знали.
   - А мы умираем! - Мангольф  возмутился.  -  Умираем,  потому  что  мы
умственно полноценны!
   - Нет, - сказал Терра, - мы умираем потому, что в нас нет противоядий
для нашего взыскательного ума.
   - Каких противоядий?
   - Презрения и доброты. У тебя было одно презрение.
   - У тебя - одна доброта.
   - Благодарю тебя, дорогой Вольф. В настоящую минуту у тебя ее больше.
Вероятно, я никогда не был  добр.  В  моем  желании  помочь  людям  было
столько же гордыни, сколько в  твоем  стремлении  пользоваться  ими  для
своих целей. Мы оба согрешили через гордыню.
   - Чисто богословская мысль. - Мангольф нахмурился. - Надеюсь, что  до
такой степени ты все-таки не забылся.
   Терра, глядя в сторону:
   - Поневоле раздумываешь, как бы все  было,  если  бы  могло  начаться
сызнова.
   - Совершенно так же, - сказал Мангольф. -  Чем  лгать  и  стяжать,  я
предпочту снова пасть и пойти ко дну.
   Терра в ответ:
   - А возможно, мы в следующий раз предпочли бы безоговорочно повторять
все подлости, без которых человек не может в  чистоте  душевной  вкушать
свой хлеб насущный. Насколько  я  понимаю,  даже  и  богу  это  было  бы
угоднее.
   Но Мангольф:
   - Не глумись! Его час пришел.
   Они не отрывали друг от друга глаз, и каждый  искал  в  состарившихся
чертах другого решения собственной загадки, снова надеясь обрести себя в
познании сокровеннейшей сущности другого. Чтобы постигнуть друг друга до
конца, они отодвинулись  из  полосы  света.  Бессознательно  они  искали
темноты, искали укромного угла в неосвещенной комнате, чтобы там грудь с
грудью шептаться торопливо и украдкой.
   - Я испытал непонятные явления, - шептал Мангольф. - Власть  картины,
зовущей и вбирающей в себя. Я знаю, что взойду на тот холм и  лишь  там,
наверху, умру. Тогда погибнет и голый нищий, поносивший и, один из всех,
любивший меня.
   - Я тебя  понимаю,  -  шептал  Терра.  -  И  я  явственно,  словно  в
откровении, ощутил, что тщетно  пытался  бы  застрелиться,  если  бы  не
застрелился ты. Бог принципиально не согласен принять нас врозь.
   - Ты веришь в него?
   - Да, - сказал Терра. - Это нелегко далось, ведь я  никому  не  люблю
навязываться.
   - Знаешь ты способ спросить у  него,  действительно  ли  нам  следует
умереть?
   - В этом вопросе я всецело  полагаюсь  на  собственный  наш  здоровый
инстинкт. Не будь мы оба до последней капли крови к этому готовы,  разве
пришла бы нам хоть отдаленно охота умереть? Бог свидетель, как мы зубами
и когтями держались за жизнь.
   - Ужасно! - Глухой стон проник в сердце другу.
   - Бог, несомненно, требует от каждого лишь то, что он может дать.  От
нас он требует гордости, - горячо произнес Терра.
   Тогда Мангольф выпрямился.
   - Где взять оружие? Револьвер исчез. Он лежал вот тут.
   Терра последовал за ним.
   - Тут он и лежит, - показал он.
   Револьвер лежал под лампочкой, у кровати. Мангольф взял его:  тот  же
маленький браунинг.
   - Непостижимо, - сказал он.
   - Что именно? - спросил Терра.
   И Мангольф:
   - Они положили его возле кровати, чтобы я сам  покончил  с  собой.  Я
швырнул его на пол, комната была полна людей,  он  исчез.  А  сейчас  он
снова лежит тут.
   - Значит, заинтересованное лицо все  еще  здесь,  -  уверенно  сказал
Терра. Мангольф стал возражать,  они  поспорили,  принялись  шарить  под
мебелью и, лишь столкнувшись под каким-то диваном головами, опомнились.
   - Какое нам дело до того, почему револьвер снова лежит там!
   - А с другой стороны, у нас не осталось дела интереснее.
   Оба беззвучно рассмеялись.
   Но так как и после этой ночи должно было настать утро, они не  видели
повода спешить с осуществлением своего намерения.  Оно  было  достаточно
твердо, и они могли,  решил  Терра,  преспокойно  распить  в  его  честь
бутылку вина. Торжественно совершил он возлияние вместе с другом.
   - Твое здоровье, дорогой Вольф! - сказал он, но потом и  сам  заметил
неуместность традиционной  формулы.  -  Вот  какова,  значит,  жизнь,  -
заговорил он, глядя в стакан. - Вот она какова.
   - Удивительно, - сказал Мангольф, глядя в свой, - как много мы от нее
ожидали, несмотря на крайний скептицизм. А ведь получили  много  меньше,
хоть и достигли вершины. Если бы мы еще мыслили во времени, то могли  бы
сказать: мы оставили след.
   - Всякая песчинка оставляет след, - сказал Терра.  -  Но  почему  она
именно в этот миг и на этом  месте  производит  в  текучих  песках  свое
ничтожное, но такое значительное и важное трение, то ведает один бог.
   Они замолчали, ибо заметили: что бы они ни сказали, - все  тотчас  же
приводило к одной цели.
   Рассвет забрезжил.  Издалека  сквозь  тишину  слабо  донеслись  звуки
марша.
   - Вот и другие идут тем же путем, что и мы. Чокнемся, дорогой  Вольф.
- На этот раз они выпили, уже стоя.
   - Но те ничего не понимают, - сказал Мангольф. - В  этом  их  великое
счастье.
   -  В  каждую  данную  минуту  нашей  жизни  нет  ничего  важнее,  чем
облагородить нашу обязанность, поняв ее, -  сказал  Терра  и  достал  из
кармана свой револьвер. Мангольф взял свой. Звуки марша приближались.
   - Бедняги! - воскликнул Мангольф. - Они-то за что умирают? Еще  сотни
лет не перестанут они верить всякому, кто будет толковать им о  долге  и
величии - и зарабатывать на них.
   -   Даже   много   дольше.   Ибо   у   них   неугасимая   страсть   к
самопожертвованию, - сказал Терра. - Но, очевидно, они получают какую-то
компенсацию. Я за всю жизнь не встретил человека, который не помнил бы о