государя. Прошу пана воеводу доставить меня и моих товарищей на царских лошадях в Москву. А своих лошадей мы отдадим тебе в благодарность, - закончил Петр.
     Федор Курятников обрадовался. Три хороших коня - это немало для черниговского воеводы, и решил отправить беглецов на ямских лошадях. А для порядка приставил к ним стражников. "Пусть в Москве разберутся, что за люди и какие у них важные вести, - думал он. - А мне от беды подальше. Кто их знает, что надо приказным дьякам: и так сделаешь - нехорошо, и эдак скажешь - плохо. Обнесут гадким словом перед государем, а он голову срубит".
     Воевода велел накормить Овчину с товарищами, был с ними ласков, расспросил про плен, про то, как живут в Крыму русские люди, поахал, поохал. Спросил про Запорожскую Сечь, зевнул раза два и пошел досыпать.
     Ранним утром на улице еще было серо, крымские беглецы и четыре пристава выехали в Москву. По приказу воеводы приставы лошадей не жалели - ехали по государеву делу. Следующую ночь спали только три часа. Свежих лошадей на ямских дворах подавали быстро, другой раз путники едва успевали выпить квасу. Они ехали через Путивль, Орел, Тулу и Серпухов. Некоторые города были построены совсем недавно - для защиты жителей от татар. Здесь проходил знаменитый Муравский шлях, обильно политый кровью русских людей, по этой дороге крымские орды двигались к Москве. Путники пересекли длинную цепь укрепленных городов, расставленных по всей степной украине от Алатыря и Темникова до Рыльска и Путивля. Первая линия крепостей Московского государства глядела прямо в степь. Из крепостей высылались по всем направлениям станицы и сторожи. Впереди этой линии в степи сделаны забои на реках и полевые укрепления, затруднявшие набеги крымских орд.
     Неподалеку от городка Орла, недавно построенного из крепких дубовых бревен, путники встретили казачий дозор. После Орла дозоры стали встречаться чаще. Казаки объезжали свой участок на хороших конях, хорошо одетые и вооруженные. Они были на царском жалованье, и служба их заключалась в наблюдении за крымскими ордами. Казачьи разъезды с разных сторон пересекали дикое поле.
     Теперь дорога шла через леса, через перелески и степные черноземные земли. Встречавшиеся реки отряд переходил вброд или вплавь - мостов не было. По берегам рек, скрытые густыми древесными зарослями, ютились бревенчатые домики, наполовину вкопанные в землю. В них жили отважные земледельцы, переселившиеся из Московских земель. Продвигаясь на юг, люди держались рек и укрывались в лесах. Сюда шли самые предприимчивые и сильные. В полдень Анфиса увидела подле дубового леса, стеной стоявшего неподалеку от дороги, широкую полосу созревшей пшеницы. "Утром только жать начали", - подумала она, заметив баб, вязавших снопы, и мужиков с косами. Картина привычная... И вдруг люди исчезли, словно провалились. "Уж не показалось ли мне? - Анфиса протерла глаза. - Неужто показалось?"
     Послышался конский топот, и навстречу путникам из-за перелеска вылетели вооруженные всадники. Ахнуть не успела Анфиса, как она и ее спутники были окружены.
     - Стой! - загремел высокий седобородый мужик, скакавший на гнедом жеребце. - Кто такие, откуда?
     Остальные всадники готовы были вступить в схватку. Кто руку держал на рукоятке сабли, кто готовил к стрельбе лук. У всех решительные, строгие лица. Одежда простая, мужицкая - рубаха и штаны из грубого домотканого полотна, ноги в лаптях. Пристав в рысьей шапке с бархатным верхом достал подорожную грамоту.
     - Здравствуйте, православные, - сказал он, поклонившись. - Мы-то в Москву, к самому царю-батюшке едем, от черниговского воеводы.
     - Здравствуйте, ежели так, - отозвался седобородый и стал читать подорожную. Лицо его подобрело.
     Остальные мужики ждали, не выпуская из рук оружия.
     Из-за леса вылетели еще десятка два всадников, среди них были подростки и две женщины.
     - Подмога, - усмехнувшись, сказал седобородый. - Вся наша деревня тута. Только малые, старики да бабы дома остались. Думали, крымчаки. Так и живем, на пашню оружные выходим.
     - Прохор Архипыч! - вдруг крикнула Анфиса, приглядевшись к седобородому. - Серебров, не узнал?
     Бывший федоровский приказчик Серебров сощурил глаза.
     - И впрямь Степана Гурьева женка! Откуда ты, милая?
