- Корабли у пиратов. Их не поймаешь. На Джербе у них своя крепость.
     - А через море в Андалусию вас пираты перевозят? Или переплываете на верблюдах? Или на бурдюках?
     Слово "бурдюк" переводчик оставил без перевода, не успев подыскать подходящее слово, а Ибн Халдун понял, что это тоже какое-то животное, как и верблюд, но плавающее.
     - Для переправ корабли есть. Для караванов, а не для войск.
     - А как же туда арабское войско прошло для завоевания городов и земель христианских?
     - Волей аллаха милостивого.
     - Свою волю аллах высказывает через вещи: одним дает мечи, другим - корабли, третьим - золото. Плавающим нужны корабли, ибо воля незрима и на нее не погрузишься.
     Ибн Халдун устал читать. Голос его охрип. Не всегда стал успевать, прервав чтение, ответить Тимуру. Тимур заметил это.
     - Пусть нам дочитают чтецы. Вы написали красиво, но многое забыли. Слушая вас, я не всегда знаю, могу ли из этого места куда-нибудь свернуть.
     - Я не забыл! - возразил историк. - Но зачем вам дорога в пески, в Сахару? Там пусто. Там ничего нет. Только стаи львов. Туда даже караваны не ходят.
     - Я хочу выйти к океану. На край земли! Дальше - только вода. Через ту воду никто не плавал.
     Ибн Халдун задумался.
     - Никто? Я слышал в Александрии, что есть книга, написанная мореходом. Он сплавал за океан, видел там землю голых людей. Как ходят в Судане. Я искал ту книгу. Мне сказали: "Была!" И тот, кто видел ее, видел в ней изображения рыб, горбатых, как верблюды, плоды там как яблоки, но алые и прозрачные, как наш виноград. Кто-то взял ту книгу, и с тех пор ее никто не видел.
     Тимур удивился и даже обиделся:
     - Куда же плавать, когда в Рабате край земли? А книга - это небось выдумка.
     Ибн Халдун подтвердил:
     - Истинно, в ту сторону плыть некуда.
     Он закрыл "Дорожник".
     Они заговорили о Кордове и океане, а там, за далью магрибских дорог, за скалами Гибралтара, неподалеку от той самой Кордовы, около океана, уже зеленела молодая роща, где исстари растили корабельный лес. И уже зеленели в той роще молоденькие деревца, что вытянутся, окрепнут и дорастут до дня, когда через десятки лет войдет в ту рощу пожилой умелый корабельщик, опытным взглядом вглядится и отберет приглянувшиеся деревья, и ему повалят их, под его присмотром из них натешут доски, и корабельщик будет долго, терпеливо, ждать, пока те доски отлежатся в прохладной тени, обветрятся, просохнут на недобром океанском ветру, привыкнут к шуму волн, и когда заметит, что они дошли и готовы, построит из них замышленную каравеллу, легкую, но стойкую среди бурь и безветрия, и, чтобы сама богородица хранила тот корабль, даст каравелле имя "Святая Мария". И каравелла, наплававшись среди изведанных морей, выказав свои силы и крепость, приглянется смелому мореходу родом из Генуи, с именем Христофор. И он поднимет на ней три ряда парусов и лихо, будто на ярмарку поехал, покинув изведанные моря, пойдет поперек того неизведанного моря - океана. Будет долго на ней плыть, глядя вперед. Доплывет до Золотых гор. Некогда аллах создал землю для человека, а тот мореход приведет людей на неведомые пустынные земли.
     Но со дня, когда Ибн Халдун закрыл перед глазами Тимура книгу "Дорожник", до дня, когда Христофор Колумб на своей каравелле откроет книгу "Дневник" и впишет в нее первую строчку, пройдет ровно девяносто лет.
     А молодые деревца в далекой роще уже светло зеленели, ибо в ту пору в той роще осень еще не наступила.
     Тимур поднял синий лоскут шелка и обтер лицо.
     Когда историк вернул книгу, Тимур положил ее около себя, а лоскутом вытер шею.
     Тогда Ибн Халдун, став на колени над узлом, развязал шаль и подал Тимуру Коран.
     - Я прошу принять мое подношение в благодарность за многие милости.
     Тимур внимательно осмотрел искусную работу переплетчика, блестящий от лака переплет.
     Вслед за тем историк, подняв поднос, преподнес остальное.
     Беря каирские сласти, Тимур спросил:
     - Вы соскучились по сладостям Каира?
     Одну из плетенок Тимур, полуобернувшись, отдал внукам и повторил:
     - Соскучились?
     Историк насторожился:
     "Пытается угадать мое желание. В подарках ищет намек".
     И поспешно ответил:
     - О великодушный амир! Здесь, под нами, в подземелье, а кроме и в других подземельях заточены каирцы. Вельможи, из близких людей султана. Юного султана Фараджа. Пощадите уцелевших! Отпустите их. Как великой милости прошу: дозвольте мне самому выпустить мамлюка из темницы, коего сам я туда запрятал. Мне по моему возрасту вот-вот предстоит предстать пред престолом всевышнего. Что я скажу? Чем оправдаюсь, если уйду с земли, оставив мучеников, не сотворив милостыни?
