Из своих вьюков историк отделил тот, где был увязан отличный старинный ковер, своевременно прихваченный из книгохранилища Пегого дворца.
     Под присмотром Нуха ковер развязали, подмели веничками, и - удача сирийских ткачих - он заискрился, так томно раскинулся, что Нуху нестерпимо захотелось лечь на его шелковистый ворс, покататься по его узорам, пока не согреется и не приободрится все тело.
     Полюбовавшись ковром, Ибн Халдун поднялся к персу.
     Сафар Али сидел возле узенького окна над небольшой книгой.
     Не желая нарушить чтение, Ибн Халдун молча сел на полу в стороне от хозяина.
     Перс приподнял темные глаза:
     - Вот! Хафиз. Искал-искал, никто не продавал. Нигде не было. Персидские книги тут редки. А он сам пришел.
     - Как это сам?
     - Жил у меня. Ютился. Прибывший неведомо откуда купец. Говорил со мной на плохом персидском. Арабского не понимал. Чем торговал, не знаю. За житье и за еду не рассчитался, не успел: убит! Нынче убивают легко, просто. Не спрашивают кто. Не спрашивают зачем. Нашли, опознали, сказали мне: мой, мол, гость. Я пошел, посмотрел его келью. Ничего нет - пустой мешок, рубаха. Истертая подстилка и эта книга. Хафиз! А как переписан! А сами стихи! Звенят! Рубаб! И звенят, и мудры: "О, если та прекрасная турчанка..." Я ей тоже отдал бы весь Дамаск. Не этот - груду щебня, а тот, что высился здесь прежде. Отдал бы! Да теперь где его взять?
     - А я хочу поднести вам на память... За ваше благородство.
     - Мне? Что же такое?
     - А вот...
     Ибн Халдун, приоткрыв дверь, сверху дал знак во двор. Слуги внесли тяжелый благоухающий ковер.
     - Вот, это от меня.
     Перс вскочил на ноги.
     - Нет, нет: он чужой! Вы уедете, хозяин вернется, пришлет за своим ковром. Что я скажу ему?
     - Это моя вещь. Захочу, возьму с собой. Подарю другу. Отдам слуге. Продам покупателю. Он мой!
     - Увезите с собой, у вас не отнимут. А мне оставьте ваше уважение.
     Повинуясь молчаливому знаку, слуги беззвучно вынесли ковер.
     Ибн Халдун, смутившись, искал слова, чтобы сказать их по-прежнему запросто, как было во все эти дни.
     Но разговор запросто между ними больше так и не сложился, хотя они еще день за днем встречались, переговаривались, пока не закончились сборы каравана в путь.
     Но пришло время, и сборы закончились.
     Двор наполнился провожающими - разными людьми. Из них многие никому здесь не были известны.
     Редко каравану удавалось собраться столь скоро: из воинских припасов сюда прислали мешки всякой снеди, достаточной на всю дорогу, даже если бы она шла через безлюдную пустыню. К каравану приставили проводников, обязанных на всем пути заботиться о смене лошадей или верблюдов, если случится надобность, о ночлеге на всех стоянках, хотя по этой древней, исхоженной дороге стоянки были рассчитаны еще за много веков до того: скорость, с какой идет караван, известна, во времена финикийцев и вавилонян верблюды шли с той же скоростью. Можно было и ускорить движение, но тогда брали быстроходных верблюдов, легче завьючивали, реже останавливались, считая, что верблюдов можно поить реже, а кормить расторопнее.
     Ибн Халдун попросил вести караван не прямой дорогой на Каир, как ходят купеческие караваны; он вознамерился попутно совершить паломничество в Иерусалим, к тем издревним мусульманским святыням, где благодать аллаха почти осязаема.
     Просьбу историка сказали Тимуру.
     Не на всю эту долгую дорогу простиралась власть завоевателей: через несколько рабатов уже стояли не самаркандские воины, а стража султана Фараджа, но Тимур снисходительно разрешил:
     - Пускай помолится.
     И караван Ибн Халдуна пошел по дороге на Иерусалим.
