Видно, этот узник не противился, сам шел в страшный подвал, - он вступил сюда, замигав от света, скупо проникавшего через два небольших окна, открытых в глухой двор. Синий лоскут, туго повязанный поверх маленькой шапки, не растрепался, но старик привычным движением пальцев оправил его на голове. Расправил усы, широкие, как голубиные крылья, и ладонью от горла вверх приподнял выдающуюся вперед небольшую бородку.
     - Почему не связали?
     - Стар и слаб. И смирный, - ответил старший из стражей.
     - Стар, а разбойничаешь?
     - У нас один разбой: медь плавить да чекан чеканить. А медь не меч. Без такого разбоя не во что стало б воду налить.
     - Отлаиваешься?
     - Я правду говорю, по заветам пророка божьего.
     - В праведники готовишься? Сперва с земными делами разберись. Разбойнику в алом халате денег давал?
     - Не помню такого.
     - Люди видели: он твои деньги за пояс заткнул.
     - А не доставал ли оттуда? Может, расплатиться хотел. За день покупателей столько пройдет - всех не запомнишь.
     - Какой купец! И всем деньги даешь?
     - Не помню, чтобы такое было.
     - Освежим память!
     Султан-Хусейн шевельнул бровью, и палачи накинулись на старика.
     Кровь отлила от его лица, шапочка свалилась вместе с тюрбаном. Старик, закрыв глаза, когда становилось невмоготу, вскрикивал:
     - Медь, медь, медь!..
     Его на минуту отпускали. Султан-Хусейн спрашивал:
     - Вспомнил?
     Старик молчал, его опять хватали палачи, и снова он пересохшим ртом хрипел:
     - Медь, медь, медь!..
     Наконец потерял сознание.
     Втолкнули следующего. Это был повар Раим. Руки ему связали за спиной, отчего плечи казались еще шире и круче.
     Терявший терпение Султан-Хусейн крикнул:
     - Говори! Сразу все говори! Иначе...
     - А я скажу; чего вам от меня надо?
     - Разбойников прикармливал? Задаром, а?
     - Моя похлебка. Баранину за свои деньги беру. Баранов сами свежуем. Кого надумаю, того угощаю. С кого надумаю, с того деньги беру.
     - А с кого не брал?
     - Кто мне по душе, с тех могу и не взять.
     - С разбойника в алом халате брал?
     - Брал. Он нездешний. Наши шелков не носят. Нашим не до шелков... - Дернув большой круглой ноздрей, повар добавил: - Тут у вас и воняет-то, как на бойне.
     - Не твое дело. Кто это "ваши"?
     - Наши? Хозяева здешней земли. Их и покормим, когда им есть нечего. А пришлые нам на что? Мы их звали сюда, что ли? Кому случится между нами жить, пускай живут, - нашими станут, коль с нами заодно баранов растят. А когда являются наших баранов резать, а своих сами едят, такие не годятся. Их за своих не считаем, это хозяева не нашей земли.
     - А где твои дружки, которые с оружием на наших кидаются?
     - Таких дружков нету.
     - А вот кидались твои дружки. Вспомни-ка! Да и назови.
     - Как же назвать? Я не видал, кто из них кидался.
     - Вспомнишь!
     И опять работали палачи.
     Повар крепился. Лишь раз он заговорил, когда его ненадолго отпустили, и Султан-Хусейн спросил:
     - Вспомнил?
     Покрутив головой, чтобы превозмочь боль, он не ответил, а только удивился:
     - Ох, ну и мясники!..
     И больше от него уже ничего не смогли добиться.
     Третьим ввели, держа за обе руки, рослого рыхлого человека, глядевшего красными ненавидящими глазами.
     Султан-Хусейн, все еще никак не напавший на след врагов, сам был готов, отстранив палачей, терзать своих немотствующих узников.
     - Признавайся, негодяй! С кем якшался? Откуда с алым халатом в дружки попал?
     - Ты, вижу, не в своем уме. Не знаю, как тебя звать.
     - Как звать, не тебе знать. Сознавайся, пока спрашивают, где разбойники?
     - Ты и есть разбойник! Иначе кто же ты! Кто мирного купца хватает, обирает, терзает. Кто, а? Ошалел?
     - Ты сюда на беседу пришел? Где же это ты купец, - у разбойников в берлоге твоя торговля?
     - Самарканд не берлога.
