- Отведите их и днем исполните.
     Закончив совет, Тимур, дотоле сидевший понуро, потупившись, распрямился и смотрел, как резвые слуги стелют скатерти перед людьми совета, как ставят перед гостями горки горячих лепешек.
     Когда вносили горячую обильную еду, он, по обычаю, сам распоряжался, какое блюдо отнести тем или другим гостям. Он называл имена тех, кому предназначались блюда, и названные кланялись щедрому хозяину.
     Долго длилась эта трапеза, и вскоре, едва гости ушли, подошло время казни.
     Надо было идти туда. Он пошел в широком распахнутом халате, тяжело хромая, не взглядывая ни на кого, и, едва добрался до приготовленного ему места, сел. Вспомнил, что сутулится, и торопливо выпрямился.
     Вокруг небольшого поля стояло плечом к плечу войско, до того дня подчиненное Султан-Хусейну. Стояли полторы или две тысячи воинов, побывавшие в Дамаске.
     Позади Тимура стеснились его недавние гости, его малый совет. Ближе других стал Шахрух.
     Вперед вышли трубачи с огромными медными трубами, сверкавшими на полуденном солнце. С трубачами вышли барабанщики.
     Вышли двое палачей, отобранные для этого дела из пленных, давно служивших в войске.
     Тимур негромко приказал:
     - Худайдада, исполни.
     Худайдада вышел на расшатанных ногах и досадливо махнул трубачам.
     Барабаны глухо загудели. Взревели трубы.
     Окруженные воинами, вышли двое царевичей, обнаженные до пояса, со связанными впереди руками.
     Воины толкнули обоих, ставя на колени среди сухой травы.
     Палачи засучили рукава, подняли с земли гибкие прутья и обтерли их полами халатов.
     - Тридцать пять! - негромко сказал Тимур.
     Султан-Хусейна положили животом на колючую траву.
     Трубы ревели.
     - Исполняйте! - сказал Тимур и отвернулся, зачесав щеку.
     Худайдада молча махнул палачам.
     Палачи, стоя по обе стороны от осужденного, грубо сдернули его штаны.
     Хлестали поочередно, старательно, опасаясь, что кто-нибудь упрекнет их за слабость удара.
     Негромко считавший удары Худайдада, едва досчитав до тридцати пяти, вдруг нетерпеливо и зычно крикнул:
     - Стой!
     Палачи отступили на шаг.
     Султан-Хусейн неподвижно лежал, облитый кровью.
     Воины уже подходили, чтобы его поднять, когда он сам, упершись руками в землю, приподнялся.
     Его лицо тоже оказалось в крови от искусанных губ.
     Тимур прерывисто приказал:
     - Срезать косу.
     Худайдада подошел к царевичу, провел ладонью по его макушке.
     - Срезана.
     - Отведите! - приказал Тимур.
     На Султан-Хусейна накинули халат, и бережно, мелко переступая, воины увели его с площади.
     Тимур:
     - Двадцать два.
     Люди совета затоптались, переглядываясь. Шахрух подступил к отцу.
     - Двадцать ведь!
     Тимур, кивнув Худайдаде, повторил:
     - Двадцать два.
     Худайдада крикнул гневно и громко:
     - Двадцать два!
     На чистой траве неподалеку от забрызганного места Султан-Хусейна распластали Искандера.
     Все повторилось.
     Когда палачи отошли, Искандер, тоже уже окровавленный, упруго сам встал и твердо сказал:
     - Дедушка, спасибо за науку.
     Тимур отвернулся.
     Искандер пошатнулся, но устоял и ушел с площади, опираясь на плечо воина. Коса осталась неприкосновенной - дедушка пощадил его честь.
     Вечером оба лежали в прежней юрте.
     Лекарь, наложив свои снадобья на спину Султан-Хусейна, лежавшего, казалось, в забытьи, сел на корточки около Искандера.
