помощником ред. "Закавказ Вестн." и за границею. В 1857 г.  женился,  но
скоро овдовел; во второй раз  1866  г.  женился  на  Жозефине  Антоновне
Рюльман  (скульптор  любительница,  известная,  между   прочим,   бюстом
Тургенева, поставленным в Одессе). По  возвращении  в  Россию  он  долго
служил цензором в комитете иностранной цензуры; с 1896 г. состоит членом
совета  главного  управления  по  делам   печати.   -   В   совокупности
стихотворений  П.  нет  той  полной  гармонии   между   вдохновением   и
размышлением и того убеждения в живой действительности  и  превосходстве
поэтической  истины  сравнительно   с   мертвящею   рефлексиею,   какими
отличаются напр. Г„те, Пушкин, Тютчев. П. был очень  впечатлителен  и  к
тем движениям новейшей мысли, которые имели антипоэтический характер: во
многих его стихотворениях преобладает прозаичность и  рассудочность;  но
там, где он отдается чистому вдохновению,  мы  находим  у  него  образцы
сильной и  своеобразной  поэзии.  Типичные  стихотворения  П.  имеют  ту
отличительную черту, что самый процесс вдохновения - переход  или  порыв
из обычной материальной и житейской среды в область поэтической истины -
остается ощутительным. Обыкновенно в  поэтических  произведениях  дается
готовый  результат  вдохновения,  а  не  самый  подъем  его,  остающийся
скрытым, тогда как у П. он чувствуется иногда в самом звуке его  стихов,
напр.
   То не ветер - вздох Авроры
   Всколыхнул морской туман...
   В одном из первых по  времени  стихотворений  П.  как  будто  заранее
очерчены область и характер его поэзии:
   Уже над ельником из-за вершин колючих
   Сияло золото вечерних облаков,
   Когда я рвал веслом густую сеть плавучих
   Болотных трав и водяных цветов
   От праздной клеветы и злобы черни светской
   В тот вечер наконец мы были далеко
   И смело ты могла с доверчивостью детской
   Себя высказывать свободно и легко.
   И голос твой пророческий был сладок,
   Так много в нем дрожало тайных слез,
   И мне пленительным казался беспорядок
   Одежды траурной и светло-русых кос.
   Но грудь моя тоской невольною сжималась,
   Я в глубину глядел, где тысячи корней
   Болотных трав невидимо сплеталось
   Подобно тысяче живых зеленых змей.
   И мир иной мелькал передо мною,
   Не тот прекрасный мир, в котором ты жила...
   И жизнь казалась мне суровой глубиною
   С поверхностью, которая светла.
   "Пленительным беспорядком" отличаются произведения П.; есть в  них  и
"траур" по миpcкому злу и горю, но  голова  его  музы  сияет  отражением
небесного света; в ее голосе смешиваются тайные слезы переживаемого горя
с пророческою сладостью лучших надежд; чувствительная - быть может, даже
слишком - к суете и злобе житейской,  она  стремится  уйти  от  них  "за
колючие вершины земли" "в золотые облака" и там "высказывается  свободно
и легко, с доверчивостью детской". Исходя из противоположности между тем
прекрасным и светлым миром, где живет его муза, и тою "суровою глубиною"
действительной  жизни,  где  сплетаются  болотные  растения  зла  своими
<змеиными корнями",П. не остается (подобно Фету) при этом  дуализме;  не
отворачиваясь безнадежно от темной действительности, не уходя всецело  в
мир чисто поэтических ощущений и созерцаний, он находит примирение между
этими двумя областями в той идее, которая уже давно носилась в  воздухе,
но вдохновляла более мыслителей и общественных деятелей, нежели  поэтов.
У  П.  в  самое  художественное   его   настроение   входит   эта   идея
совершенствования  или  прогресса.  Хотя  он  не  видит  в  истории  тех
определенных положительных идеалов (христианского  царства),  в  которые
верил Тютчев, но она не есть для него,  как  для  шопенгауэрианца  Фета,
только "торжище развратной толпы", "буйной от  хмеля  преступлений":  он
слышит в ней "глагол. в пустыне вопиющий, неумолкаемо зовущий: о подними
свое чело... чтоб жизнь была тебе понятна, или вперед  и  невозвратно...
туда, где впереди так много сокровищ спрятано у  Бога".  Та.  безмятежно
блаженная красота, которая открывается поэтическому созерцанию  природы,
должна будет открыться и в жизни человечества, как  конец  ее  борьбе  и
тревогам;  "верь  знаменованью  -  нет  конца.  стремленью,  есть  конец
страданью!" Бодрое чувство упования на лучшую будущность внушается П. не
одними "знамениями" природы, но и историческими переменами (напр.  стих.
"На корабле>, написан. в 1856 г.). Надежды на спасение "родного корабля"
поэт не отделяет от веры  в  общее  всемирное  благо.  Широкий  дух  все
человечности, исключающий национальную вражду, свойствен более или менее
всем истинным поэтам; из русских  он  всех  решительнее  и  сознательнее
выражается, после А. Толстого, у П.,  особенно  в  двух  стихотворениях,
посвященных Шиллеру (1859 г.)  и  Шекспиру  (1864  г.).  Не  примыкая  к
радикальным общественным движениям своего времени, П. относился к ним  с
сердечною гуманностью, особенно к жертвам  искреннего  увлечения  (напр.
стих. "Что она мне - не сестра, не  любовница").  Вообще,  храня  лучшие
заветы Пушкина, П. "пробуждал лирой добрые чувства" и "милость к  падшим
призывал". - В ранние  годы  надежды  поэта  на  лучшую  будущность  для
человечества  были  связаны  с  его  юношескою  безотчетною   верой   во
всемогущество. науки:
   Царство науки не знает предела,
   Всюду следы ее вечных побед -
   Разума слово и дело, Сила и свет.
   Миру как новое солнце сияет
   Светоч науки, и только при нем
   Муза чело украшает
   Свежим венком.
   Но скоро поэт отказался от культа науки, познающей то, что бывает,  а
не творящей то, что должно  быть;  его  муза  внушила  ему,  что  мир  с
могущественной ложью и с бессильною любовью" может быть перерожден  лишь
"иною, вдохновляющею силой" - силой нравственного  труда,  при  вере  "в
Божий суд, или в Мессию":
   С той поры, мужая сердцем,
   Постигать я стал, о Муза,
   Что с тобой без этой веры
   Нет законного союза.