- Обсчитал? Что ж, может, и обсчитал. Базар велик - всякое бывает.
     А когда прохожий ушел и черный медник понял, что за ним присмотра нет, он поставил тяжелый кувшин к стене и задвинул его своими изделиями, приговаривая:
     - Помоги, всемилостивый, рабу твоему Али, чтоб он и там сумел их обсчитать. Помоги ему, милостивый, милосердный...
     Хатута купил тонкую, как бумага, лепешку и, скатав ее свитком, по запаху приправ пытался определить, где сможет поесть. Он давно не ел и проголодался. Случай помог ему. Он увидел низкую и темную, как пещера, каменную харчевню, вымощенную большими стертыми плитами, вошел туда и сел на скамью. Из печи ему достали пузатенький горшок похлебки.
     Хатута ломтиком лепешки помешал густой мутный навар, нащупал куски баранины, разглядел желтые шарики гороха. Вдыхая милый пахучий пар, наломал лепешку в горячий горшок, ожидая, пока остынет эта огненная, такая желанная пища.
     Вошел ученик мадрасы, уже немолодой, в небрежно повязанной чалме, в синем дешевом халате с красными кисточками на груди, с книгой под локтем. Как завсегдатай, он поздоровался с поваром, и тот достал ему с полки хлеб, прежде чем вынуть горшок из печки.
     Скамья была невелика, и Хатута отодвинулся, чтоб и ученику дать место.
     Вытирая фартуком шею, повар сказал ученику:
     - С тех пор как у нас стан стал, на базаре нет баранов. Чтоб хорошего барашка взять, до зари на дорогу выходим, там и берем. А на базаре нипочем хорошего не выбрать!
     - Ладно! - ответил ученик. - Всех не поедят. Были бы целы пастухи, бараны расплодятся.
     - А пока тяжело.
     Ученик промолчал. Но в харчевню никто не заходил, в повар спросил, чтобы разговор не погас:
     - Книгу читаете?
     - Она у нас здесь написана. Насир-аддин написал.
     - Слыхал. Земляк! Как не слыхать? Великий ученый.
     - И человек великий. Насир-аддин. Он же - Абу Джаффар Мухаммед ибн-Гасан аль-Туси. Книга же эта - "Ильханские описи звезд", а если сказать по-арабски, - "Зиджи Иль-хани". Какой человек. Сумел всех наших ученых собрать! Дал им хлеб, а кругом народ помирал с голоду. Дал им место всем трудиться вместе. Нашу науку сохранил. В такое темное время сохранил светильник от...
     В это время двое калек с порога попросили еды у повара и сели на пороге, чтобы разделить между собой лепешку. Ученика удивило, когда один из калек, садясь, не оперся ни на костыль, ни на стену.
     Хатута спросил ученика:
     - Он еще жив, этот ученый?
     - Он лет полтораста назад жил! - нехотя ответил ученик и кивнул повару: - По всему базару ни в одной харчевне такого вкуса у пити нет, как у вас.
     Хатута, выплюнув кислую косточку алычи, добавил от себя:
     - Хорошо сварено!
     Но почему переменился разговор, он не понял. Ему хотелось бы еще послушать от грамотного человека рассказ о великом ученом из здешних мест.
     - И что же этот звездочет? - спросил он ученика.
     - Ничего. Повар спросил, кто написал эту книгу. Я ему сказал. Больше ничего.
     Повар тоже посмотрел на ученика с удивлением. Но тот так занялся едой, что неловко было мешать ему.
     Один из калек вдруг прохрипел:
     - Повару какое дело до книг? Дело повара - левой рукой поймать барана, а правой рукой подать жареную баранину. А книга зачем? Из книги нет тебе шашлыка, нет тебе похлебки. Дай-ка нам к хлебу головку чесноку!
     - Кому чеснок, а кому и книга! - возразил повар. - Народ - это не только живот, народ - это и голова.
     - А и головы неодинаковы, - ответил калека, - в одной печи - горшки с пити, а в другой печи - холодные кирпичи.
     Повар обиделся:
     - Первая печь похожа на живот наших победителей, а вторая - на брюхо нашего народа.
     Ученик еще ниже склонился к еде, а Хатута впервые за долгое время засмеялся хорошей шутке.
     Ученик, запрокинув голову, допил через край остаток похлебки, расплатился и, оставив на скамье недоеденную лепешку, ушел.
     Калеки еще сидели на пороге, когда между ними, перешагнув через костыль, Хатута вышел из харчевни.
