конкурирующим с импортом за счет всех остальных; однако такие выгоды
распространяются совершенно беспорядочно и вряд ли могут пойти на пользу тем,
кому предназначается помощь. Хотя подобный тариф вел бы к уменьшению
материального благосостояния всех людей в рамках Союза, он, возможно, мог бы
использоваться для усиления политической сплоченности между членами федерации.
Представляется, следовательно, что здесь не возникает особых трудностей.

Они появляются, только когда тариф используется для содействия более быстрому
росту определенной отрасли, чем это происходило бы без него, или для ее защиты
от неблагоприятных воздействий, ведущих к ее возможному упадку. В этих
случаях, чтобы субсидировать одну определенную группу людей, всех остальных
производителей и потребителей неизбежно принуждают нести жертвы.

В национальном государстве нынешние идеологии помогают сравнительно легко
убедить остальную часть общества, что в ее интересах защитить "свою" черную
металлургию, или "свое" производство пшеницы, или что угодно еще. Элемент
национальной гордости "своей" индустрией и соображения национальной мощи на
случай войны обычно побуждают людей соглашаться на жертвы. Решающим
соображением оказывается то, что их жертвы помогают соотечественникам, чье
положение им известно. Будут ли те же мотивы действовать по отношению к другим
членам Союза? Насколько вероятно, что французский крестьянин готов будет
платить больше за свои удобрения, чтобы помочь британской химической
промышленности? Согласится ли шведский рабочий платить больше за свои
апельсины, чтобы поддержать калифорнийского садовода? Или лондонский клерк
будет готов больше платить за свою обувь или велосипед, чтобы помочь
американскому или бельгийскому рабочему? Или южноафриканский шахтер -- за свои
сардины, дабы помочь норвежскому рыболову?

Представляется ясным, что в федерации вопрос согласия на общий тариф вызовет
проблемы иного рода, нежели в национальном государстве. В этом случае
отсутствовала бы поддержка сильных националистических идеологий, сочувствие к
соседу; даже соображения безопасности утратили бы большую часть своей
убедительности, если бы Союз фактически обладал такой мощью, что ему
практически некого было бы опасаться. Трудно вообразить сейчас, каким образом
в федерации можно было бы достичь соглашения по поводу использования тарифов
для защиты определенных отраслей; это относится и ко всем другим формам
протекционизма. При наличии большого разнообразия условий среди разных стран,
что неизбежно будет присуще федерации, устаревающие или приходящие в упадок
отрасли, требующие оказать им помощь, почти наверняка столкнутся здесь же, в
рамках федерации, с прогрессивными отраслями, требующими свободы развития.
Будет значительно сложнее затормозить прогресс в одной части федерации, чтобы
поддержать уровень жизни населения в другой части, чем сделать то же самое в
национальном государстве.

Но даже там, где речь не идет просто о "регулировании" (то есть сдерживании)
прогресса одной группы в интересах защиты другой группы от конкуренции,
разнообразие условий и различия в стадиях экономического развития, достигнутых
разными частями федерации, создадут серьезные препятствия для федерального
законодательства. Многие формы государственного вмешательства, желательные на
одной стадии экономического развития, на другой рассматриваются как серьезные
препятствия. Даже такие законодательные меры, как ограничение
продолжительности рабочего дня, или обязательное страхование от безработицы,
или охрана природы, будут восприниматься по-разному в бедных и в богатых
регионах и могут в первых на самом деле приносить вред и вызывать резкое
сопротивление со стороны той категории людей, которая в более богатых регионах
этого требует и выигрывает от этого. Такие законодательные меры в целом должны
будут ограничиваться тем, насколько возможно их применение на местном уровне,
без введения всевозможных ограничений на свободу передвижения, например, в
виде законов о поселениях.

Эти проблемы, конечно, хорошо знакомы в известных нам национальных
государствах. Но они отличаются меньшей сложностью в силу сравнительной
однородности, общности убеждений и идеалов и наличия единых традиций народа в
национальном государстве. Фактически существующие суверенные национальные
государства большей частью отличаются такими размерами и составом, которые
делают возможным согласие на столь значительный масштаб государственного
вмешательства, который оказался бы нетерпим ни при более мелких, ни более
крупных размерах. В первом случае (а значение имеет не просто размер в смысле
количества жителей или территории, но размер относительно сложившихся групп,
одновременно и более или менее однородных, и сравнительно самодостаточных) о
попытках сделать национальное государство самодостаточным не могло бы идти и
речи. Если бы округа или более мелкие районы были суверенными единицами, то в
каждой из них было бы совсем немного защищенных отраслей. Все регионы, которые
не имеют или не могут создать определенную отрасль, являли бы собой свободный
рынок для ее продукции. Если, с другой стороны, суверенные единицы были бы
намного больше теперешних, стало бы намного труднее возлагать бремя на жителей
одного региона, чтобы помочь жителям какого-то другого, отдаленного региона,
возможно, отличающегося от первого не только по языку, но и почти во всех
других отношениях.

Планирование, или централизованное управление экономической деятельностью,
предполагает наличие общих идеалов и общих ценностей; и его масштабы
ограничены тем, в какой степени такого рода согласие относительно общей шкалы
ценностей удается достичь либо навязать. [Ср. по данному и следующим вопросам
мою работу: Freedom and the Economic System ("Public Policy Pamphlets", No.
29, [Chicago, 1939] и более позднюю по времени: The Road to Serfdom (Chicago:
University of Chicago press, 1944). (Рус. пер.: Хайек Ф.А. Дорога к рабству.
М., "Экономика", 1993.)] Ясно, что согласие это будет обратно пропорционально
однородности и близости взглядов и традиций жителей той или иной территории. В
национальном государстве подчинение воле большинства облегчается благодаря
мифу о национальной независимости; поэтому нужно ясно отдавать себе отчет, что
люди намного неохотнее станут подчиняться любым вмешательствам правительства в
их повседневные дела, если контролирующее его большинство составляют
представители разных национальностей и разных традиций. В конце концов,
простой здравый смысл требует, чтобы власть центрального правительства в
федерации, состоящей из многих разных народов, была ограниченной во избежание
столкновений с растущим сопротивлением со стороны различных групп, входящих в
ее состав. Что может более грубо вмешиваться в частные дела людей, чем
централизованное управление экономической жизнью с его неизбежным
дискриминационным подходом к разным группам? Вряд ли вызывает сомнения, что в