Геннадий Мельников.
GennMeln@yandex.ru

В страну Восточную придя...

Исторический роман


МЕДНИКОВЫ.  ПЕРЕСЕЛЕНИЕ.

Степан  Медников  давно  вынашивал мысль переселиться  на  Дальний
Восток,  где,  по слухам, земли не меряны, урожай  сам  сто,  леса
дремучие, зверей в них видимо-невидимо, а пошла рыба на  нерест  -
сплавные  бревна вверх против течения тащит. Село их  -  Неглюбка,
что  на  Гомельщине, большое, да жили скученно, земли было   мало,
узенькие  наделы,  чересполосица, так  что  прокормиться  на  двух
десятинах  ему  с  женой Марией и сыновьями  Андреем,  Арсением  и
Афанасием не было никакой возможности.
Ранней  весной тысяча восемьсот восемьдесят девятого года,  продав
свой  надел,  избу,  коня, корову и двух ярок, пустился  Степан  с
семейством  по  чугунке  в Одессу. Оттуда,  как  ему  объяснили  в
переселенческом   управлении  в  Чернигове,  на  Дальний   Восток,
"Зеленый  клин" ходят пароходы Добровольного флота.  В  Одессе  их
разместили   в   низком,  сложенном  из  белого  пористого   камня
просторном  доме  недалеко от моря, но уже через  неделю,  которую
Степан  потратил на приобретение билетов, оформление документов  и
обзаведение  на  дорогу  дальнюю  всем  необходимым,  было  велено
собраться на пристани для посадки на пароход.
По  высокому  крутому трапу вскарабкались они  на  борт  огромного
черного  трехмачтового с двумя высокими толстыми  желтыми  дымными
трубами  пароходища  "Кострома". Хоть и боязно  было  пускаться  в
такое  долгое  путешествие через моря и  океаны,  но  двойной  ряд
заклепок  внушал  надежду, что толстые железные листы  пароходного
туловища  выдержат шторма и ураганы и все обойдется  благополучно.
Разместили  их  в  просторном кубрике в кормовой  части  парохода.
Степан  помог Марии отгородить ситцевой занавесочкой на  веревочке
уголок  сажени  в четыре, уложить вещи и пять мешков  с  сеном  на
железные  двухъярусные кровати, на которых и предстояло  им  спать
долгие полтора месяца.
С  неизъяснимой тревогой и волнением смотрели они  на  медленно  и
плавно  отделяющийся  берег, машущий белыми платочками,  шелковыми
цветными   косынками   и  фуражками,  на  мутную   гладкую   воду,
вспениваемую  у  кормы  винтом и покрытую  разноцветной  всяческой
дрянью,   вроде   синих   конфетных  бумажек,   оранжевой   кожуры
апельсинов,   красными   шкурками  бывших  раков,   желто-розовыми
щепками,   радужными  пятнами  мазута,  тряпками,  что  всплывали,
появлялись  из пучины и, быстро мелькнув, исчезали опять,  отчего,
если  смотреть  с высокого борта парохода только  вниз,  на  воду,
голова  кружилась,  и  нужно было покрепче  ухватиться  за  крытые
прозрачным  лаком  перила. Но полоса воды быстро  отдаляла  берег,
город  стремительно поворачивался другим своим боком,  толпа  тоже
съехала  за  корму  и, покрытая черно-серым,  с  бурым  подвздохом
облаком дыма, сильно поредела. Потом порывом свежего, уже морского
ветра  дым забросило вниз, на корму, и остро запахло гарью,  сырым
паром  и пришлось крепко зажмурить глаза от летящей колючей  сажи.
Страх,  что их в последнюю минуту ссадят с парохода, отчего  Мария
строжайше  запретила сыновьям шалить, толкаться и  драться,  чтобы
ругучий  боцман  или  толстый серый жандарм  не  обратили  на  них
внимание, проходил, но уступал место страху новому - перед  бурным
морем,  дальней дорогой и предстоящим обоснованием на новом месте.
M`g`d  дороги  уже  не было - ни земли, ни хаты,  а  впереди  тоже
ничего пока нет - одни надежды... Но вот остался позади и каменный
мол,  и  белый маяк и белый город Одесса. И пришла ночь  с  зыбким
сном  в тесном кубрике, заполненном громким храпом, и вздохами,  и
всхлипами, и запахом прелых портянок, и смазных Сапогов, и чеснока
вареных колбас из домашних еще припасов, и сена и навоза с палубы,
где  в  клетках  везли кур, и свиней, и овец,  и  двух  быков  для
питания экипажа и пассажиров.
Проснувшийся  рано  от  звуков шлепанья босых  ног  по  деревянной
палубе  и  шипения воды, Степан тут же разбудил сыновей,  и  Мария
проснулась,  привыкшая  подниматься рано, засветло,  чтобы  задать
корм  домашней  живности, выгнать корову  за  ворота  и  приняться
готовить  завтрак  своим  мужикам. Но наводивший  с  матросами  на
палубе  порядок  боцман твердо велел им поспать  еще  с  часок,  и
Степан с Марией виновато вернулись в кубрик, а мальчишки, хоронясь
от  взгляда свирепого дядьки, умчались вперед, на нос корабля, где
на  крышке первого трюма они еще вчера заприметили походные кухни,
сопровождавшие солдат. Солдаты, молодые парни, еще спали. Но зато,
принявшись  основательно  знакомиться с  пароходом,  мальчишки  от
матросов  узнали, что толстые канаты от указывающего путь  кораблю
острого бушприта поддерживают первую, фок, мачту. Перед фок-мачтой
расположился  могучий  брашпиль, и это он вчера,  пыхтя  струйками
пара  и постукивая звеньями цепи, вытягивал из морской пучины  два
облепленных тиной разлапистых толстых якоря. На месте  ли  они?  И
свесив  головы  сперва  с одного борта, а  затем  с  другого,  они
убедились,  что  да,  на месте, вон висят, но уже  чистые,  тускло
мерцая  лишь сырыми, окрашенными черной краской лапами.  И  заодно
они  до кружения голов нагляделись на стремительно бегущую под нос
парохода  зеленую  бутылочную  воду.  Больше  всего,  конечно,  их
притягивали  зеркально блестящие стекла капитанского  мостика,  за
которыми  стоял  морской офицер в белом кителе с большим,  длинным
биноклем  на  груди,  не  чета  невзрачным  маленьким  биноклюшкам
армейских  офицеров,  и  два  матроса  перебирали  спицы,  крутили
высокое  рулевое  колесо, но туда даже и голову  просунуть  нечего
было  думать - командир заругает и батька выдерет. А вот заглянуть
через открытые световые люки в пахнущее нефтяным маслом, ухающее и
шипящее, дышащее теплом помещение судовой машины было можно, и они
вдоволь  нагляделись, особенно поражаясь тому, как чумазый смазчик
ловко  подливает синей струйкой масло из большой с  длинным  носом
жестяной  масленки  в  мелькающие локти  паровой  машины.  Смазчик