Мощенный черными плитами небольшой гулкий двор наполнился ржаньем лошадей, лаем собак, криками приказывающих и откликами слуг. Хотя было еще лишь начало дня, слуги засуетились с фонарями: в доме имелось много темных помещений, понадобившихся в этот час, - подвалов, погребов, подземелий, пристроек.
     Халиля под руки ввели в большую залу, где все приготовили для его пребывания.
     Он ненадолго остался один, пока слуги доставали ему свежую одежду. Ударом ладони он отворил деревянные резные створки окна, выходившего на задворки базара. Комната наполнилась шумом воды. Узкая улочка спускалась мимо мечети, осененной купами больших раскидистых деревьев. Напротив мечети, на плоской кирпичной кровле какого-то каменного строения, пузырилась вода; длинные деревянные желоба сбрасывали серые струи на середину улицы. Под плоской кирпичной кровлей, как бы уставленной опрокинутыми чашами, вершинами небольших сводчатых помещений, могла быть ханака - пристанище паломников, мадраса - общежитие учеников; мог быть и старый постоялый двор, уцелевший от тех мирных времен, когда еще и самые базарные ряды, и лавки, и караван-сараи - все складывалось из крепкого камня, из хорошо обожженных кирпичных плит, когда и торговля в этих краях была крепка, обширна, богата.
     Мокрая худая собака одиноко бежала по этой улице, невзирая на дождь. Но дождь затихал.
     Халиль, упруго ступая босыми ногами по сухому теплому ковру, отошел от окна, допустив к себе слуг с одеждой и Низама Халдара, но когда сюда же сунулся с любезностями сам хозяин, Халиль попросил его подождать, пока не позовут.
     Курдай-бек помнил Халиля отважным, но ласковым и кротким царевичем, каким он был в Индии. Не таким прибыл он сюда. Курдай-бек оробел. Робость возрастала, пока хозяин топтался перед дверью гостя. Сомнения в своих делах росли. Когда же его позвали к царевичу, он вступил в залу совсем не тем, каким ввалился было запросто со спутниками Халиля.
     Без почтения к возрасту и к воинской славе Курдай-бека Халиль коротко приказал:
     - Говори.
     - О чем сперва?
     - Ширван-шах чего хочет? Что делает?
     Курдай-бек сбивчиво, но без утайки рассказал о бегстве народа, о потакательстве Ширван-шаха своим купцам, здешним ремесленникам, о снисхождениях к земледельцам:
     - Хитрит. Все хитрит, чтоб поменьше нам перепадало, побольше бы им.
     - Ему?
     - Не ему самому, а им всем: купцам бы поприбыльнее торговалось, мастеришкам бы повыгоднее работалось, в городах бы не голодалось. Ну, значит, все одно к одному.
     - А вот нападают на наших... Это его люди? Ведь это сюда дымом дали знать о нашем выходе. Тогда и началось - нападения, всякий разбой на дорогах. Значит, оно отсюда идет. Тут гнездо. А ты что знаешь об этом гнезде?
     - Ну, я тут вешал. Прямо на базаре. Всем напоказ. Для острастки. Кто попадется, петлю на шею, и слава аллаху.
     - Разбойников?
     - Попадались и разбойники. Разве они скажут? Молчат! Отрекаются, отнекиваются. Да я знаю: раз попался, не жди милости, чего бы они ни придумали сказать, - петлю на шею, и слава аллаху.
     - А пробовал ли дознаться, где эти разбойничьи шайки кроются? Откуда собираются? Оружие им отсюда не дают ли? В городах ли они, в горах ли?
     - Ну как их узнать? Мы и так, выйдем в базарный день за город, перехватаем пеших, которые к городу пробираются, а конных - с коней долой. Приводим, спрашиваем. Сперва добром спрашиваем. Не сознаются - вешаем. Для острастки это хорошо.
     - Сознавались?
     - Пока аллах миловал, таких негодяев не было.
     - А Ширван-шах своих отрядов не посылал разбойничать против нас? Оружия никому не давал?