     Дорога длилась то по каменистым тропам в предгорьях, то ее пересекали неглубокие ворчливые реки, где было надо переправляться вброд.
     Порой дорога отклонялась к пустыне. Обдавала зноем. Песок расползался под ступнями верблюдов. Лошадям доставалось тяжело идти.
     Так от ночлега к ночлегу.
     Наконец пошли к последней заставе завоевателей.
     К вечеру показался высокий каменный хан, окруженный коренастыми густыми дубами.
     Пока большое усталое солнце еще держалось на небосклоне, готовое рухнуть и погрузить землю во мрак, караван, столь ярко освещенный закатом, казался выкованным из золота. Одни, казалось, были червонного золота, другие зеленоватого.
     Закат словно спаял их воедино, когда, теснясь друг к другу, всадники, опережая верблюдов, подъезжали к воротам хана, полузаслоненным тенями дубов. Кони, чуя желанный отдых, шли бодрее, кивая головами, поблескивая оседловкой.
     Вошли в хан.
     Столпились, спеша разместиться, пока светло.
     Заалели огни очагов под котлами. Расстелился сизый дымок.
     Стемнело.
     Но едва было заперлись внутри хана, как в ворота заколотили новые путники.
     Прибыло несколько всадников на коротких, мохноногих степных лошадках. Такие лошадки могут без устали скакать столько, сколько выдержит всадник.
     Лошади вздрагивали, всхрапывали - жаркой была их рысь по неровной дороге, пока не остановились наконец здесь.
     Один из прибывших заспешил найти Хамид-уллу.
     Ожидавший ужина, Хамид пошел с неохотой.
     - Кто звал?
     - Дело.
     - Слушаю.
     - Тут везде люди.
     Хамид, высмотрев в полутьме и в тесноте Ар-Рашида, кивнул ему.
     Когда Ар-Рашид подошел, все втроем они ушли к коновязям, где лошади весело похрустывали сеном, только что заданным, порой поднимая всю развалившуюся охапку, и наполняли душным крепким запахом всю эту сторону двора.
     Конюхи, задав корм, ушли готовить ужин, и теперь никого сюда от котлов не выманишь. Это и предвидели трое собеседников, уединившись здесь.
     Упершись спинами в прохладную стену, присели в ряд на корточки и тихо заговорили.
     Лошади шелестели сеном. Постукивали копытами.
     Прибывший сказал:
     - Гонец Айяр проезжал через базар в Дамаске. Ранним утром, кругом людей нет. Выбежал к нему самаркандский купец. Не то кто из вас его знает, не то нет. Звали Мулло Камар. И кричит: "Украли мою пайцзу!.." Тут ему кто-то в спину меч - раз! На том конец. Загадка: купец самаркандский, наш, а одет арабом. К чему бы? Айяр разом прискакал в Пегий дворец: "Так и так, сам чуть купца не убил - вижу, кидается на меня араб в бурнусе, а у меня письмо к Повелителю. Думаю: "Это со злом!.." Уж замахнулся, да не поспел: другие убили". Стали гадать, о чем купец крикнул. Припомнили, какая ему была дадена пайцза. Была дадена на сквозной путь. От самого Повелителя! Угадали: кому-то надобно уйти от нас. Кому? Куда? Кинулись узнавать, выходил ли какой караван из Дамаска? Какие вышли, за всеми кинулась погоня. Тут вот я пригнался за вами. Есть пайцза? Давай отвечай.
     Хамид подвигал усами.
     - У нас? У нас караван идет по слову Повелителя. Тут взамен пайцзы я! А еще вот он - Ар-Рашид-мирза. Дошли досюда, а дальше у нас пути нет. И была б пайцза, тут ей предел: дальше не наша стража. А с нами идут каирцы. На что им пайцза, когда дальше в ней силы нет? Не тут ее ищете. Не тут.
     Прибывший:
     - Нет так нет. Однако тут наша последняя застава. А потому вам указано вернуться. Немедля. Всем, кого наших встретим, велено указать: вертаться в Дамаск немедля.