     Анфиса принялась торопливо рассказывать про свои скитания.
     - Это Федор, мой брат, а это Петро, вместе из Крыма бежали... Про мужика моего не слыхал ли, Прохор Архипыч?
     Анфиса вспомнила памятный день в деревне Федоровке и всхлипнула.
     - Не слыхал, милая, - сожалел Серебров. - Оставайся с нами. Здесь федоровских много.
     - Нет, я мужа буду искать.
     - Святое дело, бабонька. А мы здеся живем вольготно. Земля жирная, родит вдвое противу нашей. А татары? Нынче не отгадаешь, где раньше голову срубят, - Серебров бросил взгляд на приставов, - здеся, близ татар, или близ царя-батюшки.
     - Тяжелая ваша жизнь, - сказал старший пристав, - и во сне должны ордынцев помнить. А забудешь - либо жизнь отдашь, либо в полон угонят... Как, православные, можно нам дальше ехать?
     - Езжайте. Мы что! Мы думали - крымчаки, а ежели свои, русские... Вертай, ребята, на страду!
     Завернув коней, мужики поскакали к желтевшей полосе спелой пшеницы.
     - Вишь как! - сказал молчавший Петр. - Глазом моргнуть не успели, а воны на конях и вооружены... И бабы с ними, а у баб топоры в руках... Ежели вместе с мужиком баба на новое место сядет - значит, на века. Напрасно в Запорожье казаки от баб хоронятся, - добавил он раздумчиво.
     - В тутошних местах переселенцев много, - отозвался старший пристав. - Мы города строим для ихней защиты, а они все вперед и вперед. И жгут, и убивают крымчаки, а их все больше и больше. Будто сила неодолимая гонит. И землепашцы, и умельцы всякие...
     Петр подумал, что у казаков в Запорожской Сечи иная жизнь. Для них воеводы города не построят, и защиты им ни от кого нет. Другие думки у польских и литовских панов. Он подумал еще, что вскоре переселенцам предстоит новое испытание. Через эти места скорым временем пойдут полчища крымского хана.
     Днем, когда солнце стало почти над головой, путники, трясясь рысцой по Муравскому шляху, въехали в засечную лесную полосу. Проехали лесом шесть верст. В лесу было прохладно, в кустарниках на опушках щебетали птицы, журчали звонкие ручейки. Покой и тишина царили вокруг. Однако выехать им из леса не удалось - дорогу преградили огромные, поваленные друг на друга деревья. Они наполовину держались корнями в земле, и оттащить их в сторону было невозможно. Гряда из поваленных деревьев тянулась версты на три.
     Петр Овчина живо представил себе положение крымских ордынцев, неожиданно напоровшихся на грозную засеку <Оборонительная линия, сооруженная из лесных завалов.>, сидящим в засаде воинам легко уничтожить неприятельских всадников!
     Не зная, что делать дальше, путники сбились в кучу. Отыскать укрытую в лесу дорогу не так-то просто.
     - Эй, что за люди? - крикнул дозорный, как из-под земли появившись между стволами.
     Старший пристав показал подорожную грамоту.
     - Езжайте за мной, - позвал ратник и, подстегнув плеткой свою лошаденку, углубился в лес.
     - Вишь, какой порядок! - с гордостью произнес пристав. - Ноне и мышь к Москве не проскочит... А все боярин и воевода Михайло Иванович Воротынский, его труды. В прошлом бы годе так, тогда бы крымчаки к Москве не прорвались.
     Петр Овчина удивлялся: он думал, что казаки живут только в Запорожье. Он сравнивал дикую, необжитую степь татарской стороны Днепра с местами, по которым ехал. По рекам здесь возникали небольшие поселения. Где берег был выше, там люди ставились избами. Жители могли прятаться под защиту крепостных стен при появлении врагов. В городках и посадах развивались торговля и ремесла. Особенно поразили Петра казаки, разъезжавшие по степи днем и ночью.
     В городе Туле стояла каменная крепость, построенная еще при великом князе Василии Ивановиче. Петр Овчина узнал, что здесь существует засечная служба, засечные дозорщики и что слово "сечь" бытует давно в здешних местах.
     Крепости внутренней линии укреплений Московского государства располагались по течению реки Оки.
     Крымские беглецы проехали на гребном пароме Оку и стали подниматься к Серпухову, блестевшему разноцветными маковками церквей. Серпухов - главный русский кулак, выставленный против татарского хана.
