Тяжело дыша, Хворостинин бросил меч в ножны.
     - Скажи, Дивей-мурза, как бы ты мог взять нас в плен? Ведь мы оружные?
     - Выморил бы голодом в этой крепости, - не задумываясь, ответил татарин. - Через неделю я взял бы вас голыми руками.
     - Держать почетно, охранять строго, - приказал Воротынский.
     Дивей-мурзу увели.
     В словах крымского вельможи была правда. И хлеба, и мяса, и другого харча в городе припасено в обрез. Если бы ордынцы догадались окружить город и взять в осаду, русские недолго бы продержались.


     В роскошном ханском шатре царило беспокойство.
     Девлет-Гирей, лежа на подушках, с нетерпением ждал победных вестей от Дивей-мурзы. Ему было жарко, пот крупными каплями выступал на круглом отечном лице. Боли в животе от походной жизни усилились: хан то и дело засовывал левую руку под халат.
     Стараясь сохранить невозмутимое безразличие, он чутко прислушивался к каждому звуку, доносившемуся снаружи. После прошлогоднего похода на Москву он стал носить звание "победителя русской столицы" и очень важничал.
     У шатра раздался конский топот.
     Кто-то подъехал, спрыгнул с коня. Наконец-то гонец, с победой. Девлет-Гирей напыжился, важно посмотрел на окружающих.
     Сотник Мустафа, раздвинув цветные ковры, закрывавшие вход, появился на пороге.
     Увидев его перекошенное страхом лицо, Девлет-Гирей побледнел.
     - Великий царь, - вскрикнул сотник, - русские убили Теребердея, взяли в плен Дивей-мурзу! Твои войска бегут.
     - Ты лжешь, собака! - прохрипел хан. Он схватил было меч, но раздумал, снял с ноги зеленую, расшитую золотом туфлю и обрушил на лицо гонца град яростных ударов.
     Сотник рухнул на землю у ног Девлет-Гирея.
     Узнав о пленении своего родственника Дивей-мурзы, хан долго не мог опомниться. Вскоре стало известно, что командующий жив и находится в русском Гуляй-городе.
     Вечером все мурзы собрались в ханском шатре.
     - Повелеваю вам, - выслушав вести, сказал хан, - завтра взять проклятый Гуляй-город, освободить Дивей-мурзу, а всех неверных - на цепь и в Крым. Я пришел сюда быть царем и государем всея Руси.
     Вельможи подождали, пока хан поостынет, и стали почтительно давать советы.
     Всех пугал срок.
     - Великий повелитель, - склонил седую голову любимый паша мурза Сулеш, - просим тебя не торопиться. Надо все разузнать, осмотреть, найти слабые места русских. А уж потом мы ударим наверняка.
     - О сладкорукий! Надо бы выманить русских из крепости, - сказал другой, - в открытом месте мы их сомнем... Или сжечь крепость.
     - Вся сила русских в Гуляй-городе, - добавил третий, - он сделан из сырого дерева и не горит.
     - Согласен подождать, - выслушав своих военачальников, важно сказал хан. - Бой перенести на субботу. Как победить врага, ваше дело, на то у вас пока есть головы. Посоветуйтесь между собой, сделайте как лучше. Но крепость должна быть взята в субботу. Стыдно вам, воины, русских много меньше... Хитрую собаку, воеводу Воротынского, привести ко мне на аркане, только так можно смыть позор. Дивей-мурзу взяли в плен! - опять взорвался хан. - Приказываю отрубить головы всем, кто охранял его.
     Ханские вельможи, низко кланяясь, вышли из шатра.


     В пятницу второго августа в ставке Воротынского появились перебежчики. Это были русские мужики, взятые в плен татарами под Рязанью. Они рассказали, что Девлет-Гирей в субботу готовится одним ударом разгромить Гуляй-город. Одних турецких янычар будет семь тысяч. Улан Ахмамет, заменивший Дивей-мурзу, приказал в ночь на субботу выдернуть во рву около одной из стен крепости колья, сделать подкоп и разобрать стену.