     - Не видно было. Там у меня свои люди есть, я им даю кое-что от своего достатка. Пока никто не замечал, оружия он не давал. Нет, не слыхать.
     - А есть у него оружие?
     - Не видно. Я бывал там, поглядывал. Да и мои люди там тоже... Не видно.
     У Халиля не было времени долго расспрашивать хозяина: в дом собирались шемаханцы поздравлять царевича с приездом. Курдай-бек заметил, что своими ответами не порадовал, а расстроил гостя. Ему от души хотелось сказать хоть что-нибудь, что могло бы утешить Халиля:
     - Поищем. Может, и найдем. И оружие. И разбойников. Как не быть, должны быть. На глаза не попадаются, а уж, верно, есть! Я ведь больше за ним за самим приглядываю. А вокруг мало ли что делается! Как за всем усмотреть?
     Но по сердитому быстрому взгляду Халиля Курдай-бек понял, что его дело не поправилось.
     Удрученный и растерявшийся, ушел он хозяйничать в своем доме, где все кипело как в котле.
     Во дворе, натыкаясь друг на друга, люди бегали с вязанками дров, выкатывали из подвалов запасные котлы, вели послушных баранов, выскребали старые котлы, несли снопы пахучего клевера под навесы, вытирали сухими попонами лошадей, здоровались между собой, тут же опасливо поглядывая на разгоряченных старших слуг, почувствовавших себя, как в угаре внезапной битвы.
     От Ширван-шаха явился его визирь осведомиться о благополучном прибытии хранимого милостью аллаха, восхищающего глаз человеческий юной красотой, умиляющего умы всего мира беспримерной отвагой, драгоценного царевича Халиль-Султана.
     - Ширван-шах считал бы великой милостью аллаха, буде великодушный царевич снизойдет к мольбам смиреннейшего Ширван-шаха, избрав его жалкую хижину для своего высокого местопребывания.
     Визирь стоял в синем шелковом переливчатом камзоле, тесно облегавшем грузный живот, а сборками, спускавшимися от пояса, укрывавшем от нескромных взглядов остальное. Короткие ноги от широчайших шальвар казались еще короче. А шальвары, расшитые яркими узорами, трепетали при каждом слове визиря, говорившего нараспев, но с одышкой.
     Красный кушак, тоже изощренно расшитый прилежными рукодельницами, повязан был жгутом, отчего все казалось пышнее - и кушак, и живот, и огромный, усыпанный драгоценными камнями кривой кинжал, засунутый за кушак.
     Халиль откланивался на любезные восклицания визиря, но переехать во дворец Ширван-шаха отказался: лишь завтра он переступит высокий порог осведомиться о здоровье хозяина. Визиря же царевич просил остаться, дабы разломить здесь черствую лепешку страннической трапезы.
     Визирь остался.
     Такое изобилие и на пирах Тимура бывало не всегда. Блюда сменялись блюдами. Пар, пропитанный ароматами и запахами приправ, синеватым облаком распластался под потолком. Над плечами гостей непрерывно протягивались руки слуг, сменявших блюда, ставивших кувшины пряных шемаханских напитков и хмельных самаркандских и армянских вин.
     Визирь сидел на пиру неподалеку от Халиля и удостаивался милостивых улыбок царевича, услаждающего сердца человеческие кротостью своей царственной красоты. Вслед за каждой улыбкой, по почину своих сотрапезников, визирь лихо поднимал чашу крепкого золотого армянского вина, хотя и содеянного нечестивыми руками безбожных христиан, но из лоз, взращенных милостью истинного бога. А выпив, самоотверженно опрокидывал чашу над головой в знак, что ни капли не осталось, не выпитой во славу благословенного царевича.
     Видя внимание царевича к этому неповоротливому хмелеющему вельможе, остальные гости щедро заботились о чаше толстяка, он же, непривычный при дворе Ширван-шаха ни к обильным пирам, ни к запретным напиткам, среди этих простых, хотя и грубоватых, хотя и невоздержанных людей радовался, как дитя, оказавшееся посредине подноса с халвой.
