револьвер.
  Отчаянно ругаясь, Эйно вступил с юнкерами в перебранку. Пьяным
голосом он кричал, что никому не известно, что нужны какие-то пропуска.
  В это время Ленин незаметно отходил в сторону от юнкеров, внимание
которых было отвлечено на Рахья. Они угрожали ему нагайками и требовали,
чтобы он шел за ними. Рахья в ответ ругался и не трогался с места. Наконец
юнкера не выдержали и, решив не связываться с пьяными бродягами, поехали
прочь.
  У дверей Смольного собралась большая толпа, выяснилось, что
неожиданно пропуска членов Петроградского Совета, бывшие ранее белого
цвета, заменены красными. Это было непреодолимым препятствием для многих,
в том числе для Ленина и Рахья, потому что поблизости они не заметили ни
одного знакомого работника партии.
  Столпившиеся у входа люди возмущались тем, что их не пропускают, у
каждого было свое какое-то срочное дело, но солдаты и красногвардейцы были
непреклонны.
  Рахья возмущался больше всех, размахивая своими "липовыми"
пропусками, он кричал:
  - Как это меня, полноправного члена Петроградского Совета, не
пропускают!
  На его крики никто не обратил внимания - кричали и без него много,
тогда он набрал в грудь побольше воздуха и закричал тем, кто стоял впереди:
  - Проходите, товарищи! А в самом Смольном разберемся! Навались!
Контролеры были отброшены, и в хлынувшем в Смольный людском потоке
Ленин и Рахья проникли в здание Совета.
  На втором этаже, в конце коридора у окна рядом с актовым залом, Ленин
вошел в какую-то пустую комнату и послал Рахья за Подвойским.
  Во время разговора Ленина с председателем Военно-революционного
комитета в комнату вошли трое - меньшевики Дан и Либер, эсер Гоц.
Подвойский смерил их негодующим взглядом, но это были люди закаленные и
смутить их было не так-то просто.
  Дан вынул из пальто сверток и пригласил друзей закусить, сказав, что
у него есть булка с маслом, колбаса и сыр. Сверток они разложили на другом
конце стола, за которым сидел Ленин, и, переговариваясь между собой,
совершенно не обращали внимания на Подвойского и его собеседника.
  Пережевывая бутерброд с колбасой, Дан поднял голову и узнал Ленина,
несмотря на его грим и повязку. Страшно смутившись, поперхнувшись, он
схватил остатки своего пиршества и кинулся вон из комнаты, за ним как
ошпаренные выскочили двое его "боевых друзей".
  Ленин хохотал до слез, несмотря на всю серьезность положения в
городе. Через минуту он уже снова был серьезен и сосредоточен. Отныне
руководство восстанием перешло непосредственно в его руки.

  В ночь на 25 октября на площади перед Смольным зажглись десятки
костров. Вокруг них грелись с винтовками за плечами красногвардейцы,
матросы и солдаты.
  На первом этаже института помещался Центральный Совет фабзавкомов.
Еще до наступления вечера 24 октября некоторые из наиболее нетерпеливых
членов Центрального Совета обращались в Военно-Революционный Комитет
с просьбой немедленно дать им любое боевое задание. Им отвечали: "Выдержка
и дисциплина. Когда потребуется, мы никого из вас не забудем". Хмурые,
огорченные таким ответом, фабзавкомовцы уходили к себе.
  Ночью пришла их очередь.
  Войдя в гудевшую от голосов множества сновавших в разные стороны
людей приемную Военно-революционного Комитета, член Центрального Совета
фабзавкомов Уралов был оглушен громкими возгласами, стуком пишущих машинок
и телефонными звонками. Члены ВРК Свердлов, Дзержинский, Урицкий,
Подвойский диктовали машинисткам мандаты, приказы и поручения.

  В час ночи 25 октября Керенского посетила делегация расквартированных
в Петрограде казачьих полков и заверила "главковерха" в своей верности
Временному Правительству.

  Из воспоминаний А. Ф. Керенского:
  "В этот момент у меня не было ни малейших сомнений в том, что эти три
казачьих донских полка не нарушат своей присяги, и я немедленно послал
одного из моих адъютантов в штаб сообщить, что можно вполне рассчитывать
на казаков.
  Как и утром в Совете Республики, я еще раз жестоко ошибся. Я не знал,
что, пока я разговаривал с делегатами от полков, Совет казачьих войск,
заседавший всю ночь, решительно высказался за невмешательство казаков в
борьбу Временного Правительства с восставшими большевиками..."

  В первый момент ошарашенный Уралов ничего не мог понять.
  Увидев, что Подвойский освободился и направился к дверям, Уралов
подошел к нему.
  - А, фабзавкомы. Вот и отлично. Для вас тоже есть дело, - и
Подвойский быстро заговорил, положив руку на плечо Уралову:
  - Вы назначаетесь комиссаром Военно-Революционного
Комитета для занятия типографии газеты "Русская воля". Вот вам боевая
задача. Поедете в типографию "Рабочего пути", возьмете матрицы. По пути
заедете в Семеновский полк и возьмете с собой человек 20-30 солдат на
всякий случай: возможно, там засели юнкера. К сведению: сегодня юнкера
дважды пытались разгромить нашу типографию. Мы не можем допустить, чтобы
партия и рабочий класс хотя бы на один день лишились своего боевого
печатного органа. Займете типографию "Русской воли", а также и редакцию,
если потребуется, вооруженной силой. Обеспечите организацию печатания и
выхода без опоздания газеты "Рабочий путь"... Обождите минуту - сейчас
получите мандат.
  Через несколько минут Подвойский вручил Уралову два мандата: один - с
назначением комиссаром в типографию "Русской воли", а другой - на
получение наряда солдат из Семеновского полка.
  Зарегистрировав мандаты, Уралов побежал в транспортный отдел и
получил наряд на грузовик. Заехав в типографию "Рабочего пути", где его
уже ждали, и забрав матрицы газеты, он поехал в Семеновские казармы.
  Затягиваясь на обжигающем ветру в кузове грузовика самокруткой,
Уралов думал: "Как отнесутся солдаты к приказу? Все ли они верны Советам и
Военно-Революционному Комитету? Поддержат ли в решающую минуту? Ведь это
бывший лейб-гвардии Семеновский полк, опора самодержавия, усмиритель
декабрьского восстания в Москве в пятом году?"