     - Освободить их? Отпустить домой?
     - О амир!
     - Ступайте. Освободите. Чего еще хотите?
     - Служить вам.
     - Сперва исполняйте свое первое желание.
     Бормоча:
     - Милостивый... Милостивый... О амир! - Ибн Халдун вышел. Не на лестницу, а тем боковым ходом через узкую галерейку, где еще прежде хаживал.
     Сперва половицы дворца под ним заскрипели, но вскоре смолкли. В тишине он прошел к лестнице. Оттуда ступеньки вели в подземелье.
     Воин, карауливший дверь в подвал, сидел на ступеньке, до блеска натирая о кожаные штаны серебряный дирхем или теньгу. Есть люди, коим нравится, чтобы монеты блестели, хотя истинная красота серебряных монет в их патине, в их золотистом загаре, который надписям придает глубину.
     - В саду нашел! - быстро объяснил воин возникшему перед ним историку.
     Историк успокоил стража:
     - Воля аллаха. Найденное отчищают от земли, добытое - от крови. Лишь бы блестело серебро.
     - Вот, вот!
     Воин поднялся, недоверчиво, опасливо приглядываясь к незнакомому старику.
     - По указу Повелителя открой мне, брат воин!
     - Сперва я кликну десятника.
     - Кличь!
     Десятник пришел вскоре же, но был суров. Он долго настаивал узнать, зачем выпускать узника, когда ему и там спокойно. Десятник спрашивал на чагатайском языке, и араб его не понял.
     Но следом за историком явился барлас от Повелителя и повторил указ:
     - Узника мамлюка выпустить.
     С лязгом волоча длинную саблю и ею постукивая по ступеням, страж пошел, светя фонарем. В фонаре, задыхаясь, вспыхивала оплывшая желтая свеча.
     Ибн Халдун шел, не отставая.
     Барлас остался наверху ждать их возвращения.
     Тимур, послав вслед за Ибн Халдуном своего барласа, сказал Шах-Малику:
     - Историк хочет в Каир.
     Шах-Малик удивился:
     - Разве ему здесь плохо?
     - А то бы незачем ему тревожиться о судьбе каирцев.
     Шах-Малик промолчал.
     Тимур, тылом руки отодвинув "Дорожник", проворчал, глядя куда-то в прорезь окна:
     - Силой не возьмешь преданности.
     Шах-Малик, тяжело вставая с ковра, согласился:
     - Какая уж преданность!
     Это была их недолгая передышка в толчее дел.
     Шах-Малик опять выглянул на лестницу и из тамошней тесноты вызвал нескольких сподвижников.
     Они прошли, отряхивая халаты, помятые в тесноте, словно морщины можно стряхнуть, как соломинки.
     Шах-Малик указал место, где надлежит опуститься на ковер. И они сели, поджав под себя ноги.
     Дабы начать беседу, один из гостей льстиво восхитился:
     - Прекрасен дворец, о милостивый Повелитель!
     Тимур ответил, прилежно сохраняя арабские оттенки слов:
     - Каср Аль Аблак!..
     - Какое прекрасное название!
     - А значит оно: либо пестрый, либо пегий. Спрашивают меня, как лучше его звать - пегий либо пестрый? Нет, говорю, пегий! Я ценю пегих лошадей: у пегих особый нрав.
     - Еще бы!.. Я тоже всегда на пегой, - заверил один из гостей.
     - На пегой? - припомнил Тимур. - Всегда видел вас на вороном. С красным чепраком и позлащенными стременами.
     - На пегой, о государь милостивый, на пегой! А стремена не то что позлащенные, а доподлинно золотые. Литые. Еще из Индии.
     - Да? Нет, на пегой не видал.
     Гость оробел, смолк, туго запахивая халат. Тимур отвернулся к другим.
     - Пегий дворец! Хорошо. Каршинской степью пахнет. А?
     И сразу все наперебой заговорили друг с другом, кстати и некстати ухитрялись сказать:
     - Пегий дворец...
     - Пегий дворец!..
     Тимур смотрел на них. Вдруг, перебивая их усердие, громко сказал:
     - То-то.
     И все смолкли, снова услужливо повернув к нему свои столь различные лица.
     А тем временем в безлюдную, нежилую часть дворца шли из подземелья страж с фонарем впереди, пошатывающийся узник, а по пятам за ними Ибн Халдун.
     Ибн Халдун приговаривал:
     - Я вас держал здесь, чтобы сохранить. Иначе вы погибли бы при зверствах татар. Они тут весь город вырезали. При взятии Дамаска.
     Историк говорил смело и громко, зная, что никто из барласов арабской речи не понимает.
     Узник, пошатываясь, кланялся.
     - Я на всю жизнь!.. Это разве забудешь? Вся моя жизнь вам!..
     - Я затем и запрятал вас перед падением города. А не то зачем бы мне?
     - Сохрани вас аллах милостивый.
     - Теперь вместе надо думать, как выбраться в Каир.
     - Неужели это может быть?