- Он в Ходженте родился, в Самарканде учился, как же не наш?
     - Он славил то, что противится нам. Потому они его и пели!
     - Там милый старик. Он и свои стихи пел.
     - В Ширване? Там обитают поэты. Мне довелось заполучить список стихов шемаханского поэта ал-Хуруфи, попавший в руки одного из наших богатырей. Я потом затерял этот список, но стихи там встречались искусные. Однако мысли их противны аллаху.
     Исмат-улла смолк, когда Халиль вышел из юрты, чтобы помыться.
     Ожидая его возвращения, поэт оглаживал бороду, оправлял складки своей высокой белой чалмы, изысканным движением пальцев то откидывал, то перебирал янтарные четки - продолговатые, чуть мутные зерна индийского янтаря. Другой поэт сидел, напыжившись, не глядя ни на царевичей, ни на Исмат-уллу, сосредоточенно думая о чем-то, и вдруг сказал:
     - Хуруфи. Фазл-улла. Встречал его в Тебризе. Он потом из Тебриза сбежал. В Ширван сбежал, от нас. Лукавый старик, он требует от поэзии трезвости. Он вредный старик. Хуруфи... А его ученики - хуруфиты. Проповедники! Во имя аллаха бичуют властителей, забыв, что властью наделяет достойных людей... кто? - аллах наделяет. Этот Фазл-улла поучает, что каждая буква божественна, ибо все буквы являются частицей Корана, записанного теми же буквами. А посему: все написанное теми же буквами - священно. И стихи, утверждающие, что человек есть основа вселенной, что в каждом человеке живет бог, - эти нечестивые стихи, понимай, тоже священны, поелику написаны теми же буквами, что и Коран! О аллах всемилостивый, ты один видишь всю бездну их заблуждений!
     Исмат-улла согласился с Бисатием:
     - По этой причине я и выбросил нечестивый список, содержавший богопротивные стихи! Хуруфи своих учеников совращает с пути истины, а у него великое множество последователей. Я слышал о некоем юноше, коего восхваляют ширванцы, - какой-то поэт Насими. Но он не Насими - его зовут Имад-аддин, и он пишет на языке здешнего простонародья и мутит мысли своего народа. Ширванцы восхваляют его! Я беседовал с теми, которые, выдавая себя за ученых, сберегли жизнь и привезены нашим повелителем в Самарканд. Они скрывают свои мысли, но они - последователи этого Хуруфи и этого Насими, и сами они все хуруфиты и считают, что мы не смели нарушать покой их народа и что настанет время и они все снова освободятся от нашей защиты. Я их разгадал, но они таятся. Там даже дервиши есть заодно с ними!
     - Они всегда таятся. Не доверяйтесь им! Нет, нет, не доверяйтесь!..
     Поэты поднялись, улыбаясь, ибо возвратился Халиль. Исмат-улла уронил четки и, наступив на них голой пяткой, неожиданно поскользнулся и неловко сел, когда все кругом стояли. Халиль надевал одежду, пристойную для встречи с повелителем.
     Неожиданно сев, Исмат-улла заколебался: сидеть ли ему или подняться? В этом случае все заметят, что он то встает, то садится. Но посидев, сгорбившись, он все же счел за благо встать.
     Приметив все эти сомнения поэта, Улугбек подтолкнул Ибрагима. Мальчики переглянулись и, не сдержавшись, рассмеялись.
     - Чему вы? - спросил Халиль и подумал: "Какое-нибудь озорство!" Но в присутствии посторонних людей не хотел разговаривать с ними запросто.
     Ибрагим быстро нашелся:
     - Мы вспомнили, как раскачивал бородой воин, которого наказали.
     - Не всегда величина бороды соответствует величине заслуг! - ответил Халиль.
     Подъезжая к ставке Тимура, Халиль-Султан оставил младших царевичей и свернул на крутую тропу к дедушкиной юрте.
     Мальчики поехали дальше, к юртам цариц.
     Тропинки, глубоко вбитые конскими копытами, вились, как серые змейки, между затоптанными лужайками. Юрты стояли коренастые, крепкие. Люди сновали вокруг, заботливо и домовито блюдя уклад оседлой жизни.
     Кое-где перед дверцами юрт высоко на шестах висели сетчатые перепелиные клетки, накрытые яркими шелковыми лоскутами. Один из перепелов громко и часто вскрикивал, хрипловато беря подъем, захлебываясь в протяжке и четко чеканя отлив.
     Останавливаясь, Ибрагим одобрил:
     - Хорош перепел.
     - Мне они больше нравятся на вертеле, - поддразнил его Улугбек, зная пристрастие Ибрагима к перепелиным кликам, хотя и сам любил переклик этих птиц.
     Мальчики часто спорили. Любили спорить. Даже в отношении к поэтам их пристрастия не совпадали.
     Улугбек сказал:
     - Как бранится достопочтенный Бисатий, когда вспоминает шемаханского поэта... Я его не читал. Насими? Значит - ветреный. Таков смысл этого прозвища?
