постыдным бременем.
     Антонина не  считала нужным навещать дальнюю виллу.  Властная женщина
умела оставаться первой доминой империи.  Юстиниан не закрыл двери Палатия
перед  Антониной  и  после  смерти  базилиссы.   Антонина  льстила,  умело
разносила сплетни,  угадывала капризы  престарелого владыки  империи.  Она
казалась высшим нужной и великой - низшим.
     Памяти базилиссы Феодоры уже  семнадцатый год  воздавались посмертные
почести. Юстиниан не обременил себя новым браком. В год смерти Феодоры ему
исполнилось шестьдесят пять лет.
     Священное писание рассказывало о мужах,  сохранивших силу юности и до
более преклонного возраста.
     Для бесстрастных наблюдателей -  палатийских евнухов - не было тайных
изгибов сердец и  тел.  Каллигон дружил с  евнухом Схоластиком,  человеком
столь большого ума,  что  однажды базилевс послал его против вторгшихся во
Фракию задунайских славян.  Скифы так разгромили армию Схоластика, что был
потерян  даже  Священный Лабарум  -  знамя  Константина.  Схоластик же  не
потерял  милости Юстиниана:  там,  где  он  потерпел неудачу,  не  мог  бы
выиграть никто.  Как-то Схоластик открыл Каллигону тайну Палатия: вовремя,
вовремя скончалась Священная Владычица.  Ибо душа Божественного по причине
увядания тела уже закрывалась для соблазнов Евы.
     Каллигон  размышлял  об  Антонине.   Египетские  и   персидские  маги
секретными снадобьями и тайными обрядами поддерживали молодость ее чувств.
Когда  Каллигон виделся с  владычицей год  тому  назад,  при  ней  состоял
молодой  эллин,  красотой  напоминавший  юного  Беллерофонта.  Он  казался
утомленным.  Глаза Антонины сверкали, зрачки были расширены, как у женщин,
пользующихся атропой.  Для сохранения свежести чувств и тела она принимала
ванны не из молока,  как Феодора,  а из крови,  и спала, обложенная парным
мясом. В Антонине жила неукротимая сила похотливой, бесплодной плоти.
     - Не  спрашивая тебя,  Иерак,  я  заключаю о  твоей  цели,  -  сказал
Каллигон.
     - Для этого,  мудрейший, не нужно много мудрости, - с иронией ответил
Иерак. - Ты всегда, впрочем, прав. Со мной тридцать бойцов в броне. Дороги
опасны.
     Двести стадий пути  от  Длинных стен  до  ворот Византии!  Даже здесь
нельзя возить деньги без хорошей охраны. Дороги империи!
     Каллигон  пестовал Велизария под  прикрытием северного конца  Длинных
стен  и  под  защитой крепости.  В  дни  нашествия гуннов  и  славян вилла
избежала разгрома.
     Дом  стоял на  самом берегу.  Летом высокий берег отбрасывал на  море
тень.  Каллигон любил сидеть на  бережку у  самой воды.  Зализанные ветром
кусты на  круче казались волосами.  Скалы проступали,  как лбы исполинов и
чудовищ.  Северо-восточный ветер  зимой  портил  жизнь.  Но  зиму,  как  и
старость,  нужно  перетерпеть.  Безопасность искупала  зимние  неудобства,
смерть искупит старость.
     Юстиниан  щедрой  рукой  расставлял крепости всюду.  Войск  же  мало,
солдаты слабодушны, военачальники жадны.
     Шайки скамаров грабят у  самых Золотых Ворот.  Недавно они  напали на
подгородную виллу. Хозяева бежали к воротам. Ночная стража не осмеливалась
ни пустить несчастных в город,  ни выйти им на помощь. Скамары увели людей
на глазах у солдат, чтобы взять выкуп.
     Префекты знали  имена  скамаров,  но  не  способы их  истребления.  В
Родопах поблизости от  Юстинианополя сидели какой-то Георгий,  или Горгий,
Алфен,  Гололобый.  Эти  порой осмеливались громить дорожные заставы между
Византией и Филиппополем.
     Империя разорена.  Казна постоянно должна солдатам,  и солдаты грабят
подданных.  Служащие годами не  получают жалованья и  тоже отыгрываются за
счет  подданных.  Палатий  же  пышен  более  прежнего,  храмы  украшаются,
строятся крепости.  Как человек, через руки которого прошли многие десятки
тысяч фунтов золота,  Каллигон понимал,  что и в обнищавшей империи всегда
найдутся деньги на роскошь. Кляча в позолоченной сбруе.
     Старуха  Антонина  могла  покупать  молодых  красавцев,  заставляя их
клясться в любви потому, что уцелевшие от конфискации виллы Велизария были
свободны от налогов.  И еще Каллигон сумел припрятать нечто в годы,  когда
счастье служило великому полководцу.


        3

                                                    Ужель смягчится смерть
                                                         сплетаемой хвалою
                                                    и невозвратную добычу
                                                                возвратит!

                                                        Из древних авторов


     Вот  и  закончена еще  одна  книга,  копия.  Каллигон мог  бы  писать
наизусть, но все же сверялся с подлинником, как раб-переписчик под ферулой
господина.   У  Каллигона  нет  господина,  он  боится  нечаянно  изменить
что-либо.
     Прокопий умер, в оставленном им ничего нельзя упустить или исправить.
     Каллигон любил  перечитывать книги  Прокопия о  войнах.  Над  многими
страницами витала  душа  друга.  Приближаясь к  ним,  Каллигон готовился к
встрече,   к   ощущению   присутствия  Прокопия,   всегда   одинаковому  и
явственному, как движение воздуха.
     В книге "О постройках" не было Прокопия.  Он писал эту льстивую книгу
из страха перед Юстинианом и  во искупление страниц в  "Войнах",  которыми
был недоволен базилевс. Шепнули - нужен панегирик, чтобы спасти жизнь.
     В тайной книге, которую переписывал и переписывал Каллигон, было тоже
много  страха.  Прокопий торопился.  Над  страницами горьких  разоблачений
металась испуганная душа.  Много раз Прокопий бросал работу,  спеша скрыть
написанное.  Трижды, поддаваясь приступу ужаса, друг сжигал книгу, которую
он позволял себе писать только рядом с очагом.
     Увы,  ложные тревоги сокращали дни Прокопия и ухудшали книгу.  Иногда
забывалось главное,  случайно вытесненное второстепенным.  Мнения  темного
охлоса были переданы без оговорки,  будто бы Прокопий мог сам верить,  что
Юстиниан бродил по Палатию без головы и был воплощением дьявола.  И многое
другое такое же. Не выполнены обещания, данные в книге, рассказать о делах
церкви.  Изложение нестройно,  книга не закончена.  И все же - это правда.
Правда должна жить.