     На полпути они услышали лошадиный топот, увидели пыль, поднявшуюся облаком над дорогой. Мимо промчался на рысях вооруженный отряд. Анфиса равнодушным взглядом окинула ратников. И вдруг она схватила за руку ехавшего с ней бок о бок брата Федора.
     - Ты что?
     - Я видела Степана, - сказала Анфиса и побледнела.
     - Ошиблась, не может быть!
     - Нет, это он. Я и глазами видела, и сердцем почуяла... Поедем за ними, Феденька. - И Анфиса стала поворачивать коня.
     Но приставы запротивились.
     - Мы получили приказ от воеводы, - сказали они. - Тебя надо доставить в Москву, и мы не позволим скакать за ратниками.
     - Приказные с нас в Москве шкуру с живых снимут, ежели что, - сказал старший пристав. - Уж ты не серчай, лапушка.
     Анфиса заплакала и покорилась. Но она твердо решила вернуться в Серпухов и найти своего мужа. Всю дорогу она думала, как увидит Степана, как обнимет, заплачет и расскажет, сколько мучений без него вытерпела.
     Последний раз путники меняли лошадей в ямском дворе на Лопасне, и суток не прошло, как они въехали в Фроловские ворота Московского Кремля.
     Неожиданно для всех царь принял Петра Овчину на следующий день. Он недавно отпраздновал свадьбу с Анной Колтовской и торопился в Новгород. Петра поразил величественный облик царя, великолепие его приемной палаты. Безмолвные ряды бояр и ближних вельмож в богатых одеждах, сидевших по лавкам. Длиннобородый боярин с белым лицом заблаговременно научил Петра Овчину, как вести себя перед царем.
     Войдя в палату, Петр гулко упал на колени, на четвереньках подполз к царскому престолу и ударил челом в землю.
     - Встань, - сказал царь.
     Петр Овчина поднял голову, но продолжал стоять на коленях.
     Иван Васильевич, опираясь руками на ручки резного кресла, долго рассматривал беглеца.
     - Что ты хотел сказать? Говори, мы разрешаем тебе.
     Петр кратко и толково рассказал царю все, что он слышал в доме мурзы Сулеша.
     - День подхода к Москве назвал сам Дивей-мурза? - спросил царь.
     - Да, великий государь.
     - Первого августа?
     - Да, великий государь.
     - И ты бежал из плена в самое плохое время, не подождав наших купцов, чтобы упредить меня?
     - Да, великий государь.
     - Глядите, - обернулся царь к боярам, продолжавшим молчаливо сидеть на скамьях, - вот человек без всякой корысти преданный мне.
     - Великий государь, - сказал Петр Овчина, - вся Киевская земля, и Волынская, и Галицкая - твоя государева извечная вотчина от равноапостольного князя Владимира... Наша мать земля Русская разорвана на куски. И нам бы быть под своим природным православным государем, а не под латинским крулем.
     - Отвести поместье в Тульском уезде, триста четей, - сказал царь, обернувшись к дьякам, - и поверстать его в дворяне. А теперь иди к себе, отдыхай.
     Петр Овчина снова повалился на пол. Царь милостиво протянул руку для поцелуя. И Петр целовал ее столь долго, что постельничий Дмитрий Иванович Годунов оттащил его за штаны.
     Царь был весел и смеялся.

Глава тридцать шестая

АМИНЕМ БЕСА НЕ ОТБУДЕШЬ

     В субботу, 26 июля 1572 года, поздним вечером, передовые всадники ногайского мурзы Теребердея подъехали к Сенькину броду. Этот скромный перелаз через реку Оку отстоял на пять верст западнее устья реки Лопасни, а от Серпухова до него насчитывали больше тридцати верст. Татары старались не шуметь. Копыта их лошадей были обвернуты мягкой рогожей. Они положили лошадей в траву, а сами укрылись за тремя бревенчатыми избами, недавно покинутыми жителями. Сотни вражеских глаз впились в противоположный берег. На московской стороне Сенькина брода над берегом едва виднелись в темноте русские укрепления.
     Когда тысяча татарских всадников скопилась на берегу, а темнота сделалась еще непроглядней, первая вражеская сотня переправилась через реку. За первой сотней пошли вторая, третья... Татарские воины, действуя тихо и осторожно, разобрали крепостную ограду, сплетенную из хвороста и засыпанную землей, а под утро, когда сон самый крепкий, неожиданным ударом захватили крепость и перебили русских воинов, находившихся в засаде. Только двум русским всадникам, пробившим мечами дорогу сквозь толпы врагов, удалось ускакать. Они не только спаслись сами, но и прихватили "языка". Он оказался русским, Третьяком Сухотиным, и служил переводчиком у самого мурзы Теребердея.
