как местьник, жизнь Одинца. Нурманн разрезал ножом затянувшийся узел ремня
на  шее пса,  ухватил его за  высокий загривок и  принялся свободной рукой
наглаживать против шерсти.  Потом  он  показал на  Одинца и  заревел,  как
леший:
     - Ы-а! У-гу!
     Пес рванулся.  Не  разбирая,  он взбивал брызги и  на глубоких местах
скрывался за вейником. Злобный и страшный, он несся прямо на Одинца.
     С тоской оглянулся затравленный парень.  Ни камня,  ни дубины!  Но он
тут же опомнился и сунул руку за голенище полного водой сапога. Не отрывая
глаз от пса, он нащупал резную костяную рукоятку и выпрямился, зажав нож в
кулаке. В обухе клинок был толщиной в полпальца, а к лезвию гладко спущен.
Одинец сам его отковывал и калил.
     А  пес уж  вот он!  Мокрый,  со  вставшей по  хребту жесткой кабаньей
щетиной,  он  выскочил из  болота и  как  немой бросился на  человека.  Из
ощеренной пасти сочилась пена и  торчали длинные свиные клыки.  За болотом
молодой нурманн опять завыл и засвистал.
     Одинец не  слышал.  Он  выгнул спину  и  широко расставил напряженные
ноги.  Если пес сшибет, тут и конец! Парень прыгнул в сторону, извернулся,
как в кулачном бою,  левой рукой на лету подхватил пса снизу за челюсть, а
правой ударил ножом со всей силой. Так один на один берут волка.
     Одинцу  показалось,  что  он  ощутил короткое сопротивление ножу,  но
железо ушло легко,  как в  воду,  до самого кулака.  Вцепившись в челюсть,
Одинец бросил пса  и  одновременно вырвал нож.  Пес рухнул,  будто побитый
громом. Парень придавил ногой тушу в бурой медвежьей шерсти и торжествующе
поднял  руку.  Разгоряченный  схваткой  и  своей  победой,  он  успел  все
позабыть.  Он наклонился,  вытер клинок о шерсть пса и сунул нож за сапог,
на место.
     Ошибка!  Не  следовало бы  спускать глаз  с  того  берега болота.  Он
услышал знакомый звук спущенной тетивы.  Но поздно:  в левое бедро впилась
стрела. Одинец рванул за толстое древко, и стрела оказалась в руке. Дерево
было  окрашено красным,  а  оперенье -  черным.  Нурманны любят  черное  с
красным...  Наука! Не зевай! От берега до берега далеко, тут только глупый
не сумеет уклониться от стрелы.


3

     Нурманн опять  гнул  лук.  Одинец ловил,  когда  правая рука  стрелка
дернется назад,  а нурманн, желая обмануть, медлил. Новгородские мальчишки
и подростки любили играть в такую игру малыми луками и тупыми стрелами.  А
парни не брезгали позабавиться и из боевых луков.
     Одинец скакнул влево и  сам обманул нурманна,  вызвав стрелу в пустое
место. Но и нурманн был не так прост. Он держал запасную стрелу в зубах, и
она скользнула над плечом парня.
     Хоть нурманн и  был,  как видно,  настоящий лучник,  Одинец ничуть не
боялся  его.  Через  болото  было  побольше двух  сотен  шагов.  Если  бы,
сговорившись между собой,  метали двое -  тогда несдобровать. Но лук был у
одного нурманна.  Своих послали взять Одинца,  а не бить.  А нурманн может
бить, он местьник за своего родича.
     После  шестого раза  нурманн пожалел зря  бросать стрелы и  залез  на
коня. А один из ротников заехал сколько мог, в болото и закричал, наставив
ладони перед ртом:
     - Остаешься без огня! Без угла!
     Это -  изгнание.  По  Новгородской Правде тот,  кто не подчинялся ей,
ставился вне закона и никто не смел давать ему пристанища.
     "Лучше мне пропасть в  лесах,  как собаке,  чем продадут в  рабы",  -
подумал Одинец.
     Солнце  уже  запало  за  Землю.  На  краю,  за  оврагами,  из  Города
поднимались дымки. Всадники повернули коней. По болоту зарождался туман.
     Ветер  уснул.  Одинец слышал,  как  в  Городе стучали в  била.  Скоро
запахнут  ворота   в   городском  тыне.   Об   этом-то   воротные  сторожа
и,предупреждали гулкими  ударами  колотушек  по  звонким  дубовым  доскам,
которые висели на толстых плетеных ремнях.
     Из Детинца им отвечали редкие,  густые звуки.  Там били по выделанной
бычьей  коже,  натянутой на  громадную бадью.  Нет  больше  Одинцу ходу  в
Город...
     Сердце парня сжалось горькой тоской.  Пока его гнали,  он  не  думал.
Теперь же остался один, как выгнанная, худая собака...
     Он все держал в  руке стрелу и только сейчас заметил,  что на ней нет
наконечника. Железо, слабо прикрепленное к дереву, осталось в теле.
     Одинец  собрал  воткнутые в  землю  нурманнские стрелы  и  повернулся
спиной к Городу.
     За  болотом кустились черная ольха  и  тальники,  спутанные малиновой
лозой. Дальше расставился можжевельник, и в нем, в сумерках, мерещились то
бык то медведь, то человек. Сгоряча Одинец забыл о ране.
     Парень глянул на небо и  нашел Матку.  Она хоть и  малая,  но главная
среди звезд. Другие кругом нее всю ночь ходят, а она, как пастух, стоит на
месте  до  света.  Когда Солнышко,  выспавшись,  с  другого края  на  небо
полезет,  Матка все звезды угонит на покой. Чтобы уйти от Города подальше,
нужно Матку-звезду держать на левой руке.
     Бедро начало мозжить.  Парень нащупал рану. Наконечник засел глубоко,
и  его не  удавалось захватить ногтями.  Чтоб выковырять железо,  придется
дождаться света.
     За  можжевельником пошел редкий кряжистый дубняк со ступенями крепких
грибов на стволах.  Совсем стемнело.  Потянул ветерок,  тревожно зашуршали
уже подсушенные первыми заморозками жесткие дубовые листья. Железо в бедре
мешало беглецу крепко наступать на левую ногу.
     Одинец прошел дубы и уходил все глубже и глубже в сосновый бор,  пока
не  выбрался на  поляну.  В  середине чернели две высокие,  матерые сосны,
росшие  от  одного  корня.  Одинец  нащупал глубокую дуплистую щель  между
стволами и выгреб набившиеся шишки.
     Здесь будешь сзади укрыт от нечаянной беды. Хорошо бы развести огонь.
В подвешенной к ременному поясу кафтана суме-зепи нашлось огниво - тяжелый
брусок каленого железа,  но сам огненный камень - кремень - запропастился.
В темноте нового не найдешь.  Одинец уселся и вжался спиной в щель. Вверху
ночными голосами разговаривали сосны.


4