     В заключение рязанцы попросились в полк к Воротынскому воевать против татар. Обласкав мужиков, воевода, оставшись один, долго думал.
     - Призвать князя Шуйского! - приказал он.
     В шатре появился воевода сторожевого полка.
     - Сколько людей осталось в твоем полку? - спросил Воротынский.
     - У меня восемьсот сорок два воина, а у воеводы Василия Ивановича Колычева - шестьсот восемьдесят два.
     Воротынский заглянул в свои списки.
     - Вот что, Иван Петрович, пусть твои люди днем спят, а ночью вокруг Гуляй-города дозор держат. Хан мыслит подкопом взять крепость. Понял, друже?
     - Как не понять, Михаил Иванович, - отозвался Шуйский, - да только не взять хану крепости.
     Нарядному воеводе Коркодинову Воротынский приказал изготовить пушки к бою.
     Ночью ратники сторожевого полка выследили татарских лазутчиков и окружили их. Многие были убиты, другие спаслись бегством. Ханская затея не удалась.
     В шатре Воротынского долго горел огонь. На совет собрались воеводы всех полков. Выслушав своих помощников, Михаил Иванович дал им приказы. Оставшись один, улегся на постель из медвежьих шкур, но заснуть не мог. Его мучили сомнения.
     "...Завтра решится судьба России, - думал Михаил Иванович, ворочаясь на жестком ложе, - и многое зависит от меня... Я должен и буду защищать престол царя Ивана. Но можно ли ему верить? Не пустой ли звук его обещание отменить опричнину? Что, если он после победы снова начнет пытать и казнить неповинных людей, разорять Русь?.."
     - О, как я ненавижу его! - вырвалось вслух.
     Михаил Иванович отбросил покрывало и сел. Хан Девлет-Гирей хвалился привести его на веревке в свое царство. Не посланный ли это богом случай избавиться от злодея? Но тогда татары должны одержать победу... "Если мы будем разбиты здесь, у реки Лопасни, что ждет Русскую землю? Оправится ли она или будет долгие годы платить дань и кланяться язычникам? Быть снова рабами? Боже милостивый! Казань и Астрахань отдать татарам! Опять потоками польется русская кровь. А Москва?" Князь вспомнил прошлогодний набег Девлет-Гирея, вспомнил обращенную в прах и пепел Москву. Выдержит ли родная земля, окруженная со всех сторон врагами, новое испытание?
     Он поднял глаза на икону Николая-угодника, и показалось, что большие, чуть прищуренные глаза любимого святого смотрят не по-обычному строго.
     - Прости меня, святой боже, за презренные мысли! Москва осталась одна, беззащитная. Пока бьется мое сердце, я буду стоять за отечество. Царь Иван смертен: потешится, да и на кладбище, а Русской земле жить вечно... Победа, только победа! Стоять насмерть за все, что можно любить в жизни: за родную землю, за народ русский, за православную веру, за свой дом, за детей, за матерей и жен своих...
     Воротынский опустился на колени.
     - Приведи мой ум в ясность, дай твердость руке, - просил он у бога, - не пущу язычника на отчизну. Скорее Ока назад потечет, чем мы отступим.
     В полночь войска, стоявшие в крепости, были подняты на ноги. Им велено огня не зажигать, не шуметь, разговаривать шепотом. Пусть думают враги, что русские спят.
     Сотня Степана Гурьева заняла участок стены слева от вылазных ворот.
     Мореходы стали готовиться к бою, зарядили свои пищали, точили боевые топоры с длинными рукоятками. Отец Феодор с крестом в руках обходил отважных воинов. Готовясь к смертному бою, многие исповедовались, и монах-кормщик отпускал им грехи.