     В этом году город Серпухов был центром обороны. В крепости расположился воевода большого полка, князь Михаил Иванович Воротынский.
     Под Серпуховом лето стояло жаркое, дождей давно не было. Земля пересохла, потрескалась. Хлеб сжали давно, и многие успели обмолотиться.
     Ратники большого полка спали в легких шалашах, сплетенных из зеленых веток, многие расположились прямо на траве, под деревьями, подостлав грубошерстные армяки.
     Наступило воскресенье 27 июля, день святого великомученика и целителя Пантелеймона. Утреня началась в соборной церкви в шестом часу. Воевода Воротынский любил ранние службы, когда нетронутая заботами голова свежа. Он любил сладкоголосый хор певчих, прерываемый раскатистым бархатным голосом отца Сергия. Воротынский стоял на правом крыле в полупустой церкви, слабо освещаемой лампадками, слушая монотонное чтение шестопсалмия. Чтение окончилось, служки стали зажигать свечи. В церкви стало светлее. Духовенство в праздничных ризах вышло на середину храма.
     С хоров снова раздалось торжественное пение. Воротынскому запал в душу молодой, звонкий голос, рвавшийся из хора. И снова монотонный голос стал читать Евангелие. Воротынский вспомнил свое заточение в Белозерском монастыре.
     - Слава тебе, показавшему нам свет, - услышал князь торжественные слова священника.
     В ту же минуту кто-то притронулся к его руке.
     - Боярин, - шепотом сказал стражник воеводской охраны, - ратники с Сенькина брода прискакали, "языка" тебе привезли. Татары на сем берегу...
     Воротынский торопливо перекрестился и вышел из церкви.
     Приближение татарских орд не было неожиданностью для воеводы. Он по нескольку раз в день выслушивал вести от дозорных, скакавших в Серпухов с разных сторожевых застав. Ни одного движения врагов старался он не выпустить из поля своего зрения.
     Воротынский пересек площадь и поднялся на крыльцо большого каменного дома осадного воеводы <Комендант крепости.>. В этом доме он занимал просторную угловую комнату. Князь был здоров и бодр, несмотря на свои преклонные годы. Жил он просто и доступно. Воротынский вошел в горницу и приказал звать ратников. Они предстали перед князем израненные, в окровавленных повязках. С ними был их пленник Третьяк Сухотин со связанными руками. Ратники увидели сидевшего на лавке сурового старика в красном кафтане, с белой окладистой бородой и седыми кудрями.
     - Желаем тебе здоровья, воевода, - сказали они, поклонившись.
     Поклонился и Третьяк Сухотин.
     - Здравствуйте и вы, - сказал воевода. - Где татары?
     - Сенькин перелаз в их руках, - сказал воин постарше. - Ночью напали и всю заставу - в капусту. Мы вдвоем с Николкой еле ушли. Да вот этого прихватили. Русский, Третьяком себя назвал, можно сказать, сам в руки дался.
     - Спасибо, воины. Отдохните с дороги, горячего варева похлебайте. А я с ним поговорю. - Воевода кивнул на пленника. - Постой-ка, развяжи ему руки.
     Ратники ушли. Некоторое время прошло в молчании. Пленник не поднимал глаз.
     - Почему ты с ногайцами? - спросил воевода.
     - В прошлом годе под Москвой взяли, - поглаживая затекшие под веревками руки, ответил Третьяк. - Весной купцы многих в туретчину увезли наших-то. А я толмачить взялся, хотел в свою землю вернуться. Убегти надея была. А воевать против своих, русских, и в мыслях не было.
     Он поднял глаза и спокойно встретил суровый взгляд воеводы.
     - Ну, верю, - вздохнув, сказал Воротынский, - не мог ты против русских воевать... А скажи, кто хозяин твой?
     - Ногайский мурза Теребердей. Его люди брод захватили... Наши в том сами виноваты - плохо в дозоре стояли. Ногайцы их сонных... Ох, как я ловчился им весть подать, да не смог... И колоды с частоколом <Тяжелые дубовые колоды, утыканные острыми копьями. Их ставили поперек речного брода, затрудняя движение врага.> наши развели и так бросили.
     Воротынский вспомнил, что вчера вечером две сотни тульских городовых казаков прошли Сенькиным бродом. В полночь они были в Серпухове. Для того и колоды развели, да забыли на место поставить. Воевода выругался про себя.
     - Сколько ногайцев с мурзой? - спросил он, помолчав.