известные как библия, убеждают читателя в необходимости  ж д а т ь,  чтобы
вернуться  к  исходному месту  -  в  рай  с  его  очевидной неподвижностью
законченного совершенства.
     Особенно ярким  свидетельством стабильности жизни  служили египетские
памятники,  которых тогда было больше,  чем  теперь,  и  находились они  в
лучшем состоянии.  Поступательное движение времени отвергалось и священным
писанием христиан,  и философией Платона.  Что касается государственности,
то такие ее "извечные" формы,  как египетская, угасли совсем недавно. Было
известно,  что  Египет многие века обладал всепроникающей административной
системой,  о какой Юстиниан мог лишь мечтать. Ведь за одиннадцать веков до
Юстиниана фараон Амазис-Аагамес уже  мог предписать каждому подданному под
страхом смертной казни сообщить властям, на какие доходы он живет.
     Христиане помнили обещания о Страшном суде, который, прекратив земную
жизнь,  сделает  ненужной "видимую" вселенную.  Иудеи  уповали на  Мессию,
скорое пришествие которого тоже завершится покоем.
     Род человеческий не чувствовал себя молодым.  В  Западной Европе было
распространено мнение,  что  все  ухудшается.  И  очень  многие,  наблюдая
существующее,  видели день  вчерашний лучшим,  чем  текущий.  Для  одних в
прошлом   был   рай,   из   которого   само   человечество  изгнало   себя
легкомысленно-детским непослушанием богу.  Для других -  сиял Золотой век.
Подготовлявшееся как  бы  планомерно убеждение в  близости конца вселенной
достигло кульминации в  конце  Х  века,  выразившись в  Западной Европе  в
массовом  религиозном психозе:  завтра  Страшный  суд!  Причины  стойкости
идеологической надстройки  объясняются  закоснелой  неподвижностью базиса:
изменялись слова,  божества,  но  производство было по-прежнему омертвлено
рабовладением.  В  Восточной  же  Европе  производство находилось в  руках
свободных людей.
     В  наше  время  чрезмерно преувеличивается трудность былых сухопутных
сообщений.  Однако и  в  VI и  в  XIX веках для передвижения служили те же
лошади,  те же повозки.  Не леса,  не горы,  не реки,  а разница в базисах
предопределяла "раздел" Европы.
     Свободный  труд  облегчал  восточным  славянам  и  тяготевшим  к  ним
племенам   воспринимать   события   как   материальный  результат   усилий
человеческой воли.  Отсюда  следуют  и  такие  частности,  как  отсутствие
понятия предопределения,  фатальности, и ощущение движения, переменчивости
времени.


        2

     К а ф и з м а   н а   и п п о д р о м е.   Базилевсы были постоянными
посетителями ипподрома, позволяя тем самым всем верноподданным каждодневно
давить свое сознание созерцанием земного бога, Отца империи.
     Кафизма входила в  число  зримых  атрибутов величия власти.  Наряду с
торжественными церемониями,  роскошью, обрядами кафизма давила на сознание
подданных империи - вещественная и достаточно действенная пропаганда.
     Изощренное  титулотворчество,   наука   лести  и   преклонения  перед
автократором,  этикет,  разработку которого начал Диоклетиан, а продолжили
Константин  и  его  преемники,  -  все  это  получало  в  кафизме  как  бы
архитектурное  выражение.  Базилевсы  привыкали  глядеть  на  подданных  с
высоты, другого общения не было.
     Конечно,  кого-то из владык,  вероятно не одного, такое и стесняло, и
утомляло:   не  так  уж  весело,  изображая  собой  разукрашенную  статую,
постоянно взирать сверху вниз с высоты чуть ли не птичьего полета.
     Тем  временем  базилевсу,  по  установленному обряду,  целовали ноги.
Обряд  сам  по  себе  выдыхается  быстро.  Но  базилевсу  твердили,  часто
убедительно и  умно,  о  высоте его разума,  о совершенстве его внутренних
качеств -  такое  редко  приедается,  наоборот,  развивается аппетит,  чем
пользуются  приближенные.   Мужчины   и   женщины   уверяли   базилевса  в
божественности его рук,  ног,  тела,  лица,  взгляда,  угадывали, и не без
меткости,  мысли владыки, его капризы, и все раздували, кричали, трубили и
полным голосом,  и  еще  более  действенным шепотом.  Церковь же  если  не
освящала все дела, то терпела их.
     Докладчики старались сообщать  приятное  базилевсу и  умели  смягчать
неприятное -  чтоб не огорчить,  но также и потому,  что огорчение владыки
могло  больно  отозваться на  судьбе  докладчика:  бытовавшее будто  бы  в
древности  некоторых народов  правило  казнить  гонца,  приносящего дурные
вести,   уже  давно  стало  басней,  но  поучительной.  Итак,  недостаток,
например,   денег  в   казне  никак  не  мог  связываться  с   намеком  на
непредусмотрительность самого  базилевса,  ранее  приказавшего  произвести
бесполезные или малополезные траты; нет, такое должно было быть следствием
злой воли,  скаредности, себялюбия подданных, происходить из-за воровства,
лености,  неспособности тех или иных государственных служащих.  В докладах
умно и  к месту приводились примеры из прошлого,  свидетельствующие о том,
что   бывали  небрежные  служащие,   увиливающие  от   своих  обязанностей
подданные, сановники-изменники, полководцы-предатели. Так, неудачи всякого
рода  вполне  правдоподобно объяснялись совершенно частными  субъективными
причинами и легко связывались с именами тех или иных подчиненных, но никак
не   зависели  от  промахов  самого  базилевса  или  сановника-докладчика.
Юстиниан,  базилевс выдающийся,  понимал,  что поле его обозрения сужается
необходимостью видеть  глазами докладчиков-сановников,  и  тяготился этим.
Понимал  он  и  то,  что  в  его  непосредственном  окружении  обязательно
находились и льстецы,  и хитрые,  своекорыстные обманщики. Иные же, будучи
какое-то время полезными, искренними, потом развращались властью, начинали
слишком много мнить о  себе и  могли стать опасными.  Много сил и  времени
отнимала перепроверка.  За полустолетие властвования Юстиниан доказал свою
бдительность своевременной сменой сановников,  из  которых никто не  успел
причинить ему вред, если и хотел.
     В  такой обстановке в Палатии всегда ощущались нервность,  тревога за
будущее.   Дворцовые  перевороты,   предшествовавшие  и  сопутствующие  им
интриги,  заговоры  создавали в  дворцовой среде  неуверенность каждого  в
завтрашнем дне -  в целом же все чувствовали зыбкость бытия,  неизбежность
всеобщего крушения.  На самом деле,  уже простая отставка,  не осложненная
личным  преследованием и  конфискацией имущества,  сбрасывала сановника  в
ряды простых смертных,  прекращала его  доходы и  была для  него тем,  чем
является революция для правящего класса.
     Землей правят время и  смерть.  Время быстротечно,  смерть неизбежна.
Такое  было  очевидно  для  участников  Палатийских игр  за  власть.  Даже
историку,  удаленному многими  столетиями от  Юстиниановского Палатия,  но
вникающему в игру,  кажется, что все это должно было бы завтра же рухнуть,