войском  и  добрыми  примерами; так же как двойным позором покроет себя тот;
кто, будучи рожден государем, по неразумию лишится власти.
     Если мы обратимся к тем  государям  Италии,  которые  утратили  власть,
таким,  как  король Неаполитанский, герцог Миланский и другие, то мы увидим,
что наиболее уязвимым их местом было войско, чему причины подробно  изложены
выше.  Кроме  того,  некоторые  из  них  либо  враждовали  с  народом, либо,
расположив к себе народ, не умели обезопасить себя  со  стороны  знати.  Ибо
там, где нет подобных изъянов, государь не может утратить власть, если имеет
достаточно   сил,  чтобы  выставить  войско.  Филипп  Македонский,  не  отец
Александра Великого, а тот, что был разбит Титом  Квинцием,  имел  небольшое
государство  по  сравнению  с  теми  великими, что на него напали,-- Римом и
Грецией, но, будучи  воином,  а  также  умея  расположить  к  себе  народ  и
обезопасить  себя  от  знати,  он выдержал многолетнюю войну против римлян и
греков и хотя потерял под конец несколько городов, зато  сохранил  за  собой
царство.
     Так  что пусть те из наших, государей, кто, властвуя много лет, лишился
своих государств, пеняют не на  судьбу,  а  на  собственную  нерадивость.  В
спокойное  время  они не предусмотрели возможных бед -- по общему всем людям
недостатку в затишье не думать о буре, -- когда же настали тяжелые  времена,
они  предпочли  бежать, а не обороняться, понадеявшись на то, что подданные,
раздраженные бесчинством победителей, призовут их обратно. Если нет  другого
выхода,  хорош  и  такой,  плохо лишь отказываться ради него от всех прочих,
точно так же как не стоит падать, полагаясь на то, что тебя  поднимут.  Даже
если  тебя и выручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты окажешься
в положении зависимом и унизительном. А только  те  способы  защиты  хороши,
основательны и надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей доблести

ГЛАВА XXV

      КАКОВА ВЛАСТЬ СУДЬБЫ НАД ДЕЛАМИ ЛЮДЕЙ
      И КАК МОЖНО ЕЙ ПРОТИВОСТОЯТЬ

     Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в
мире правят  судьба  и  Бог,  люди же с их разумением ничего не определяют и
даже ничему не могут  противостоять;  отсюда  делается  вывод,  что  незачем
утруждать  себя  заботами,  а  лучше  примириться со своим жребием. Особенно
многие уверовали в это за последние годы, когда на наших  глазах  происходят
перемены  столь  внезапные,  что всякое человеческое предвидение оказывается
перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь  о
происходящем.
     И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что,
может  быть,  судьба  распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же
половину, или около того, она  предоставляет  самим  людям.  Я  уподобил  бы
судьбу   бурной  реке,  которая,  разбушевавшись,  затопляет  берега,  валит
деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от  нее  прочь,
все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так,--
разве  это  мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то
есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река  либо
устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?
     То  же  и  судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не
служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает  возведенных
против  нее  заграждений.  Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным
бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где
нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была  защищена  доблестью,
как  Германия,  Испания  и  Франция,  этот разлив мог бы не наступить или по
крайней мере не причинить столь значительных разрушений.  Этим,  я  полагаю,
сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.
     Что  же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как
некоторые из них, еще вчера  благоденствовавшие,  сегодня  лишаются  власти,
хотя,  как  кажется,  не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо
отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были
подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело  полагается
на  судьбу,  он  не  может  выстоять  против  ее  ударов. Я думаю также, что
сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени,
и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.
     Ибо мы видим, что люди  действуют  по-разному,  пытаясь  достичь  цели,
которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует
осторожностью, другой натиском; один -- силой, другой -- искусством; один --
терпением,  другой  --  противоположным способом, и каждого его способ может
привести к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба  действовали  одинаково,
например,  осторожностью,  только  один из двоих добился успеха, и наоборот,
хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском,-- оба
в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ
действий совпадает с  особенностями  времени,  а  другой  --  не  совпадает.
Поэтому  бывает  так,  что  двое,  действуя по-разному, одинаково добиваются
успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только  один  из  них
достигает цели.
     От  того  же  зависят  и  превратности благополучия: пока для того, кто
действует осторожностью и терпением,  время  и  обстоятельства  складываются
благоприятно,   он   процветает,   но   стоит   времени   и  обстоятельствам
перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего
образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому  приспособиться,  как
бы  они  ни  были  благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности,
вовторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он  до
того  времени  неизменно  преуспевал.  Вот почему осторожный государь, когда
настает время применить натиск; не умеет этого сделать и  оттого  гибнет,  а
если   бы  его  характер  менялся  в  лад  с  временем  и  обстоятельствами,
благополучие его было бы постоянно.
     Папа  Юлий   всегда   шел   напролом,   время   же   и   обстоятельства
благоприятствовали  такому образу действий, и потому он каждый раз добивался
успеха. Вспомните его первое предприятие -- захват Болоньи,  еще  при  жизни
мессера  Джованни Бентивольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с
Францией еще велись об этом переговоры, но папа  сам  выступил  в  поход,  с
обычной   для   него   неукротимостью   и   напором.   И   никто   этому  не
воспрепятствовал, венецианцы -- от страха, Испания --  надеясь  воссоединить
под  своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король,
так как,  видя,  что  Папа  уже  в  походе,  и  желая  союза  с  ним  против
венецианцев,  он  решил,  что не может без явного оскорбления отказать ему в
помощи войсками.
     Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не  досгиг  бы