     Ученик, проходя по Медному ряду, приостановился около черного медника и приценился к чернильнице, припаянной к медному пеналу. Такую удобно носить: ее можно запихнуть и за пояс, и даже в складки чалмы.
     Разглядывая ее, ученик сказал:
     - У ноздреватого Раима в харчевне двое калек. Я их здесь не встречал, какие-то пришлые. Ходят на костылях, а ноги у них здоровые.
     - А кто там еще харчевался?
     - Тоже нездешний. Купец, что ли, - халат дорогой, алый. У нас неоткуда такой взять.
     - Алый халат? Он хорошо сшит. Да как бы с плеч не свалился, не дай бог! Вам не подойдет эта чернильница. Она для вас дорога, ученый человек. Извините.
     Ученик вернул ее хозяину и торопливо ушел, но изредка останавливался у каких-нибудь лавчонок, всматриваясь то в того, то в другого из тех, кто плелся по рядам следом за ним.
     По всему Медному ряду, не затихая, молоточки звенели медью, сливаясь в непрестанный цокот, как звенят цикады в знойные вечера.
     От Купола Звездочетов древняя улица тянулась к пустырю, где медленно ветшала и рушилась башня, некогда воздвигнутая Насир-аддином Туси. В тени руин, где рылись собаки, разгребая базарную свалку, валялись глиняные корчаги с отбитыми краями, двое калек что-то говорили быстроглазому молодому стражу, прикинувшемуся, будто никак не может затянуть пояс на штанах.


     Ранним утром Хатута пошел к старому привратнику постоялого двора взять воды. Старик, накинув на плечи войлочный армяк, сидел на земле в чисто подметенном уголке двора, расставив перед собой кувшины с водой.
     Когда Хатута нагнулся за кувшином, старик заговорил:
     - Тайное слово сказать хочу. Послушай, да не сердись.
     - Зачем же сердиться? - насторожился Хатута.
     - О халате об этом...
     Но в это время за водой пришел другой постоялец, и старик замахал рукой, как бы возражая Хатуте:
     - Потом! Потом... Потом рассчитаемся.
     Хатута, обеспокоенный, взял воду, а когда, помывшись и одевшись, принес кувшин обратно, старик, поглядывая на воинов, просыпавшихся невдалеке, торопливо сказал:
     - Подумай-ка: так этот прекрасный халат ал, ну как огонь! К чему ни прикоснется, от него пожар.
     Безухий воин повернулся в их сторону, и старик причмокнул языком:
     - Какая красота! И ведь издалека виден всему базару!
     "Видно, и впрямь халат красив! - подумал Хатута, уходя со двора. - Даже этому старому венику по вкусу".
     Он шел через площадь, где во всю ее ширь толпились крестьяне, устанавливая корзины ранних овощей, мешки сушеных слив, персиков, яблок. Все это были убогие товары. И только ковры, расстеленные в конце площади, у глухой стены, казались цветниками на утреннем солнце, словно ткачи сплели их не из грубых ниток, а из своих долгих мечтаний о цветении отчей земли.
     Под Куполом Звездочетов в сыроватой мгле, пропитанной запахами лаков и красок, в каменных нишах сидели торговцы расписными ларцами, ножами в затейливо разукрашенных ножнах, стегаными колпаками и шапками, развешанными на колышках по всем стенам до самого свода. Держа длинные шесты, шапочники поднимали свои изделия на недосягаемую высоту и навешивали на колышек; торговля еще только начиналась.
     Базарный длинноусый страж, величественный, как султан, разгуливал, снисходительно поглядывая по сторонам. На нем был короткий кафтан со сборами вокруг пояса и широкие зеленовато-бурые штаны, спущенные на красные туфли.
     Хатута прошел мимо и вышел в Медный ряд.
     Лавка Али-зада оказалась пуста. Она была открыта, но на полках не стояло ни кувшинов, ни другого товару.
     Если бы старик запаздывал к открытию базара, на лавку был бы опущен навес, а товары ждали бы своего хозяина на полках: медники, работая в своих лавчонках, на ночь не уносят товары домой, а нередко в теплые ночи и сами ночуют в мастерских около своих изделий.
     Озадаченный Хатута постоял, поглядывая вдоль рядов, не покажется ли Али-зада.
     Но Али-зада не появлялся. Была пора поесть; Хатута пошел, время от времени оглядываясь на лавку литейщика, к пекарне, где на толстой доске уже лежали горячие тонкие листы лепешек.
     Как и накануне, свернув лепешку трубочкой, Хатута направился к харчевне. Каменная, похожая на печь харчевня тоже оказалась пустой. Печь не топилась. Глиняные горшочки и широкогорлые кувшинчики валялись на полу около печи.
