изложения, в последовательном ряде олимпиад и годов каждой олимпиады; от
этого порядка изложения автор уклоняется лишь в исключительных  случаях,
хотя и сознает некоторые его  неудобства.  Каким  образом,  силою  каких
учреждений и предварительно рассчитанных планов Рим обратился в  мировую
державу, какими средствами он сохранял свое владычество над  завоеванным
миром, какими силами располагал в начале своих завоевательных  действий,
к какому сопротивлению были способны воевавшие с ним народы и владыки  -
вот вопросы, разрешение которых П. считает задачей и предметом  всеобщей
истории. Успехи Рима не кажутся автору случайным  даром  судьбы,  чем-то
незаконным, добытым несправедливо; напротив,  могущество  римлян  вполне
заслужено их превосходством над прочими народами и  для  этих  последних
благодетельно; подчинения римлянам следует искать, а не бежать от  него;
"покорение  мира  римляне  задумали  и  осуществили  с   помощью   верно
рассчитанных  средств"  (1,  3  -  4;  III,  l  -  4).  В   совершенстве
государственных учреждений римлян  лежит  разгадка  их  военных  успехов
(III, 2, 6), почему автор посвящает одну из книг  своей  истории  (6-ую)
описанию римского государственного строя, военного  дела  и  дисциплины;
римская республика, по мнению  П.,  совершеннейшая  форма  человеческого
общежития, недоступная порче ( VI, 11 ).  Одновременно  с  политическими
учреждениями и в том  же  направлении  действовали  частные  добродетели
римлян:  их  несокрушимое  мужество,  предприимчивость,   бого   боязнь,
верность данному слову; неподкупность и бескорыстие  их  военачальников.
Члены дома Сципионов, особенно  Сципион  Африканский  Младший,  был  для
Полибия воплощением всех доблестей. Что касается до ахеян,  то  они,  по
словам П., силою своих добродетелей, любовью  к  свободе.  и  равенству,
бескорыстием и умеренностью объединили  всех  пелопонесцев  общесоюзными
установлениями, так что если Пелопоннес не образует  одного  города,  то
потому только, что "жители его не имеют общих стен" (11,  37).  Не  видя
конца  внутренним  неурядицам  в  ахейском  союзе,  П.   считал   римлян
спасителями и устроителями  его  родины,  тем  более,  что  Элладе  была
оставлена  тень  независимости;  автономия,  ее  в  местном   управлении
сохранилась и римские власти обращались с ахеянами  бережнее,  нежели  с
другими покоренными народами. Вот почему, составляя свою  историю  после
разрушения Коринфа (последние упоминаемые в ней события относятся к  144
г. до Р. Хр.), П. находит возможным говорить не только  о  существовании
ахейского союза, но даже о полнейшем благополучии пелопоннесцев (II, 37.
42, 62; IV, 1, 30, 32;  XVIII,  13).  Известия  П.  о  римлянах  Моммзен
называет "солнцем на поле римской  истории;  там,  где  они  начинаются,
рассеивается  завеса  тумана,  еще  покрывающего  самнитские   войны   и
пирровскую войну - а где оканчиваются,  там  опускаются  новые  и,  если
возможно, еще более густые сумерки" И здесь, однако, достоверность П.  -
только относительная. Пристрастие к римлянам, нежелание сказать что-либо
неугодное  могущественным  друзьям  и  благодетелям  побуждали  историка
замалчивать одни факты, превратно  понимать  или  истолковывать  другие.
Ревниво преследуемая автором  дидактическая  цель  -  научить  примерами
прошлого рассудительности в политике и  военном  деле,  предостеречь  от
пагубных  ошибок  в  будущем  -   также   должна   была   препятствовать
всестороннему разъяснению  событий  в  их  причинах,  взаимной  связи  и
последовательности. Часто автор отмечает одну какую-либо сторону события
или одно  из  его  условий,.  чтобы  поскорее  преподать  читателю  урок
практической мудрости или  возвести  частный  случай  в  общее  правило.
