быстро разошлось, потребовалось второе и третье,  акад.  наук  присудила
ему Пушкинскую премию, иллюстрированные издания помещали  его  портреты,
он получал множество сочувственных писем. Когда он в Киеве устроил вечер
в пользу литературного фонда, его  встретили  бурной  овацией,  а  после
чтения вынесли на руках. Живя под  Киевом  и  ища  заработка,  чтобы  не
нуждаться  в  помощи  друзей  и  литературного  фонда,  Н.  стал  писать
литературные фельетоны в киевской газете  "Заря".  Это  вовлекло  его  в
полемику  с  критиком  "Нового  Времени"  В.П.  Бурениным,   который   в
прозрачных намеках  взвез  на  Н.  обвинение  в  том,  что  болезнь  его
притворная и  служит  для  него  только  предлогом  вымаливать  пособия.
Умирающий поэт, глубоко  пораженный  тяжким,  незаслуженным  обвинением,
собирался ехать в СПб. и устроить суд чести, но не был  допущен  к  тому
друзьями. Через некоторое время нападки  возобновились  с  новой  силой;
последний, направленный против Н. фельетон "Нового  Времени",  пришел  в
Ялту уже после его смерти. Его тело было перевезено в СПб. и  похоронено
на Волковом кладбище. Через несколько  лет,  на  собранные  по  подписке
деньги, над могилой Н. поставлен памятник. Н. начал писать  очень  рано;
уже в 1878 г. одно его стихотворение  было  напечатано  в  "Свете"  Н.П.
Вагнера; затем он помещал стихи в "Слове", "Устоях", "Мысли". В 1882  г.
с  ним  пожелал  познакомиться  А.Н.  Плещеев.  Н.  считал   его   своим
литературным крестным отцом  -  и,  действительно,  Плещеев  чрезвычайно
тепло отнесся к дебютанту и открыл ему дорогу в "Отеч. Зап.". Помещенные
здесь три стихотворения Н. сразу обратили на него  всеобщее  внимание  и
возбудили большие надежды. С тех пор успех его стихотворений  в  публике
все возрастал и интерес к ним не ослабевает до сих пор. В течение 10 лет
собрание стихотворений Н. выдержало 14 изд.  и  разошлось  в  количестве
свыше 50 тыс. экземпляров. Право собственности на них, по завещанию  Н.,
принадлежит литературному фонду, которому он,  таким  образом,  сторицей
заплатил за  поддержку.  Образованный  путем  продажи  стихотворений  Н.
"надсоновский капитал" фонда составляет в настоящее время около  50  000
руб. Небывалый успех Н., равного которому нет в истории  русской  поэзии
(в таком количестве до истечения  срока  литературной  собственности  не
расходились ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Кольцов,  ни  Некрасов),  многие
приписывали сначала сочувствию к несчастной судьбе безвременно погибшего
поэта и как бы протесту против клеветы,  отравившей  ему  последние  дни
жизни. Прошел, однако, ряд лет, невзгоды забыты, а  успех  стихотворений
Н. остается прежним. Нужно, значит, искать его объяснение в самих стихах
Н., тем более, что авторитетная критика мало занималась ими, относясь  к
Н., большей частью, как к поэту  второстепенному.  В  Н.  отразилось  то
переходное настроение, которым характеризуется  и  деятельность  лучшего
представителя литературного поколения конца 70-х и начала 80-х  годов  -
Гаршина. Н. -  олицетворение  Рябинина  в  известном  рассказе  Гаршина:
"Художники". Подобно Рябинину, он восклицает: "Но молчать, когда  вокруг
звучат рыданья и когда так жадно рвешься их унять, под грозой  борьбы  и
пред лицом страданья... Брат, я не хочу, я не могу молчать". Было время,
когда  "поэзия  несла  с  собою  неведомые  чувства,  гармонию  небес  и
преданность мечте, и был закон ее - искусство для искусства и был  завет
ее - служенье красоте". Но "с первых  же  шагов  с  чела  ее  сорвали  и
растоптали в прах роскошные цветы - и темным облаком сомнений  и  печали
покрылись девственно-прекрасные черты". Однако,  отказавшись  от  поэзии
наслаждения и безмятежного созерцания, Н., подобно тому  же  гаршинскому
Рябинину, не нашел своего назначения и в борьбе со злом.  Он  сам  очень
хорошо это сознает: "И посреди  бойцов  я  не  боец  суровый,  а  только
стонущий, усталый инвалид, смотрящий с завистью на их  венец  терновый".
