немедленно обрывал говорящего,  бранил  его и тут же поправлял. Когда кто-то
обратился к нему  "государь",  он тотчас  объявил, чтобы  более  так его  не
оскорбляли.  Но  и  непочтительность, и  злословие, и оскорбительные  о  нем
стишки он переносил терпеливо и стойко, с гордостью заявляя, что в свободном
государстве должны быть свободными и мысль, и язык.
     Сенаторам и должностным  лицам он сохранил прежнее величие и власть. Не
было такого  дела, малого  или большого,  государственного  или  частного, о
котором  бы  он  не  доложил сенату.  И остальные дела вел он всегда обычным
порядком через должностных лиц. Консулы  пользовались таким  почтением,  что
сам Тиберий неизменно вставал перед ними и всегда уступал дорогу.
     Но постепенно  он дал  почувствовать  в себе правителя.  Его  природная
угрюмость и  врожденная  жестокость  стали  проявляться  все  чаще  и  чаще.
Поначалу он действовал с оглядкой на закон и общественное  мнение, но потом,
преисполнившись презрением  к людям, дал полную власть своим тайным порокам.
В  15 г.  было  положено  начало  процессам  о  так  называемом  оскорблении
величества.  Этот старый  закон  при Августе почти  не применялся.  Когда же
Тиберия спросили,  привлекать ли  к суду провинившихся по этому  закону,  он
ответил:  "Законы должны исполняться",  --  и их  начали исполнять с крайней
жестокостью.  Кто-то снял  голову  со статуи Августа, чтобы  заменить ее  на
другую;  дело пошло в сенат и, ввиду возникших сомнений, расследовалось  под
пыткой. Понемногу дошло до того, что смертным преступлением стало считаться,
если  кто-нибудь перед  статуей Августа  бил  раба  или  переодевался,  если
приносил монету  или кольцо с изображением Августа  в отхожее  место  или  в
публичный дом, если без похвалы отзывался о каком-нибудь его слове или деле.
Не  менее суров оказался  Тиберий к близким. К обоим  своим сыновьям  -- и к
родному Друзу, и к приемному Германику -- он никогда  не испытывал отеческой
любви. Германик внушал ему  зависть  и  страх,  так как пользовался огромной
любовью народа. Поэтому он всячески старался унизить его  славнейшие деяния,
объявляя их бесполезными, а самые блистательные победы осуждал как  пагубные
для  государства.  В 19  г. Германик внезапно скончался в Сирии,  и полагали
даже, что  Тиберий был  виновником его гибели, отдав тайный  приказ отравить
сына, что  и  было исполнено наместником Сирии Пизоном.  Не  успокоившись на
этом, Тиберий перенес в дальнейшем свою ненависть на всю семью Германика.
     Собственный  сын  Друз был  противен  ему своими  пороками, так как жил
легкомысленно и распущенно. Когда  он  умер в 23  г. (как  выяснилось позже,
отравленный   собственной   женой   и   ее   любовником  Сеяном,   префектом
преторианцев),  это не вызвало  в  Тиберий никакой скорби:  чуть ли не сразу
после похорон он вернулся к обычным делам, запретив  продолжительный  траур.
Посланники из Ил-лиона принесли ему соболезнование немного позже других,  --
а он, словно горе уже было забыто, насмешливо ответил, что и он в свой черед
им  сочувствует:  ведь они  лишились  лучшего  своего  согражданина  Гектора
(Светоний: "Тиберий"; 4, 6, 7-22, 24-28, 30--31, 38, 52, 58).
     В  26  г.  Тиберий решил поселиться вдали  от  Рима.  Сообщают, что его
изгнало  из  столицы  властолюбие  его матери Ливии,  которую  он  не  желал
признавать   своей  сопра-вительницей  и   от  притязаний   которой  не  мог
избавиться,  ведь сама власть досталась ему через  нее: достоверно  известно
было,  что Август подумывал  передать принципат  Германику, и  только  после
многих просьб жены сдался на ее уговоры и усыновил Тиберия. Этим и попрекала
постоянно Ливия сына, требуя от него благодарности (Тацит: "Анналы"; 4; 57).
С тех пор Тиберий больше никогда не возвращался в Рим.