     Неожиданно мореходов сменили стрельцы; сотне Степана Гурьева приказано быть наготове к вылазке вместе с войсками передового полка.
     Не успели мореходы отойди от ворот, как началось движение. Из крепости выходил большой полк. Михаил Воротынский выехал на своем любимце - сером жеребце, окруженный воеводами. В темноте чуть отсвечивали драгоценные доспехи.
     - Братья мои, государи, - повернувшись в седле, сказал Воротынский ратникам, - будем биться насмерть, не отдадим врагу свою землю на позорище!
     - Не отдадим Москвы врагу! - раздалось в ответ. - Где ляжет твоя голова, князь, там и мы свои головы сложим...
     Воротынский обнял своего товарища Ивана Шереметева, остающегося в крепости, и нарядного воеводу князя Ивана Коркодинова.
     - Блюдите город, братья! Не силой нынче воюем, хитростью. Не ошибитесь, не дайте врагу ненароком разломать стены!
     Большой полк бесшумным непрерывным потоком устремился к лесной чаще, находившейся в сотне шагов. Через полчаса у стен крепости не было видно ни одного человека. Ворота снова накрепко закрыли.
     Пушкари и затинщики давно изготовили пушки и пищали. Главный зелейный мастер к каждой пушке принес по восемь больших кувшинов пороха. В шатре главного воеводы остался князь Шереметев. Через каждые полчаса дозорные сообщали ему о действиях врага.
     С рассветом завыли татарские трубы. Крымчаки внезапно появились из леса и, выпустив тучу стрел, с дикими криками ринулись на крепость. Они бесстрашно прыгали в ров на колья, лезли к стенам, заполняя своими телами ров. Когда их головы и руки показались над стенами, стрельцы заработали топорами, секирами и рогатинами. Ратники, стоявшие сзади на возвышенности, стреляли из луков.
     Прошел час. Еще час. Небо на востоке окровавилось. Время подходило к восходу солнца.
     Большой медный барабан, стоявший у шатра главного воеводы, ударил два раза. Не успело затихнуть гулкое эхо, как Гуляй-город окутался дымом пушек и пищалей. Ядра и дробь ударили по врагам, упорно наползавшим на крепость из леса. Стреляла первая половина всех крепостных пушек. Огневой удар оглушил нападающих. Многие свалились на землю замертво. Войска противника приостановились, смешались. В это время загремел второй залп. А в тылу врага послышались крики и звон оружия. Воевода Воротынский незаметно провел свои полки в обход по ложбине и ударил в спину крымским ордам. Завязалась яростная схватка. Сила мускулов и мужество решали дело. Крики и звон оружия спугнули птиц, они беспокойно кружились над лесом.
     Теперь татары все свои силы направили на большой полк Михаила Воротынского. Прошло два часа, и русские стали сдавать, слишком много было воинов у крымского хана.
     И тогда из Гуляй-города послышались тягучие призывы полковых труб. Вылазные ворота открылись, передовой полк под командованием Дмитрия Хворостинина вырвался из крепости и ринулся на врага. Воины большого полка обрадовались подмоге и бились с новыми силами, словно в оседавшее тесто добавили свежих дрожжей.
     Кипел отчаянный бой. Ратники передового полка бились доблестно, не щадя жизни. Благодаря своему высокому росту, воевода Хворостинин, сидя на коне, хорошо видел, что делается на поле битвы. Грозная сеча продолжалась долго. Кровь ручьями стекала в реку...
     Теснимые с двух сторон, татары не выдержали и побежали.


     Девлет-Гирей, лежа на подушках в своем шатре, слушал донесение о вылазке большого полка воеводы Воротынского и радостно потирал руки, заранее празднуя победу. Цель достигнута, русские вышли из крепости.
     В это время сотня Степана Гурьева пробивалась к ханскому шатру. Сотник задумал взять в плен крымского владыку.