     - Мне наказывали: каирцев не бросать посреди пути. Сперва найти им другой караван. Помочь перевьючиться. Как надо, когда это гости.
     - Гости! Тут они промежду своих арабов. Сами найдут караван, сами завьючатся. А вам сказано: собирайтесь. И всех верблюдов, коней ведите назад.
     - А что там такое?
     - Повелитель собрался. Вот-вот трубы заревут.
     - В какую же сторону?
     - А было, чтоб кто загодя знал сторону, куда он пойдет?
     - Того не бывало. Однако, может, слух был?
     - Слух всегда есть. Да только Повелитель ходит не по слуху, а чаще в другую сторону.
     - Бывает.
     - Ну и теперь небось так.
     - А по слуху куда?
     - Кто на Каир кивает, кто на океан.
     - На океан? Помилуй, о аллах!
     - Да уж...
     - Пойдем, куда не сказывают.
     - Бывает!..
     Оба они уже много лет ходили в мирозавоевательном воинстве. Оба в тех же походах. В тех же станах стояли. Но встретились впервые.
     Заметив, что оба одинаково понимают своего Повелителя, встали, довольные друг другом.
     Возвращаться в Дамаск сговорились вместе, когда пойдет обратный караван.
     Хамид опять позвал за собой Ар-Рашида:
     - Пойдем к Халдун-баю. Скажем.
     Но варево из котлов уже переложили на блюда и подносы. Усталые, все занялись ужином, отбросив, как пыльные дорожные накидки, все раздумья о предстоящих днях.
     Настал последний вечер, когда и эти арабы, и люди Тимура вместе ели один и тот же хлеб. Хамид и Ар-Рашид тоже сели среди спутников.
     Хамид:
     - Завтра расстанемся: вам в Иерусалим, нам в Дамаск.
     Многие заспорили:
     - Зачем это вы? Пойдемте с нами!
     - Указ Повелителя Вселенной.
     - О, Указ?.. От Повелителя!
     Каирские мамлюки, обжившиеся за это время среди завоевателей, то выглядывали себе на подносах куски печеной баранины, то, воздымая руки, измазанные салом, славили великодушие Тимура:
     - Еще бы! Столь жесток со всеми, кто против; столь щедр с нами! Вот не попомнил зла: отпускает нас домой. Отпускает со всеми вьюками. На вьюки даже не позарился. Великодушен, щедр.
     Ар-Рашид быстро переводил на джагатайский эти слова: вот, мол, сами арабы славят Повелителя. И мамлюки, довольные, как скоро и так твердо слова их превращаются в речь на незнакомом языке, повторяли снова и снова:
     - Великодушен и щедр!..
     Славословили Тимура в благодарность за пощаду и уже забывали, что эту пощаду им выслужил у Тимура Ибн Халдун.
     В молчании и раздумье историк сидел за общей трапезой.
     Ночь прошла как всегда в ханах. Во дворе фыркали, взвизгивали лошади. Урчали и тяжело стонали верблюды.
     Под навесом вповалку спали путники. То тяжело храпя, то со стоном просыпаясь. Кто-то вскакивал, напуганный сновиденьем, где какая-то темная сила тяжело наваливалась на караван. Как хорошо было очнуться: караван цел, опасность не грозит, а все, что сквозь сон вспоминается тягостной явью, осталось позади. Сон светел, и путники, причмокивая от услады, от истомы, засыпали опять: тяжкий мир пройден. Последняя ночь в том тяжком мире, где человек не властен над своим завтрашним днем.
     Еще не забрезжил свет, когда набожные люди уже встали к первой молитве.
     С молитвы и начался новый день.
     В хане сошлось много караванов. Одни, дойдя сюда, узнав о гибели Дамаска, останавливались, чтобы со всеми поклажами уйти назад, пока целы. Другие, развьючившись, ждали вьюков на обратный путь. Иные шли своим путем в сторону моря. На Дамаск ни один караван не шел: никто не хотел везти туда свои товары, опасались грабежей, расправ.