     - "Самарканд"! Где с алым халатом снюхался?
     - Как это?
     - На базаре с ним шептался? Денег ему давал?
     - Ну, уж это мое торговое дело. Когда велю писцу о товаре письмо написать, сам знаю, чего мне надо. Ты лучше отвяжись, - я до самого повелителя дойду, а вас, разбойников, угомоню.
     - Навряд ли дойдешь!
     С ним расправлялись с особым усердием: он успел укусить палача, в другого плюнул, третьего лягнул каблуком. Он кусался, бранился и визжал, пока не захрипел, выпучив глаза. Тогда его бросили.
     Но когда он повалился, из-за пояса у него выкатилась медная самаркандская пайцза на право торговли в чужих краях.
     Султан-Хусейн забеспокоился:
     - Что ж это, наши же купцы в свои караваны стреляют?
     Купца выволокли. На его место привели нового узника.
     Этот оказался сухощавым, подвижным азербайджанцем. Выскочив от толчка на середину подвала, он быстро огляделся, увидел Султан-Хусейна и любезно поклонился.
     Султан-Хусейн прищурился:
     - Попался?
     - А именно на чем?
     - На алом халате. Для каких дел ты его заманил к себе в лавку?
     - Грех такое вспоминать.
     - А ты вспомни. А не то мы напомним!
     - Дело мужское: написать письмецо. Посланьице с выдержками из стихов Хафиза. Для подтверждения чувств.
     - В каком смысле?
     - Тайное посланьице. Красавице.
     - Тайное? А красавица хороша?
     - У нее муж. Я желал выразить ей свое желание, когда муж отбыл с караваном.
     - Нас не задуришь. А в алом халате у тебя дружок?
     - Старый знакомый. Лет пятнадцать вверяю ему тайны души.
     - Пятнадцать лет пишет?
     - Не менее. Я тогда еще холост был. Соблазнительницам души напишет одно. Красивым мальчикам - другое. Владеет!.. Слогом владеет.
     - Чем кормишься?
     - По золотому делу - кольца, серьги, когда до Тохтамыша здесь золото было. В нынешних обстоятельствах золота на виду не может быть, сами разумеете. Пришлось заняться перекупкой пленниц. Бросил: дешево берешь, кормить - кормишь, а перепродать с выгодой трудно. Спрос плохой. Но если вам наговорили, будто я втихомолку золото перепродаю, - врут! От кого его взять? У кого было, давно отдано: тут везде глаза да глаза.
     - Наговорился? Теперь отвечай прямо: этого, в алом халате, откуда знаешь?
     - Я ж говорю: пятнадцать лет он мне пишет.
     - Да он неграмотен!
     - Именем пророка Али! У него красивейший почерк - пылевидный! Так мелок - как маковое семя! Глаза разбегаются! Витиеват, но это и надо!
     - Значит, он там нам морочил голову? И к тому же... Как это так? Пятнадцать лет тебе пишет, а ему от роду менее двадцати. Что ж он, со дня рождения?.. А?
     - Ему сорок! Я на два года старше.
     - Ты, может быть, сумасшедший? На цепи не сидел?
     - Сохрани аллах милостивый!
     - Второй негодяй толкует мне, что разбойник стал писцом. Сговорились?
     - Но это истина, и это знает сам всемилостивый аллах!
     - Кто же, по-твоему, этот в алом халате?
     - Как кто? Если вы его не знаете, какое вам к нему дело?
     - Твое дело отвечать!
     - Имя его Заид Али. Он - уважаемый писец нашего почтеннейшего городского судьи, да помилует его бог от гнева повелителя! За красивейший почерк он и ценим милостивым судьей.
     - Пока не скажешь правду, велю тебя пощекотать. Ну-ка!
     Но он не переносил боли. Взвизгивая, он терял сознание, едва начинали его вытягивать.
     Его отливали водой и опять спрашивали. Он, облизывая губы, сквозь боль кричал, повторяя, что в алом халате к нему приходил сорокалетний писец городского судьи Заид Али.
     Когда, не веря ему, палачи повторяли вопрос, он снова терял сознание.
     Бегло допросили еще нескольких узников, оказавшихся почтенными людьми, в свое время откупившимися от Тимура при взятии города и ныне продолжавшими свои базарные дела. Все они утверждали и клялись самыми нерушимыми клятвами, что в алом халате по базару расхаживает всему городу известный писец Заид Али.