     - Видно, достопочтенный Бисатий тоже не читал стихов Насими. Где бы их достать?
     - Через этих поэтов это едва ли возможно! - засмеялся Улугбек, но тут же втайне подумал: "Не поможет ли Халиль: он там был!"
     - Любопытно: что это за поэт, о котором наши наставники говорят с таким порицанием. Непременно нужно достать. Непременно!
     И каждый из мальчиков затаил желание - первым раздобыть если не список, то хотя бы несколько стихотворений Насими.
     Около большого точильного камня, оживленно перебраниваясь, несколько воинов, засучив рукава, ловко точили клинки сабель и ятаганов. Мгновениями из-под стали выкатывались яркие звездочки искр. Воины то склонялись к камню, то разгибались, опробуя большим пальцем остроту лезвия. Даже пробовали подбривать волосы на руке, приглядываясь, хорошо ли берет.
     Воины так были увлечены, что никто даже не повернулся к проезжавшим царевичам.
     Здесь им предстояло разъехаться, - Улугбеку к своей воспитательнице, к великой госпоже Сарай-Мульк-ханым, Ибрагиму - к своей воспитательнице, к царице Туман-аге.
     - Я очень надеюсь, что ты раздобудешь эти стихи! - напомнил Ибрагим.
     - Буду признателен, если ты тоже поищешь. У тебя больше времени для этого...
     Но втайне каждый хотел обязательно сам достать стихи ширванского поэта - это стало делом чести для каждого из них.
     Они расстались, оба размышляя над этой задачей, припоминая, кто из их учителей или слуг мог бы помочь в ее решении, и о способе сделать это так быстро, чтобы другой не успел бы ни придумать, ни предпринять чего-либо.
     Улугбек еще не доехал до великой госпожи, как увидел Халиль-Султана, скачущего от ставки повелителя.
     Мальчик остановился, поджидая старшего брата.
     Спешиваясь, Халиль сказал:
     - У дедушки полководцы. Расспрашивают их, все ли в достатке, о припасах, об оружии. Пока они там совещаются, проведаю бабушку. Пойдем.
     Подходя к юрте великой госпожи, Улугбек увидел нескольких из слуг Халиля возле длинного свертка, закатанного в мешковину. Они ждали Халиля, но, видно, не рассчитывали, что он появится так рано. Все они кинулись к свертку, с усилием подняли его и понесли вслед за царевичами.
     Внуки застали бабушку раздосадованной: она наказывала вельможу Хамза-Мурзу, золотоордынца, много лет назад приставленного к ней Тимуром и в течение этих лет ведавшего хозяйством великой госпожи.
     Вельможу они увидели в диковинном положении - его щиколотки, крепко обмотанные канатом, были вытянуты на человеческий рост к перекладине, а голова, на которой чудом держалась тюбетейка, упиралась в землю. Кровь приливала к голове этого тучного человека. Временами он хрипло вздыхал, то открывая налитые кровью глаза, то пытаясь закрыть их.
     Улугбек задержался здесь, любопытствуя, а Халиль прошел к бабушке, приветствуя ее.
     Слуги внесли следом за ним и сверток. Халиль попросил ее принять его скромный подарок из Ширвана.
     Бабушка милостиво разрешила:
     - Давай уж, давай. Покажи.
     Перед ней развернули огромный шемаханский ковер, для которого даже ее юрта оказалась мала.
     - Тесно здесь, Халиль. Тесно. Уж мы его на воле развернем, на степи. А за привоз спасибо. Спасибо.
     Она ласково обняла его и поцеловала где-то около уха. В это время Улугбек, вступив в юрту и увидев мягкий ковер, не удержался от соблазна и, ловко перекувырнувшись по ковру, предстал перед бабушкой.
     Но и эта проделка ее не развеселила. Она была чем-то так раздосадована, что, даже присев с внуками, чтобы расспросить их о поездке, слушала их ответы рассеянно, пожевывая губами.
     Халиль, улучив заминку в беседе, спросил:
     - Чем виноват Хамза-Мурза, что столь вознесен пятками кверху?
     - Посуду нашу из сундука, деревянную, что с Волги привезена, точеная, расписная, - он ее, как деревянную, ни во что ставил. Надо было воинам чашки выдать, он ее и выдал. А мне взамен какую-то медную наложил в сундук, грузинскую либо еще какую здешнюю, из добычи. Мне же деревянная нужна: медь да серебро тут у каждого на пиру. И золотом никого не удивишь. Наши все обзавелись до отвалу. А деревянной ни у кого нет: ее с Волги возят, через ордынский Сарай, через море. Из нее любое варево ешь, не обжигаясь, спокойно. Я его остерегала - береги, мол. А он раздал: ему чеканная медь и серебро здешнее - ценность. Это он хранит. А что мне любо, то вздумал раздать. Вот я и велела ему повисеть на перекладине.
     - Да он так задохнется, бабушка. У него уж все лицо раздуло. Вот-вот и конец! - предостерег Халиль.
     - Авось вытерпит.