Отсюда обилие сентенций или поверхностных аналогий  для  оправдания  той
или другой предвзятой мысли, а. также  крайний  недостаток  исторической
перспективы. Весьма характерен для П.  общий  очерк  следующих  одна  за
другою форм государственного устройства: вместо исследования условий, от
которых   зависит   последовательная   смена   единовластия,    царства,
аристократии  и  демократии,  автор  предлагает  считать  причиною  этих
сложных явлений порчу нравов в среде  носителей  власти  (VI,  1,  сл.).
Искание причин исторических событий или  в  готовых  понятиях  автора  о
человеческой природе, или в каких-либо ближайших обстоятельствах, скорее
сосуществующих с объясняемым явлением, нежели его обусловливающих, или в
сравнениях и аналогиях, составляет выдающуюся особенность сочинения П. -
так назыв. его прагматизм. Хотя этот последний термин, в зависимости  от
греч.  ta  pragmata  (res  gestae,   государственные   дела),   означает
собственно политическую историю, в отличие от прочих е„ видов (1, 2, 35:
VI 5; IX, 1 - 2),  и  в  таком  смысле  сам  П.  называет  свою  историю
прагматической или даже прагматией, тем не менее сочинение П. почитается
древнейшим и главным образцом такого изложения событий, которое  историк
постоянно сопровождает своими  пояснениями  и  общими  рассуждениями,  и
которому усвоено название прагматической истории.  Выяснение  причинной.
связи событий автор вменяет историку в непременную обязанность, "ибо,  -
говорит он - если изъять  из  истории  объяснение  того,  почему,  каким
образом, ради чего совершено что-либо, достигнута ли была предположенная
цель. то история обратится в пустую забаву  без  всякой  поучительности;
подобная история способна доставить лишь мимолетное удовольствие  и  для
будущего окажется  совершенно  бесполезною"  (lll,  31).  Сам  П.  такую
историю называет аподиктической (ll. 37;lll, l; IV 40).  Как  новатор  в
историографии и  как  писатель  рационалист,  недостаточно  вникающий  в
историческую  обстановку  прошлого,  П.   беспощадно   критикует   своих
предшественников, закрывая глаза на положительные стороны их  сочинений.
Ср. "P. historiae" (изд. Hultsch. Л., 1888,  сл.):  Schweighauser  (I  -
VIII, Л., 1789 - 95); "Всеобщая история П." (перев. Ф. Мищенка, М., 1890
-  98),  Lucas,  "Ueber  P.  Darstellung  d.  Aetol.   Bundes"   (1827);
Brandstater, "Gesehichten d. Aetolisch.  Landes"  etc.  (Б.,  1844);  P.
La-Roche, "Charakteristik des P." (Л., 1857); Scala, "Studien  uber  deu
P." (Шт., 1890).
   Ф. Мищенко.
   Полигамия  -  многоженство:  обычай,  существовавший  у   большинства
народов во всех частях света и существующий еще местами и теперь, как  у
менее культурных племен Африки, Меланезии, Америки и  т.  д.,  так  и  у
более культурных, исповедующих ислам и буддизм народов  Азии  и  Африки.
Нигде, однако, мы не встречаем П. как общее явление для  целых  народов,
что и понятно, так как в таком случае необходимо было бы по крайней мере
вдвое  большее  число  женщин,  чем  мужчин.  Обыкновенно  П.   является
привилегией более знатных, богатых или храбрых, и  по  отношению  к  ним
является - по крайней  мере  первоначально,  а  фактически  (например  у
султанов, шахов и т. д.) еще и теперь - неограниченной; но  впоследствии
обычай, переходящий в закон, большею частью  ограничивает  П.  известным
числом жен  (напр.  у  магометан  -  четырьмя).  У  индусов  закон  ввел
моногамию только у судров, людей  низшего  и  бедного  класса;  в  касте