     Да и лестно было визирю Ширван-шаха сидеть среди людей, еще недавно внимавших Повелителю всей Вселенной.
     "Повелителю! Какому!.. Который все может! Который... лишь только взглянет, и целое царство одним махом - как шакал курицу! Который... чуть коснется человека - и... конец! И нет ни человека, ни... Вот ведь какие люди сидят вокруг. Какие... милые люди. Ради таких людей... О боже, о боже... Для таких людей... Вместе с ними так хорошо и так безопасно. Ведь с ними... О, что угодно можно сделать, если быть вместе с такими людьми. И как душевны: сам царевич, сам возлюбленный внук самого Повелителя Вселенной, вот он рядом, как все! И ведь помнит, поглядывает: пьет ли его гость! Пью, пью!.. Я же истинный, преданный всей душой... О боже... Почему не пить? Когда все..."
     Вдруг полусонный визирь, по глубокой, за долгие годы стойко укоренившейся привычке, вспомнил, что подошел час вечерней молитвы. Не сразу он сумел подняться и пробраться вдоль стены позади гостей.
     Один Курдай-бек заметил усилия визиря и догадался о благочестивых намерениях гостя.
     Курдай-бек не был набожен, да и редко размышлял о мусульманских правилах и не понимал, в чем разногласие между суннитами и шиитами. Но здесь, среди азербайджанских шиитов, ему льстила собственное превосходство в делах веры, ибо считал, что сунниты, в лоне коих родился, ближе и истинному богу, нежели почитатели пророка Али. Заметив намерение визиря выйти, чтобы стать на молитву, Курдай-бек поглядел ему вслед насмешливо и с тайным злорадством, как на докучного слепца, резво шагающего к глубокой скользкой яме.
     Но Халиль-Султан, заметив уход визиря, быстро встал и вышел следом.
     Очень неясно было визирю, что это за комната, куда он зашел, где только царевич... Один. Стоит. Улыбаясь, смотрит, слушая визиря. И визирь напрягает все силы, чтобы стоять прямо, и оттого, виновато смеясь, качается из стороны в сторону в поисках опоры.
     - Истинно преданный, всей душой!.. О Али!.. Всей душой.
     Царевич выпил лишь чашку вина, лишь столько, чтобы прогнать дорожную усталость да согреться после дождя. Он смотрел ясными черными-черными глазами, одними этими глазами смеясь:
     - Вот, "преданный, преданный", а за поясом этот прекрасный кинжал. Против кого? Где здесь враги? У вашей особы есть враги? Я устраню их. Я желаю благоденствия вашей особе. Я могу быть надежным другом. Против кого оружие, кого опасаетесь?
     На лестные слова царевича визирь отвечал улыбками и поклонами, что давалось нелегко.
     - О, этот кинжал... дед мой получил... От шахов Ирана. За дружбу. Какой кинжал!
     - Красив! Очень красив! А откуда оружие у вашего народа? Кто дал народу? Вы?
     - О благословеннейший!.. Я вам подарю! Я этот кинжал вам!..
     - Нет, зачем же? Он украшает вас. Но что за толк от такого кинжальчика. Лучше примите маленький подарок от меня. Примите.
     Халиль стянул с большого пальца толстое золотое кольцо, индийское, с багряным лалом. Он сам любил это кольцо, но ни одно другое не напялилось бы на палец визиря.
     Влюбленно глядя на замерцавший при свечах лад, визирь поднял было голову для поклона, но пошатнулся.
     Халиль поддержал его за локоть, повторяя:
     - А откуда ваш народ обзавелся оружием? Кто ему дал?
     - У них оружие? - Визирь испугался и на мгновенье обрел устойчивость. - У них есть оружие?
     - А разве оно не от вас?
     - Ни-ни!.. Мы им не дали!..
     - У вас не нашлось?
     - Как это! В том-то и дело: есть, но не дали! Как это дать? Мы не дали.