     Стоя у порога, Хатута смотрел внутрь, не понимая, как случилось, что среди всего базара, где в этот час было тесно и людно, людей не оказалось лишь там, куда он пришел.
     Перейдя улицу, Хатута зашел в другую харчевню и сел там, бережно подтянув, чтоб не помять, свой халат.
     Пока ему наливали крепкую утреннюю похлебку из голья, он осмотрелся: белые, чисто оштукатуренные стены, ничем не украшенные; толстые, гладкие до блеска доски скамьи, двое поваров в белых рубашках, в белых штанах. Двое торговцев, евших столь торопливо, что не могли разговаривать, словно состязались, кто скорее доест. Один из поваров принялся, дробно стуча по черной доске, мелко крошить требуху для похлебки, чтоб всыпать ее в чашку Хатуте, но, поблескивая широким ножом, исподлобья поглядывал на открытую дверь.
     В открытую дверь виднелся угол площади. Там развьючивали караван, снимая с пыльных верблюдов какие-то кожаные сундуки. Хатута тоже смотрел на эти сундуки.
     Уловив его взгляд, повар, подавая похлебку, сказал:
     - Самаркандские купцы товар привезли. Теперь только у них и есть товары. Скоро узнаем, что привезли.
     - А что может быть в таких сундуках?
     - А все может быть. У них все есть. Только у них и закупаются наши торговцы.
     Услышав слова повара, один из торговцев быстро оставил свою плошку и выглянул в дверь - им не было видно каравана.
     Другой, тоже прервав еду, выскочил в дверь, и никто из них не вернулся. Оставшись один, Хатута спросил повара:
     - А где хозяин харчевни, что напротив?
     - Раим? Ой-вой, его вчера стража увела. Он чего-то кому-то наговорил. И ведь не так глуп был, а чего-то наговорил. Никто не знает, - увели и... Вот и все.
     Хатута занялся едой, думая о пропавшем Раиме.
     Когда похлебка была почти доедена, Хатута поднял голову и вздрогнул от неожиданности: неподалеку сидел человек, появившийся неслышно, как бы возникнув из доски! Немолодой, одетый бедно, но опрятный и сидевший независимо, он не был похож ни на купца, ни на воина, ни на землевладельца, - словно мог жить на свете человек сам по себе, не занимаясь делом.
     Хатута снова склонился к плошке, доставая лепешкой кусочки голья из навара.
     Человек так же свободно и молча сидел на скамье, ничего не спрашивая у повара, ни к чему не приглядываясь, но Хатута заметил, как один из поваров подтолкнул локтем другого, и оба они завозились около печки, не разговаривая между собой.
     Так же молча повар пришел взять опустевшую плошку и лишь по обычаю спросил:
     - Не добавить ли?
     - Спасибо.
     Хатута положил на скамью несколько полушек, не зная цену еде. Повар взял лишь половину:
     - Много даете. Это пити столько стоит, да и то с нашей лепешкой, а вы ели похлебку из голья! - и проводил Хатуту до порога.
     - Ты с него мало взял. Задаром кормишь! - сказал молчаливый посетитель.
     Колени у повара задрожали от этого замечания. Но низко кланяясь, он попытался оправдаться:
     - Они со своим хлебом. Мы им ничего не добавили. За что ж брать? А накинем цену - никто к нам и не пойдет.
     - Смотри берегись! - сказал посетитель, выходя.
     Повар тихо сказал другому повару:
     - Вот, обошлось! Милостив аллах! А и так никто у нас не ест, - чем рассчитываться? Разве это малые деньги для простого человека? Удачливому торговцу под силу, а народ-то вон сушеное яблоко жует да водой запивает. А этому показалась наша похлебка дешева!
     - Подослан!
     - Они везде.
     Хатута вернулся к мастерской Али-зада. Здесь ничего не изменилось. Лавчонка пустовала.
     Теперь негде было узнать - как жить дальше, куда идти, что делать; на все это мог ответить только Али-зада.
     Весь остальной день Хатута ходил по базару, разглядывая бедные товары здешних торговцев, видел, как сидят на коврах, заламывая цены, приезжие самаркандские и гератские купцы: у них были любые товары, как в давние, мирные времена, о которых здесь вспоминали и рассказывали лишь пожилые люди. Вокруг суетились марагские перекупщики, умоляя сбавить цену и дать местным торговцам заработать на привозном товаре. Но приезжие, неулыбчивые, неразговорчивые купцы, лишь переглядывались между собой, выжидая и опасаясь друг друга: кто из них посмеет сбить цену на привозной товар!