кибитки, повозки и роспуски  с колокольчиками, заводские лошади, крепостные
слуги.  В другое  время можно  бы подумать,  что это  помещики, съехавшиеся
дружною  толпою,  с  конюхами  и доезжачими,  в  отъезжее  поле на  дальнее
полеванье.  Но тут  предстояло другого  рода поле!  Отпустив далее  в глубь
России жен и детей,  сестер и невест, дворянство русское, покинув дедовские
поместья и собрав своих домочадцев, село на коней и выехало в поле, которое
должно было сделаться полем крови, жатвою смерти! <...>

Любовь к отечеству... вызвала мирных поселян на священное ратование. Нельзя
было  смотреть без  чувства на  такой избыток  доброй воли.  Появление этих
войск  перенесло нас далеко  в старые  годы. Один офицер,  которого записки
остались ненапечатанными,  говорит: «Казалось, что  царь Алексей Михайлович
прислал  нам в секурс  свое войско!»  В числе молодых  людей, воспитанников
Московского  университета, чиновников  присутственных мест и  дворян, детей
первых  сановников  России, пришел  в  стан русских  воинов молодой  певец,
который спел  нам песнь, песнь великую,  святую, песнь, которая с быстротою
струи электрической  перелетала из уст  в уста, из сердца  в сердце; песнь,
которую лелеяли, которою так тешились, любовались, гордились люди XII года!
Этот певец  в стане русских был  наш Кернер, В. А.  Жуковский. Кто не знает
его  песни,  в которой  отразилась  высокая поэзия  Бородинского поля?»  Но
обратимся к  обозрению нашей позиции. Помните, что  мы смотрим на нее 23-го
августа 1812 года.





                          ВИД ПОЗИЦИИ (23 АВГУСТА)



Видите ли  вы правый фланг нашей  армии? Как он высоко  поднят над долиною!
Цепь холмов служит ему основанием. Частый лес в виде зеленого ковра накинут
на  эти холмы  и  свешивается вниз  до самого  их подножия,  где серебрится
Москва. Этот лес, перегороженный  засеками, таит в себе укрепления. Высок и
крут наш  правый берег, и везде,  до деревушки Горки, повелевает противным,
принизистым. Фронт наш прикрыт  (если можно это счесть за прикрытие) речкою
Колочею. Но  мы, по  какому-то предчувствию, любопытствуем  обозреть скорее
левое  крыло.  Видите  ли  вы эту  массу  дерев,  которые огромным  зеленым
султаном  колышатся за  нашим левым  флангом? Это  густой лес,  торчащий на
рассеянных холмах и спускающийся  в низину. Под тенью этого леса виднеются,
в  правильных линиях,  еще  свежие насыпи:  это вырастающие  ретраншементы!

В средине  нашей боевой линии заметны  и важны два пункта:  Горки и деревня
Семеновская.  Между ними  тянется отлогая  высота с  легким скатом  к речке
Колоче. Видите ли, как  начинают рисоваться бастионы на гребне этой высоты?
Это большой  люнет (батарея Раевского), оспариваемый  с такою славою. Вот и
еще  окопы! За  ручьем, перед  деревнею Семеновскою,  уже выросли  из земли
укрепления,  наскоро сработанные:  это три  реданта (или флеши).  Защита их
поручена  графу  Воронцову  с его  сводными  гренадерами  и 27-й  дивизией.
Знатоки  находят недостатки  в  этих скороспелых  окопах; находят,  что они
открывают  тыл  свой  французским  атакам  от ручья  и  слишком  подвержены
сосредоточенному  огню  неприятельской  артиллерии  с  окольных  высот.  Но
стойкая  русская  храбрость  все  дополнит,  исправит!  Следуя  глазами  за
протяжением главной линии к  левой стороне, вы упираетесь на левом фланге в
болото, покрытое частым лесом. Тут расположена деревня Утица. Через нее, от
села  Ельни,   идет  на   Можайск  старая  Смоленская   дорога,  уже  давно
оставленная.

После взгляда  на позицию, как  она была 23-го августа,  вам понятнее будет
рассказ  о  событиях  этого дня.  23-го  августа  французы сделали  сильное
движение вперед, с места  своего расположения от почтовой станции Гриднева.
Впереди конницы неприятельской,  еще многочисленной, грозной, блестящей, на
статном крутом коне, рисовался лучший наездник французской армии. По наряду
его,  живописно-фантастическому,  узнавали  в  нем короля  Неаполитанского.
Глубокий ров за станцией  Гриднево приостановил его на минуту. За этим рвом
стоял   сильный  арьергард   русский.  Для   совершенной  противоположности
щегольскому наряду  Мюрата, разъезжал  за оврагом перед  рядами русских, на
скромной лошадке, скромный военачальник.  На нем была простая серая шинель,
довольно истертая,  небрежно подпоясанная шарфом, а  из-под форменной шляпы
виднелся спальный колпак. Его  лицо спокойное и лета, давно преступившие за
черту  средних,   показывали  человека   холодного.  Но  под   этою  мнимою
холодностию  таилось  много  жизни  и  теплоты. Много  было  храбрости  под
истертой серою  шинелью и ума, ума  здравого, дельного, распорядительного —
под  запыленным  спальным  колпаком.  Это  был  генерал  Коновницын,  истый
представитель тех коренных русских, которые с виду кажутся простаками, а на
деле являются  героями. Тут  (за Гридневым) завязался сильный  бой. С обеих
сторон дрались  превосходно. Удержанные с фронта,  французы пролились рекою
влево. Мюрат далеко объехал  наш правый фланг и думал торжествовать победу.
Уже  фантастические одежды  его  развевались у  нас  в тылу;  но генерал  в
колпаке смотрел на это  как на шалость запальчивого наездника и не смутился
нимало.  Наши загнули  фланг, немного  отступили и выстояли  спокойно. Ночь
развязала драку. Пользуясь темнотою,  Коновницын отвел свои войска к стенам
Колоцкого монастыря, а французы засветили огни там же, где были: Наполеон у
Гриднева, Мюрат в Лососне.





                                 24 АВГУСТА



Армия готовилась к бою. Главнокомандующий переехал (ближе к линии) в Горки,
День  был прекрасный,  и с  десяти часов  утра на ясной  дали закудрявились
легкие  облака  дыма и  послышалась  канонада,  которая все  более и  более
приближалась.  Французы,  сделав   большое  движение  вперед,  подошли  под
Колоцкий.  Коновницын  их  встретил.  Было  уже около  4  часов  пополудни.
Схватились горячо, боролись ровно. Храбро рубились изюмцы и вконец изрубили