     Поначалу он искал уединения  в Кампании, а в 27 г. переехал на Капри --
остров привлекал его прежде всего тем, что высадиться  на него  можно было в
одном лишь небольшом месте, а  с остальных сторон он был окружен высочайшими
скалами  и  глубинами  моря. Правда,  народ  неотступными  просьбами  тотчас
добился  его  возвращения,  так  как  произошло  несчастье  в   Фиденах:  на
гладиаторских играх  обрушился  амфитеатр,  и  больше двадцати тысяч человек
погибло. Тиберий  переехал  на  материк  и всем позволил  приходить  к нему.
Удовлетворив  всех просителей, он вернулся на  остров и окончательно оставил
все  государственные  дела.  Более  он  не пополнял  декурии  всадников,  не
назначал  ни префектов,  ни  войсковых  трибунов,  не  сменял наместников  в
провинциях;  Испания  и  Сирия  несколько  лет  оставались  без  консульских
легатов,  Армению  захватили  парфяне,  Мезию -- дакийцы  и сарматы.  Галлию
опустошали германцы -- но он не обращал на это внимания, к великому позору и
не  меньшему  урону   для  государства  (Светоний:  "Тиберий";   39--41).  В
распоряжении  Тиберия  находилось  двенадцать  вилл с  дворцами,  каждая  из
которых имела свое название; и  насколько прежде он был поглощен заботами  о
государстве,  настолько теперь предался  тайному  любострастию  и  низменной
праздности (Тацит: "Анналы";  4; 67). Он  завел  особые  постельные комнаты,
гнезда потаенного  разврата. Собранные толпами отовсюду девочки  и  мальчики
наперебой совокуплялись  перед  ним  по  трое, возбуждая  этим  зрелищем его
угасающую похоть. Спальни, расположенные тут и  там, он украсил картинами  и
статуями  самого непристойного свойства  и разложил в них  книги Элефантиды,
чтобы всякий  в  своих  трудах имел под рукою предписанный  образец.  Даже в
лесах  и  рощах он повсюду устроил Венерины  местечки, где в  гротах и между
скал молодые люди обоего пола предо всеми изображали фавнов и нимф. Он завел
также мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками  и с
которыми забавлялся в постели. К  похоти такого рода  он был  склонен  и  от
природы,  и  от  старости.  Поэтому  отказанную  ему  по  завещанию  картину
Паррасия, изображавшую совокупление Мелеагра и Атланты, он не только принял,
но и поставил в своей спальне. Говорят, даже при жертвоприношении он однажды
так  распалился  на  прелесть мальчика,  несшего  кадильницу,  что  не  смог
устоять, и  после обряда чуть ли не тут же  отвел его в сторону и растлил, а
заодно и брата его,  флей-тиета;  но когда они  после этого  стали попрекать
друг  друга  бесчестием, он  велел  перебить  им  колени. Измывался он и над
женщинами, даже самыми знатными.
     29  г.  оказался  роковым  для  многих  близких  Тиберия. Прежде  всего
скончалась  Ливия, его мать, с которой он уже много лет был в ссоре. Тиберий
начал удаляться от  нее сразу после принятия власти, а открыто  порвал после
того, как она, в порыве  досады  на его неблагодарность, огласила  некоторые
древние письма Августа, где тот жаловался на жестокость и упрямство Тиберия.
Он безмерно был оскорблен тем, что  эти  письма хранились  так долго  и были
обращены против  него так злостно.  За все три года от  его  отъезда и до ее
кончины он  виделся с нею только один раз. Он  и потом не посетил  ее, когда
она заболела, и заставил напрасно ждать себя, когда она умерла, так что тело
ее  было  погребено  лишь много дней  спустя,  уже разлагающееся и  гниющее.
Обожествление ее он запретил, а завещание объявил недействительным, со всеми
же друзьями и близкими расправился очень скоро (Светоний: "Тиберий"; 43--45,
51). Вслед  за тем наступила пора безграничного и беспощадного  самовластия.
При жизни Ливии все же существовало какое-то прибежище для преследуемых, так
как Тиберий издавна привык оказывать послушание матери, да и  Сеян, его злой