Далеко не соответствует, поэтому, ансамблю поэтической  деятельности  Н.
представление  о  нем  как  о  поэте  "гражданском"   по   преимуществу.
"Гражданское" настроение Н., как  и  все  вообще  его  настроения,  было
глубоко искренно, но оно только часть его творческих порывов и  является
как бы долгом совести, исполнением  того,  что  он  считал  нравственной
обязанностью каждого любящего родину человека  и  гражданина.  По  чисто
литературным качествам своего таланта он тяготел к  лирическим  порывам,
чуждым тенденции. Это видно и из многих мест его критических  заметок  и
из преобладающего характера стихотворений, которые он оставлял  в  своем
портфеле и которые напечатаны только после его смерти, и  из  того,  что
особенно хороши в художественном отношении те стихотворения,  в  которых
он больше поэт, чем гражданин:  "На  кладбище",  "В  глуши",  прелестный
"Отрывок из письма к М.В. Ватсон", грациозная пьеска "Закралась  в  угол
мой тайком", "Сбылося все", "Снова лунная ночь", "Я пригляделся к  ней",
"Нет,  муза,  не  зови",  "Весной",   "Умерла   моя   муза"   (последнее
стихотворение - одна из трогательнейших пьес русской  поэзии,  достойная
стать рядом с стихотворением Никитина "Вырыта заступом  яма  глубокая").
Уже в одном из  ранних  своих  стихотворений,  "Поэт",  Н.  одновременно
поклоняется двум идеалам поэзии - гражданскому и чисто  художественному.
В позднейших стихотворениях, рядом с призывом к борьбе, в его душе  идет
"мучительный спор" с сомнением в необходимости  борьбы  ("Чуть  останусь
один"); рядом с верой в конечное торжество добра ("Друг мой, брат  мой",
"Весенняя сказка") слагается  горький  вывод,  "что  в  борьбе  и  смуте
мирозданья  цель  одна  -  покой  небытия"  ("Грядущее"),  царит   "мгла
безнадежности в измученной груди" ("Завеса сброшена") и крепнет сознание
ничтожества усилий  "пред  льющейся  века  страдальческою  кровью,  пред
вечным злом людским и вечною враждой"  ("Я  не  щадил  себя").  Наконец,
иногда в душе поэта возникает коллизия с стремлением к личному  счастью.
В  одном  из  популярнейших  своих  стихотворений  Н.   с   удивительной
искренностью рассказал, как он "вчера еще рад был отречься от счастья" -
но "сегодня весна, вся в цветах, и в его  заглянула  окно"  и  "безумно,
мучительно хочется счастья, женской ласки, и слез, и любви  без  конца".
Однако в этом отсутствии  у  Н.  прямолинейности  нет  ничего  общего  с
неустойчивостью; его  колебания,  как  и  у  Гаршина,  объединены  общим
гуманным настроением, не холодным и надуманным, а глубоко  органическим.
Идеал Н. - Христос: "Мой Бог - Бог страждущих, Бог,  обагренный  кровью,
Богчеловек и брат с небесною душой, и пред страданием и  чистою  любовью
склоняюсь я с моей горячею мольбою". Определение своей поэзии сам Н. дал
в стихотворении "Грезы": "Я плачу с плачущим, со  страждущим  страдаю  и
утомленному я руку подаю".  В  этих  словах  заключается  и  определение
места, занимаемого  Н.  в  истории  русской  поэзии.  Родная  дочь  музы
Некрасова, муза Н., имеет свои индивидуальные черты,  которые  и  дороги
нервному, надломленному поколению последних лет.  Она  более  склонна  к
жалобам, чем к протесту, но зато и менее сурова. Не принадлежа к сильным
и ярким художникам, Н. обладает, тем не менее,  серьезными  поэтическими
достоинствами.  У  него  очень  музыкальный,   иногда   образный   стих,