     Одноглазый мурза Сулеш, задыхаясь, прибежал в шатер к Девлет-Гирею:
     - О сладкорукий, лошади готовы, надо бежать, русские близко! Твоя охрана рубится с ними. - Шрам на лице мурзы сделался лиловым.
     Забыв про боли в животе, хан заметался по шатру. Полы зеленого халата распахнулись, обнажив тонкие дрожавшие ноги.
     Мурза Сулеш подхватил безоружного владыку под руку и вывел его к лошади. Двое слуг подсадили Девлет-Гирея в седло. Бескровное лицо хана еще больше побледнело - он услышал яростные вопли и звон оружия. "Не я, а московский царь Иван поведет меня на веревке", - пронеслось в голове. Не помня себя от страха, хан полоснул коня плетью... Для прикрытия бегства он оставил немногих, а сам, нигде не отдыхая, ночью прискакал к Оке и поспешно переправился через Сенькин перелаз. Боясь погони, хан оставил на переправе сильный заслон.
     Сотня Степана Гурьева, изрубив ханскую стражу, прорвалась к заповедному шатру. Он был пуст. На узорчатом ковре валялись брошенные ханские знамена, оружие, три золоченых шлема и кольчуги. Забившись под богатые одежды, плакали от страха две русские девочки-невольницы.
     Думая, что Девлет-Гирей спрятался, Степан Гурьев стал искать по всему шатру. Откинув стенной ковер, он увидел князя Янгурчей-Ази, оружного, в чешуйчатых латах. Князь вихрем обрушился на Степана с боевым топором. Метил в голову, но промахнулся, и удар пришелся в плечо. Мореходы бросились на князя, зарубили. Истекавшего кровью Степана Гурьева положили на мягкие ханские подушки его товарищи русские корсары: Дементий Денежкин, Федор Шубин и Иван Твердяков.
     И отец Феодор, пробившийся к ханскому шатру вместе со Степаном, не отходил от него.
     Бой окончился полным разгромом крымских орд. Но победа досталась дорогой ценой: три четверти русских ратников полегли близ сельца Молоди.
     Оставшиеся в живых хоронили павших. Помахивая кадилами, молились над усопшими попы. Синеватый ладанный дым поднимался к небесам.
     К вечеру у ханского шатра остановились два всадника - плечистый парень и молодая женщина.
     - Где сотня Степана Гурьева? - спросил парень у дозорного.
     - Здесь.
     - Где Степан Гурьев?
     - В шатре лежит, раненый.
     Молодая женщина, это была Анфиса, спрыгнула с коня и бросилась в шатер. У изголовья Степана горела свеча. Деревенский лекарь-ведун, старик с всклокоченными седыми волосами, накладывал на рану чистые тряпки, пропитанные зеленой пахучей мазью. В жаровне переливались огнями раскаленные угли. Кипела какая-то жидкость в глиняном горшке, распространяя резкий запах.
     - Что с ним? - крикнула Анфиса, пораженная бледным, неживым лицом раненого.
     - Много крови вышло, еле унял. Топор басурманский заговоренный... А ты родня, что ли, ему?
     - Жена!
     Степан Гурьев открыл глаза и посмотрел на Анфису. Не поверил себе.
     - Анфиса! Откуда? Жива? - еле слышно лепетал он, но Анфиса услышала.
     - Степушка, как я ждала тебя!.. - Анфиса бросилась к мужу. Она хотела рассказать все, что выстрадала без него, но лекарь успел схватить ее за руку.
     - Нельзя, бабонька! Слаб твой Степан. Видишь, глаза закрыл, сил в нем нисколько нет... Оставайся с ним, выходишь, а сейчас и тронуть не моги.
     Степан снова открыл глаза.
     - Анфиса, - позвал он, чуть шевельнув рукой.
     Она поняла и вложила свою маленькую руку в его холодную ладонь.
     Раненый улыбнулся и закрыл глаза.