зовет себя княжьей.


     Тот берег,  имперский, поднимался над Дунаем скалистыми обрывами. Два
ромея,  решившиеся на новую жизнь, закончили трудную переправу. Не в силах
подняться на ноги, они мертвыми телами отдыхали на самом урезе реки.
     - Вон они,  -  указал на них Малх,  - сами тянутся к нам. Как со мной
было когда-то. Что в себе несут? Сами не знают.
     Молчали, глядели все. Малх размышлял вслух:
     - Что в нем,  в ушедшем?  Идя в поход,  я,  как дитя, тешился думой о
наслаждении спором,  беседой.  Я хотел нечто сказать ромеям.  Кому? Пустое
все,  как покинутый пчелами сот.  Домой хочу,  к себе,  к семье.  Пусть же
станет прошедшее прошлым.
     Остановив коня,  чтобы в  последний раз в  жизни взглянуть на границу
империи,  Индульф не  заметил,  как  его  оставили.  Больше половины жизни
прошло.
     В  Италии  его  потянуло вернуться домой,  на  берег  Холодного моря.
Зачем?   Правильно  сказал  Георгий-скамар:   нечего  искать  сверстников,
сделавшихся зрелыми мужами, да слушать рассказы об умерших.
     Индульф останется на Роси.  Походный князь Ратибор звал его и Голуба.
Опытные воины нужны росскому войску.  Князь Всеслав назначит им  грады для
кормления,  россичи не откажут новым братьям в женах.  Забыл Ратибор,  что
выполняет  старое  обещание,   которое  он   давал  молодому  Индульфу  на
Торжке-острове. Быть ныне Индульфу с Голубом росскими сотниками.
     Индульф не посылал бесполезные проклятия ромейской империи.  Не перед
ним она виновата,  ведь он  сам делал,  своей волей.  Не  хотел он  ничего
изменить в своем прошлом,  ибо сожаление недостойно мужчины. Но его память
никогда не  оставит в  покое  ни  раздавленная Италия,  ни  великолепная и
буйная Византия с ее храмами загадочных и бесчеловечных богов. Не погаснут
небесные красоты палатийских дворцов,  не умолкнет тихий шепот белоснежных
служителей,  не  отвалится гной  войны,  и  вечно  будут светить образы не
признавших себя побежденными Тотилы и Тейи.
     Остановившись,  долго  глядели на  юг  два  всадника,  налитые силой,
тяжелые,  как конные статуи на форумах старых городов Теплых морей, застыв
в невысказанной угрозе.
     Индульф думал  о  маленькой женщине своей молодости.  Амата пришла из
неведомого и  скрылась скользящей походкой ромеев,  шаги которых беззвучно
гаснут в  неисчислимых жестоких толпах.  Будто  совсем забытая,  с  годами
Любимая возвращалась чаще и чаще. Индульф любил ее. Позднее знание, юность
глупа.  Поздно  пришло  постижение невозможного,  настоящего невозможного,
достойного мужчины,  к чему,  Индульф ныне знал, его готовила Амата. Он не
был  первым для Любимой,  не  в  нем одном она искала,  теперь Индульф мог
думать об  этом без ревнивой горечи.  Ее  кто-то  предал.  Все и  навсегда
останется тайной,  которую не  купишь за  горы  злого золота злой империи.
Воистину великое прошло мимо,  как женщина с закрытым лицом, известившая о
смерти Аматы. Вспомнился бог-базилевс Теплых морей. Вот тогда бы!..
     - Ааа! - вслух простонал Индульф.
     - Пора,  друг-брат,  старый товарищ мой,  пора,  - позвал Голуб, едва
протолкнув слова через стиснутое горло.  И,  не думая, повторил не раз уже
сегодня сказанное другими:  -  Изменились мы, изменились, и дней прошедших
не вернуть, да и не нужны они. - И добавил свое: - Каждому дню - дело дня.
Так будем жить, друг-брат, пока душа дышит в груди.
     Товарищи  повернули коней  и  послали  их  по  запустелому уже  следу
войска.
     Были оба они по-воински подобранные,  но и встопорщенные,  как хищные
птицы,  готовые выбросить крылья  из  напруженного тела  и  ударить острым
когтем.  Сухие  глаза  их  смотрели хрустально-холодные,  как  беспощадные
соколиные очи.
     Индульф  и  Голуб  уходили навсегда.  Отныне  они  братья  россичей и
никогда не увидят империи. Так они решили. И еще - они хотели отдыха.


     Они не знали тогда,  что империя их не отпустит.  Не поможет время. И
желанный отдых не в их власти.
     Обманутые,  искалеченные, все ярче они будут вспоминать из пережитого
все плохое, а хорошее будет для них гаснуть, пока не погаснет совсем.
     Как все люди,  они забудут,  что дались в обман по своему недомыслию,
что были они скоры в  делах и  медлительны в  размышлениях.  Ведь не  себя
клянет человек,  попав в ловушку трясины-чарусы, которая издали обольстила
его солнечной лаской цветущей поляны, такой дивной, когда смотрят на нее с
опушки сурового леса, из-под нахмуренных северных елей.
     Себя они обелят, оправдают. Иначе нельзя, не выжить иначе.
     Но и очистившись,  они не обретут покой. Беспокойные, они будут сеять
волнение.  Мстительные, они возбудят недобрые чувства и злое любопытство к
империи,  о которой они не устанут рассказывать россичам.  Не устанут, ибо
многое,  может быть  главное,  они  постигнут потом,  вспоминая прожитое и
находя слова для рассказа.
     В  урочное лето их  тела растают в  огне погребального костра.  Но их
тоскующие души останутся среди россичей, живые в завещании вечной вражды к
югу Теплых морей, где для Индульфа и Голуба живет нечистая нелюдь, где под
золотыми куполами сидят змеи-аспиды с ядовитыми клыками, хитро спрятанными
под  сладкоречивыми обещаниями блаженства,  где  они  искали  невозможное,
нашли его и упустили из рук.





        Глава семнадцатая. НЕНАСЫТНЫЙ ГАСНЕТ ДЕНЬ

                                            Однажды утром римляне заметили
                                            на пыли форума следы богов,
                                            ночью покинувших Вечный Город.

                                                        Из древних авторов


        1

     Осень  на  полуострове между  Понтом и  Эгейским морем.  Сокращаясь с