     - Да ведь оно без толку поржавеет у вас. Зарыто где-нибудь?
     "Отрицать? Видно, они уже знают! Может, царевич за этим оружием и явился? Нет, визирь не таков, чтобы играть с огнем: милость повелителя благотворна, от гнева же его нет спасения. К тому же, почему на таком прекрасном пиру не говорить с царевичем, как гость с гостем, по-братски".
     - Не поржавеет, - оно в башне. Замазано. Там сухо.
     - И много его?
     - Все там. И то, что своего было, и что от Тохтамыша... Не поржавеет. Ни-ни! Там пролежит... и ничего!
     - Значит, не дали?
     - Ну как это дать? Ведь им только дай!.. Они его разнесут по всем горам, по всем щелям. Кто принесет назад? А где же себе взять, когда понадобится?
     - А когда понадобится?
     Визирю все тяжелее становилось говорить. Голова тяжелела:
     - Не будет повелителя, вот и понадобится.
     - Кому?
     - Как кому? Шаху.
     - А вдруг чернь изловчится да отнимет? Может, надо хорошие караулы туда послать. Это какая башня? Отдельно стоит?
     - Нет. В которой сам шах. Он там всегда сам. Откуда им знать, где оно! Когда оно... замазано.
     - Ну, берегите его. Берегите. А откуда же разбойники вооружились?
     - Свое собрали. У кого что. Сперва ушли, потом собрали. Мы - нет-нет... мы... Сохрани нас бог от этих головорезов! Ой, сохрани бог... Бог всемилостивый...
     Пол колыхался под ногами визиря. Явились слуги и повели визиря обратно на пир. Халиль-Султану хотелось свободы от духоты, шума, суеты пира.
     Он опять подошел к окну.
     После дневного дождя в завечеревшем городе стало прохладно, тихо.
     За окном он снова увидел крышу древнего здания. Там, за куполами, похожими на опрокинутые чаши, горел огонек и какие-то люди неподвижно сидели, внимая певцу.
     Еще в прежние поездки по этим местам Халилю случалось послушать, как пели здесь, как, бывало, рыдали от страсти азербайджанские певцы.
     Он прислушался; певец пел:

     Ее смех курчавится, как волоски на висках...

     Глаза Халиля потеплели. Как похож этот свежий вечер на самаркандскую весну, на самое-самое начало весны, когда еще не таял снег в горах. Он повторил:
     - ...как волоски на висках!
     У Шад-Мульк они черны и тоже курчавятся. А свои сорок девичьих косичек она заплетает в одну змею и ею туго обкручивает голову, но конец выпускает, как край чалмы, и пучок косиц свешивается над головой, как хохолок. Лишь перед выходом в гости отпускает она свои косички за спину, как сорок змеек. Лишь в гости. А когда он приходит в их дом и она ходит при нем, не скрываясь, ее косички всегда связаны в одну большую, в одну тугую, в одну до синевы черную... А кончики топорщатся, как хохолок. И если он шепчется с ней, они щекочут его лицо.
     Он улыбнулся:
     - Как волоски на висках!.. Ее смех курчавится... Им, верно, хорошо там сидеть на крыше около огонька и слушать песню. Видно, это милые люди, у каждого какая-то любовь. Не пойти ли к ним?
     Поднималась молодая луна.
     Гости еще не разошлись, шумели голоса: там оживились, разговорились в отсутствие царевича.
     Халиль приказал позвать Низама Халдара, которого полюбил в этой поездке за веселый нрав.
     - Как бы нам пройтись по городу, брат Халдар?
     - Не опасно ли? Кругом разбойники. Пришла весть: опять небольшой обоз перехватили, из Султании. Всю охрану перестреляли. И это уже в который раз в этих местах! Наши люди боятся здешних дорог. Сам Курдай-бек перестал выезжать в город, отсиживается дома. Стража его, говорят, ночью боится темноты. А на вас такой халат!
     - С Курдай-беком еще будем говорить. А халат... Ты прав, лучше мой дорожный надеть.