     Пока царевичи беседовали с бабушкой, весть о расправе с Хамза-Мурзой достигла многих его друзей, находившихся в чести и в доверии у Тимура.
     Один из них, пользуясь отсутствием великой госпожи, присел на корточки около головы провинившегося вельможи, пытаясь говорить так, чтобы тот понял его:
     - Потерпи, брат. Сейчас побегу к повелителю. Выпрошу тебе снисхождение. Ведь так ты и помереть можешь. Еще немного - и конец! Потерпи. Я побегу.
     Но Хамза-Мурза, хрипя и отдуваясь, бормотал:
     - Не смей, не смей... Сколько смогу, стерплю. Ведь она узнает о ябеде, велит меня подвесить, уже не за щиколотки, а за... за шею повесит. А не то пятками ж к конскому хвосту - да в степь пустит... Коня-то. Либо еще что... придумает. Лучше потерплю. Вытерплю, так выживу. Не дай бог так... на макушке стоять. А лучше так, чем к коню-то. Она все равно на своем настоит. Ее указы повелитель... когда ж он отменял? Она нынче грозна... чего-то. Не пойму... чего бы ей? Ох...
     Лишь наговорившись с внуками, она отпустила Халиля:
     - Дедушка, видать, уже ждет тебя... Ступай. А ты, Улугбек, посиди. Покушай у меня. А уж когда пойдешь, тогда и велишь отвязать ослушника. Второй раз моими сундуками не размашется. А махнет, так и голову потеряет.
     Но Улугбеку хотелось проводить Халиля. Они вышли вместе. Хамза-Мурза уже не кряхтел, не вздыхал. Он тяжело свисал с перекладины, и только по жилам, вздувшимся и дрожавшим у него на висках, видно было, что он еще жив.
     Идя с Халилем, Улугбек заговорил о поэтах Ширвана:
     - Не скажете ли вы, милый Халиль, где добыть стихи ширванских поэтов - Хуруфи и Насими? О них ваш наставник отозвался столь дурно, что просить об этом его...
     - Он говорил, что список стихов Хуруфи у него был?
     - И что он - увы - выбросил его.
     - Таким "увы" никогда не верь. Им что попадет в руки, не выбросят. Где-нибудь на дне сундука, под халатами или под штанами, он у него цел. Спрятан. Но вот стихи Насими, как я понял, он знает лишь понаслышке.
     - Мне тоже так показалось.
     - Но поищем. Я пошлю своего Низама Халдара к ширванцам из свиты шаха. Мы вместе ехали. У него там теперь много друзей. Он среди них разузнает.
     - Хотя бы несколько стихотворений. Что это за поэт?
     - Как звать? Насими?
     - Его имя - они сказали - Имад-аддин, прозвище - Насими.
     - Имад-аддин? А другой?
     - Хуруфи. Старик.
     - Имад-аддин и старик? - Халиль-Султан остановился, удивленный догадкой. - Вечером я спрошу у наших поэтов, как имя этого старика Хуруфи. Если его зовут Фазл-улла, я их видел. О милый Улугбек, если это они... Если это они... Занятно! Хуруфиты? Занятно!..
     - Да, да, они говорили: Фазл-улла!
     - Занятно...
     Остальную дорогу Халиль шел молча.
     Улугбек не решился пойти к деду без спросу, откланялся и, немного постояв, чтобы полюбоваться на шатер, сверкающий перед юртой деда, на шатер, хорошо знакомый, но каждый раз восхищавший мальчика своим великолепием, пошел обратно, радуясь, что Халиль, может быть, поможет ему превзойти Ибрагима в розысках стихов Насими. Каковы бы они ни были, эти стихи, лишь бы заполучить их раньше, чем Ибрагим.
     Тимур, видно устав сидеть, стоял один среди юрты и пошел навстречу Халиль-Султану:
     - Ну, вернулся? Миновала тебя стрела?
     "Ого! Дедушка уже получил вести. Как он успевает? Кто же это из моих людей служит дедушке?"
     - Слава богу. Миновала стрела.
     - Почему они тебя пощадили?
     - Бог милостив!
     - Нет, это они тебя пощадили. Почему?
     - Я им не являл никаких милостей, дедушка.
     - А вот пощадили!
     - Не знаю, чем заслужил я эту пощаду...
     - Учись читать письмена битвы. Смотри: три стрелы в Курдай-бека. Он там оплошал. Досадил им. Они ему - три стрелы, все без промаха. Стрела рядом с тобой, но мимо - в своего визиря, чтоб ты знал, - они стреляют без промаха, но не в тебя. А почему?
     - Не знаю. Я, клянусь, не заслужил от них снисхождения. Ничем.
     - Значит, через тебя они меня остерегают... Ну, что там, в Ширване?
     - Я узнал: оружие у них припрятано. Оружия много. Шах народу не дал. Даже хлеба не дал.
     - Бережется?
     - Не знаю. Может быть, не хочет.
     - Через кого ты узнал? Этого человека убрать надо, чтобы слух не шел.