- Великий повелитель, я напишу в Москву о твоих словах. Сегодня пошлю гонца, повели дать ему ярлык <В данном случае пропуск на выезд из Крыма.>.
     - Хорошо, посылай.
     Прием был окончен.
     В раздумье выходил Афанасий Нагой от хана. Он догадывался, что ему напортил польский посол. В дверях он зацепил ногой за тростниковый коврик и чуть не упал. Надо предупредить государя. Сегодняшние слова хана говорят о многом.
     В большой комнате с мраморным фонтаном посредине посла ждали мурзы.
     - Ты шубы не дал, так царь наш наложил на тебя опалу, высылает тебя вон, а что нашего посла держат в Москве, от того худа не будет, - вкрадчиво произнес князь Спат.
     Афанасий Нагой твердо знал, что выехать из Крыма ему нельзя. Обстановка делалась все более и более угрожающей. Каждый день он слышал тревожные вести. Москва вовремя должна узнать обо всем, что творилось в ханстве.
     - Если хан ваш отправит своих послов в Москву и нас отпустит, то мы ехать рады, - кланяясь мурзам, сказал Афанасий. - А станет высылать без послов и без мира, то мы не поедем. Лучше нам в Крыму помереть, чем ехать без мира. А шубу я не дал потому, что беличьей у меня нет. А если князь Спат похочет соболью взять, я согласен, пусть заедет ко мне вечером.
     Мурзы переглянулись и больше разговора не затевали.
     В сопровождении ханских сановников посол Афанасий миновал комнаты с высокими потолками, увешанные дорогими бухарскими коврами, вышел в сени с двумя фонтанами, истекающими из каменных стен в огромные чаши. Отсюда искусно сделанные железные двери вели во внутренний двор.
     У выхода из дворца посла ждали слуги, державшие под уздцы его серого коня.

Глава двадцать седьмая

"КТО ПОБЕДИЛ, ТОТ И ПРАВ, ТОТ И ДАНЬ БЕРЕТ"

     Приближалось лето 1571 года. Скоро два года жила Анфиса Гурьева с надеждой в сердце у отца с матерью на берегу Оки в небольшом сельце Подгорье. Она верила, что ее муж Степан жив и обязательно вернется в деревню Федоровку. "Если он вернется, старуха Пелагея скажет, где я", - утешала себя Анфиса. Жить в сожженной деревне ей было голодно и тяжело, и она решила уйти к родителям.
     Работать приходилось тяжело и здесь. Однако благодатная рязанская земля за труд отплачивала обильными урожаями. Селяне и подати платили исправно, и самим оставалось на пропитание. Татары вот уж три года не появлялись на Рязанщине, и народ понемногу залечивал раны от прежних наездов.
     Утро 12 мая началось как обычно. Под пение пастушьего рожка хозяйки выгоняли скотину за ворота. Еще не взошло солнце, а селяне, позавтракав, отправились на сенокос. В здешних местах стояла жаркая погода, и, несмотря на раннее время, травы стояли высоко. В избах остались старые и малые.
     Анфиса управлялась с косой, как хороший мужик, и не отставала от отца и брата. Солнце на синем безоблачном небе поднималось все выше и выше. То отец, то сын, утирая со лба обильный пот, прикладывались к глиняному кувшину с квасом. Косцы приустали, ломило спину, болели руки.
     - Довольно, Федор, - тяжело дыша, сказал отец, перестав косить, - отдохнем. Анфиса, кончай работу. - И он побрел к разросшемуся кусту лесного орешника. Босые ноги старика ступали по скошенной мягкой траве.
     Но отдохнуть им не пришлось.
     Раздался продолжительный свист. Из-за леса вырвался большой отряд конных ордынцев. Размахивая кривыми саблями, они дико вопили.
     Анфиса не успела вскрикнуть, как оказалась связанной. Отца, бросившегося на помощь с топором, враги закололи.
     В селе кто-то ударил в набат. Призывный звон колокола прокатился над нивами. Но колокол звонил недолго... Вскоре запылало село, подожженное со всех сторон.
     Мужиков и баб со скрученными назад руками татары согнали в кучу на опушке леса.
     Громко рыдали женщины, ругались и плакали от ярости мужчины.
     Ордынцы пригнали и остальных жителей Подгорья, захваченных в селе. Это были дети - мальчики и девочки. Дряхлых стариков и старух татары не брали.
     Неожиданное нападение на крестьян во время сенокоса и полевых работ было излюбленным приемом крымчаков. Никто не мог ни убежать, ни спрятаться. Оставшихся в избах выкуривали дымом.
     Татарские обозники нарубили в лесу жердей и привязали за руки по десять человек к жерди. Отцы и матери подзывали своих детей, чтобы быть вместе на одной жерди.