     Буроватая смесь мумиё и каких-то истолченных трав слегка защипала раны Искандера, когда вдруг Султан-Хусейн твердо сказал:
     - А вот Искандера Македонца палками не наказывали. А тоже был победитель.
     "Опять завидует!" - подумал Искандер, но промолчал.
     Султан-Хусейн больше ничего не говорил ни в тот вечер, ни в последующий день, погрузившись в сонное забытье.
     Искандер переносил болезнь легче и попросил перенести его постель за порог, на ветерок. Там он крепко заснул, а проснувшись, встал на ноги, но кружилась голова, и стоял он покачиваясь.

7

     Тимуру в его новом мраморном дворце не жилось: казалось холодно. Его накрыли теплым одеялом, стеганным по верблюжьей шерсти. Сердце ныло, словно в предчувствии беды. Это была досада, охватившая его всего. Она бурлила в нем, будто вода в котле. Тимур глушил досаду, как тяжелой деревянной крышкой накрывают кипящий котел. Но оттого вода вскипает яростней и вздымает крышку.
     Он велел позвать чтеца, и тот явился с большой книгой.
     Тимур попытался вспомнить предыдущее чтение - главы из истории Рашид-аддина. Того Рашид-аддина, чью могилу разорил Мираншах.
     Историк, писавший просто, показался витиеватым, и некоторые места приходилось выслушивать снова, повторяя чтение.
     Чтец терпеливо читал снова, но вскоре Тимур понял, что в этот вечер не может вдуматься в слова историка. Отпустил чтеца, не дослушав главу, и послал за внуком, за Халиль-Султаном.
     Халиль-Султан, неутомимый охотник, бывал душой любой охоты, когда выезжал на нее. Он не задумывался об опасности, нередко охотился даже на глазах у врагов в промежутках между битвами. Его соколы вызывали зависть у соколятников. Его лошади не уступали в прыти лошадям самого Повелителя.
     Халиль-Султан замешкался, и уже ночь подошла, когда он пришел.
     Тимуру невыносимо было долгое ожидание. Но, увидев Халиля, он повеселел:
     - Ты сокола мне проспорил.
     - Вы, дедушка, велели его вам на охоте дать.
     - У тебя ордынский кречет хорош.
     - Постарел. Ленив стал.
     - Хороший кречет не стареет. Он у тебя попросту зажрался. Оттого и ленив.
     - Я не закармливаю. Клок дичины на целый день.
     - Клок клоку рознь. А на кого приважен?
     - Косуль бьет.
     - Какие тут косули? Разве что лисицу вспугнешь.
     - А у меня есть сокол, диких ослов бьет. У монголов куплен.
     Напоминание о монголах снова шевельнуло притихший было гнев, хотя и не сразу это связывалось с набегом Искандера на монгольские улусы.
     - Вот и поохотимся. Надо размяться. Пора отогреться от этих мраморов.
     Он неприязненно кивнул на стены нового дворца, словно его силой сюда посадили.
     Мысли об охоте утишили его досаду, хотя, однорукий, на охоте он мог лишь мчаться наравне со зверем. Но оттого и вся охота бывала ему видней, и охотничий запал острее.
     - Вот и вели кречетов готовить и лошадей пригнать. И чтоб моих тоже пригнали.
     - Каких, дедушка?
     - Пусть Чакмака готовят. Давно его не седлал.
     - О нем у дяди Шахруха надо спросить.
     - Нечего спрашивать. Он в моем табуне, а не у твоего дяди.
     - Я пойду спрошу.
     Тимур насторожился:
     - А ну-ка сходи спроси.
     - Он, видно, уж спит.
     - Почему это видно?
     - Да ведь время за полночь.
     - А ты сходи.
     Едва Халиль вышел, Тимур послал за Шейх-Нур-аддином.
     Этого не пришлось долго ждать.
     Когда он показался в дверях, Тимур спросил:
     - Где мой табун?
     - Как где, о амир? Угнали.
     - Куда?
     - Когда под Сивасом...