университетский городок и весь город, не потребовал изобретательного  гения.
Осенью  1899 года он привез из  Бостона  новую блестящую игрушку--  одну  из
первых  моделей  "Стэнли-Стимера"  --  первый   автомобиль   во  всем  штате
Висконсин. Скоро Вуд поверг весь штат в ужас и тревогу, разъезжая по дорогам
с дьявольской скоростью -- двадцать миль в час!
     Это было незадолго до "Дня Благодарения", и в первую очередь Роб  решил
пригласить президента Адамса, почтенного седобородого главу университета, на
увеселительную поездку.
     "Я  взял его с собой, -- ухмыляется Вуд даже через сорок долгих лет, --
на праздничный  футбольный  матч. Поле  было окружено  дорожкой,  по которой
устраивались  скачки.  Мы промчались по ней  под звуки  духового  оркестра и
приветственные  крики  студентов. Белая  борода  старого  президента  Адамса
развевалась по ветру".
     А потом --  верьте или нет -- Вуд  и профессор Джозеф Джастроу проехали
до  самого Мильвоки! Дорога шла восемь-десять миль  через колдобины, песок и
грязь,  и  паром  выбило прокладку из парового котла.  Вуд вырезал новую  из
резиновой шины автомобиля. Они проехали туда и  вернулись -- в полном смысле
этого   слова   --  под   парами..   Об  этом,   конечно,   узнали  газетные
корреспонденты. Мэдисонский  "Демократ"  сообщил,  что  "два ученых доказали
практичность и  пригодность автомобиля для обычных  проселочных дорог и  что
"неудобства и опасность от пуганья лошадей и пешеходов на дороге невелики".
     Однако в статье под  заголовком "Vox Populi" [Глас народа.  Ред.] в той
же самой газете  сразу  же поднялся  и  крик протеста. Вуд и "Стэнли Стимер"
создали адскую сенсацию. Это был один из первых хороших автомобилей,  но  на
нем был паровой двигатель.  Он издавал  страшные звуки, изрыгал огонь и дым,
обычные для паровых  машин и китайских  драконов. Часто происходили  громкие
взрывы, когда включалось горючее, испарялось затем,  в накаленных трубках  и
выходило  к  горелке, которую  поджигали  спичкой.  Если  дул сильный  ветер
поперек  дороги, из  автомобиля вбок вырывалось  длинное  пламя, и мальчишки
кричали:  "Эй,  мистер!  Ваша  штуковина  загорелась!"  Но  еще  худшее  для
завистливых душ,  которые никогда не мечтали сами купить автомобиль, -- было
то, что  эта  чертова телега  мчалась по  самым плохим дорогам  "с опасной и
устрашающей  скоростью". Роберта открыто обвиняла  в бешеной езде в письме в
редакцию одна старая  добродушная леди,  которая  подписалась "Кэрол Стрит".
Она писала:
     "Может быть, я стала слишком нервной в мои пожилые годы и несправедливо
преувеличиваю  современный опасности, но  я опасаюсь наших  быстро несущихся
велосипедов, а так как теперь появился  еще автомобиль, я надеюсь, что  меня
извинят, если этой новинки я также страшно  боюсь. Однако я  ощущаю страх не
за  себя,  а  за  своих  внуков,  игры  которых часто происходят  на  улице.
Автомобиль жарит, -- насколько я могу судить, -- со  скоростью двадцать миль
в час: это явно опасно для публики  на наших оживленных улицах. Бешеная езда
воспрещается  законом.   Я  предлагаю,  чтобы  было  проведено  ограничение,
воспрещающее автомобилям превышать скорость  шесть миль  в час -- в пределах
города. Скоро вокруг нас будет много этих машин -- в этом я не сомневаюсь, и
вопрос этот  все  равно  придется  улаживать. Лучше сделать это  уже теперь.
Такие меры, как мне сказали, уже приняты везде, где ездят  автомобили. Новый
экипаж  задает  тон  в городе, и  я не слишком стара, чтобы это не нравилось
мне. Я  даже хочу, чтобы появились другие  автомобили, но пусть  лучше будет
издан закон раньше, чем произойдет несчастье".
     После  того  как  доктор  Вуд  нашел  это  письмо,  затерявшееся  среди
пожелтевших листков, я сказал:
     "Ну,  если не  говорить о том, что в  Мэдисоне началась  ваша серьезная
научная   деятельность,  то  эти  эпизоды,  пожалуй,  лучше  всего  освещают
висконсинский период вашей жизни".
     Он  ответил:  "Да...,  но  я  забыл  сказать  вам,  что  я  теперь  там
сенатор..."
     "Какой сенатор?"
     "Я -- римский сенатор, в тоге, с золотым венком и всем прочим..."
     "Каким образом?"
     "Это, -- сказал он, -- случилось несколько лет позднее,  после того как
я перешел в университет Джона Гопкинса и купил участок и дом в Ист Хэмптоне.
Вы знаете,  что Альберт  Хертер  уже  много лет имеет здесь  дачу  и студию.
Однажды он пришел ко мне и  спросил меня,  соглашусь ли я позировать  ему. Я
сказал, что это зависит от позы, в  которой он меня хочет писать. Он сказал,
что  пишет картину  для здания управления  штата в Мэдисоне, в Висконсине, и
хочет, чтобы  я  изобразил  римского сенатора.  Я  позировал ему  в  тоге, с
золотым венком на голове. Он нарисовал меня очень похоже, включая даже вихор
черных волос,  который торчал у меня на  лбу, --  довольно странная прическа
для римского сенатора.  Позднее я видел  картину --  она  занимает всю стену
апелляционного  суда.  Сенаторы  сидят  полукругом,  а  я  впереди  встречаю
римского генерала с его свитой, несущей военные трофеи.  Один  из теперешних
членов Отделения физики сказал мне, что они всегда водят приезжающих физиков
посмотреть на  этот "устрашающий пример" того, что может случиться с молодым
преподавателем".



        ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Вуд  начинает  свои  знаменитые  спектроскопические работы,  становится
дедушкой Мики-Мауса и читает доклад в Лондонском Королевском Обществе
     Первое  и  окончательное  решение  молодого профессора  Вуда--  сделать
физическую оптику своей главней областью науки -- пришло странным образом, в
конце первого года в Мэдисоне.  Профессор  Сноу  попросил  его взять на себя
чтение  курса  лекции  по  этой дисциплине,  которую Вуд  никогда  раньше не
изучал. Он охотно согласился и начал читать, держась  сначала "только на шаг
впереди  своих  студентов". Он говорит,  что  когда  звонил звонок  в  конце
лекции, он  почти  целиком исчерпывал свои  знания темы. Но скоро  он  начал
набирать  темп.  Он  читал  текущую  литературу  по физике и обнаружил,  что
открываются целые области оптики, о которых  ничего не говорится в учебнике,
которым он пользовался, -- "Теория света"  Томаса Престона.  В конце года он
уже настолько  знал  предмет, что  понял,  что  Престон  отстал  от жизни по
крайней мере  на  десять лет. Тогда он решил  --  сделать физическую  оптику
своей специальностью и самому написать учебник по ней!
     Нужно долго искать другой пример  такой научной самонадеянности. Но вся
штука в  том, что он сделал то, что задумал,  -- и монументальный труд стоит
перед  нами, в  третьем, пересмотренном издании, переведенный  на  немецкий,
французский,  русский и другие  языки, и является одной из основных книг  по
данной дисциплине.  Чтобы  написать книгу,  потребовалось  пять  лет, и  она