     Все свершилось быстро, солнце еще не достигло вершины своего дневного хода, а воины уже погнали пленников к месту стоянки главной орды.
     Позади полыхало пламя. Как факел, ярко горела высокая церковная звонница. Горели бревенчатые избы. Рязанцы оборачивались и крестились, глядя с тоской на пожарище.
     Анфиса заметила, что брат Федор шел в передней десятке. Его поймали и тоже привязали к жерди.
     Татарские конники шли рысью, заставляя бежать и пленных. Люди выбивались из сил, мучились от жажды, глотали пыль, поднятую конскими копытами. На пути от плохой пищи и от усталости умерло много детей, остались самые выносливые.
     На третий день подгорских крестьян пригнали к большому скопищу русских пленных, захваченных в разных местах Рязанской земли.
     Здесь расположились крымская орда и большая ногайская орда под командованием самого хана Девлет-Гирея.
     Под давлением турецкого султана и своих советников хан покинул бахчисарайский дворец и выступил в поход.
     Великий из великих сидел в роскошном шатре среди шелковых подушек, охая и болезненно морщась. Как всегда, его мучила грыжа, и он держался одной рукой за живот. Среди окруживших его князей и мурз царило оживление. На завтра хан назначил дележ русских пленников.
     Шатер был окружен невысоким забором. Никому без ханского пропуска не разрешалось переступать эту границу. Нарушители карались смертью. Над шатром развевалось турецкое знамя - зеленое с красным и ханский знак - хвост белой лошади, перевитый золотыми нитями и привязанный к палке.
     Вокруг забора поставили свои кибитки главные ханские вельможи. Остальные спали прямо на земле, подостлав баранью шкуру.
     Каждый военачальник мечтал получить не один десяток рабов и выгодно продать их перекупщикам. И каждый простой воин надеялся на раба или рабыню и, пользуясь их трудом, хотел жить до следующего похода.
     Весь следующий день в орде слышались крики и ругань - татары делили пленников. Десятая часть всех русских, самые красивые и здоровые, предназначались хану. Остальных разделили между собой мурзы и рядовые воины.
     Утром русских невольников под охраной небольшого отряда всадников погнали в Крым.
     Хан Девлет-Гирей со всем своим войском остался на прежнем месте. Он давно послал гонца в пограничную литовскую крепость Черкессы и ждал вестей.
     Прошло еще два дня.
     В ханский шатер, вздыхая и отдуваясь, вошел мурза Сулеш в огромной серебряной кольчуге и бараньей шапке. На квадратной золотой пластинке, вделанной в кольчугу, вырезано изречение из Корана.
     - О сладкорукий, - тихо произнес мурза, - несколько русских прибежали к тебе с берегов Оки, у них важные вести. Их начальник Кудеяр Тишенков хочет видеть тебя, великий.
     Хан восседал, опершись локтем на шитую золотом подушку. У него опять разболелась грыжа. Услышав слова вельможи, хан обрадовался, но виду не подал.
     Мурзе Сулешу жарко в бараньей шапке, пот ручьями стекал со лба. Но татарин не смел утереться и только моргал глазами.
     Хан приподнял тяжелые веки и покосился на лекаря-армянина, готовившего целебную мазь, на вельмож, окружавших его.
     - Если важные вести, - вздохнув, сказал он, - пусть войдет Кудеяр Тишенков.
     Мурза Сулеш с поклоном удалился.
     В шатер ввели русоволосого парня с окровавленным лицом и связанными назад руками.
     - Кто ты? - спросил Девлет-Гирей, придерживая живот рукой.
     - Кудеяр Тишенков, боярский сын, из города Каширы, великий царь, - поклонившись, ответил русский.
     - Говори.
     - Во всех городах московских два года сряду был большой голод и мор, много людей померло, а много других московский государь в опале побил, остальные военные люди и верные ему татары - все в немецкой земле.
     - Где великий князь Иван?
     - Государь в Серпухове с опричниной, но людей с ним мало... Ты ступай мимо к Москве, мы проведем тебя через Оку, и если тебе до самой Москвы встретится какое-нибудь войско, то вели нас казнить. Путь в Москву открыт.
     - Почему на свою землю врагов ищешь? - спросил хан.
     Кудеяр Тишенков молчал.
     - По своей воле пришел или послан?
     - Тебе, великий хан, одному про то скажу.
     Хан посмотрел на мурз и повелел:
     - Отойдите, хочу слышать тайное.
     Вельможи отошли на несколько шагов и старались не смотреть на хана, будто ханский разговор их совсем не интересовал.
     Только два ханских телохранителя продолжали стоять за спиной Кудеяра, не спуская с него глаз.
     Кудеяр Тишенков сделал шаг к разноцветным подушкам и, склонившись к хану, прошептал несколько слов.
     - О-о, - хан растянул рот в улыбке и привстал с подушек, - тебя послал большой князь! Родственник царя Ивана. Ты не лжешь?
     - Богом клянусь... Но не выдай князя, великий хан.
     - Хорошо. А кто воевода большого полка?
     - Князь Михаил Темрюкович Черкасский.
     - Сын Темрюка, большого кабардинского князя! - Хан весело засмеялся, забыв про грыжу. - В этом году мы Темрюка победили и под свою руку привели. Хорошо, ты можешь идти. Кормите русских вдосыт, - приказал он телохранителям, - держите под строгим надзором... А вы, мои слуги, подойдите ко мне.
     Девлет-Гирей рассказал вельможам все, что услышал от русского, скрыв лишь имя изменника.
     - Пусть Темрюк, большой кабардинский князь, напишет письмо своему сыну, - посоветовал мурза Сулеш, подойдя поближе к хану.
     - Хорошо сказал мурза Сулеш, - кивнул головой хан, - очень хорошо, призовите ко мне Темрюка.
     Захватить беззащитную Москву и ограбить ее хотелось всем крымским вельможам. Сказочные богатства русского царя не один раз снились самому хану. Посоветовавшись, вельможи дружно согласились продолжать поход и напасть на русскую столицу.


     8 мая 1571 года король Сигизмунд подтвердил заключенное его послами трехлетнее перемирие. Эту весть принесли царю Ивану в Серпухов, где он расположился с опричным полком в ожидании крымского хана.
     Царь не пожелал жить в хоромах осадного воеводы Серпуховской крепости и остановился в удобном доме настоятеля Высоцкого монастыря.
     В монастыре расположилась и "походная" царская дума. Бояре и князья Иван Мстиславский, Михаил Воротынский, Петр Пронский, Федор Трубецкой, Никита Одоевский, Василий Сицкий, Иван Шереметев, Петр Шейдяков и думные дворяне Малюта Скуратов и Демид Черемисинов, печатник Роман Олферьев и дьяки Андрей и Василий Щелкаловы.
     С царем находился его наследник сын Иван, семнадцатилетний юноша.
     Во главе всех полков, расположенных на Оке и Заоцких городах, как опричных, так и земских, царь поставил своего шурина, князя Михаила Темрюковича Черкасского, а товарищем его другого видного опричника - князя Василия Ивановича Темкина-Ростовского.
     Раннее утро. Первые солнечные лучи ударили в разноцветные стекла сводчатого окошка настоятельской кельи. Царь только что вернулся из церкви и милостиво слушал монаха, видавшего этой ночью удивительный сон.
     Духовник протопоп Евстафий хорошо знал царскую слабость разгадывать сны и постарался доставить ему удовольствие. Сложив руки на животе, он с умилением смотрел на царя.
     - ...И будто повелел мне твой старший сын, царевич Иван, дать напиться тому боярину из серебряного ковша, а на нем цветы выбиты. И дал я в руки боярина ковш, а он на меня смотрит, да жалобно так. Я говорю ему: "Пей, царевич Иоанн приказал". Боярин стал пить, а я ему в глаза глядел. А глаза у боярина большими сделались, остановились, помертвели. И смотрит и не смотрит на меня боярин... Понял я - умер человек. Однако стоит и ковш в руках держит. Похотел я ковш у него взять, а сил нету - крепко держит его в руках боярин. Удивился я, почему мертвый стоит, и что было сил толкнул его. Не шелохнулся боярин, словно дуб столетний корнями в землю врос... Испугался раб твой, проснулся, а рассветало, к отцу-игумену пошел и сон свой рассказал...
     Слушая сон, царь все больше и больше хмурился.
     - Какая борода была у боярина, - спросил он, - седая или черная?
     - Седая борода, - ответил монах, - длинная, до пояса.
     В комнату вошел новый царский оруженосец Борис Годунов.
     - Дьяк Васька Щелкалов бьет челом, хочет видеть тебя, великий государь. Дело, сказывает, тайное и важное. И Григорий Лукьянович Скуратов с ним...
     Царь Иван изменился в лице.
     - Зови.
     Василий Щелкалов и Малюта вошли и низко поклонились царю.
     - Гонца от Девлет-Гирея перехватили, - сказал дьяк Василий Щелкалов, - при нем грамотка сыскалась: в деревянной баклажке бок пустой, а в нем бумага вложена ко князю Михаилу Черкасскому.
     Царь посмотрел на Малюту Скуратова.
     Царский любимец криво усмехнулся.
     - Давай! - Царь протянул руку. - А ты, чернец, - сказал он монаху, - поди вон, сон после доскажешь.