- Горбун? Дак он вон там!
     - Там заперто. Замка, что ль, не видишь?
     Мулло Камар осмелел:
     - А видишь замок, чего ж спрашивать?
     - Может, он где-нибудь между вами?
     - Не видал.
     - Гляди! Ежли скрываешь, гляди!
     - Он мой, что ли? Живет тут, а мне зачем?
     - А ты слыхал, когда он пойдет?
     - Куда?
     - Караван вьючит?
     - Уходит. Это я слыхал, а вьючится ли, не знаю.
     - А куда идет?
     - Будто на Трапезунд.
     - Про то я и спрашиваю. Вьючится?
     Мулло Камар заметил, как плотно его окружили эти четверо, готовые одним рывком разорвать купца на четыре части.
     - Ну ни к чему мне, ну ни к чему!
     - Гляди, старик!
     - Я с ним не разговаривал. С утра его не видел.
     - А утром он был?
     - Мы вместе в харчевне сидели.
     - А где харчевня?
     - Направо за углом.
     И разом все четверо отвернулись от купца и скрылись, будто их и не было.
     У Мулло Камара отлегло на душе, но казалось, что чем-то он оплошал, не так надо было говорить с незнакомыми, да и совсем не надо бы говорить - он у них не в услужении. Он здесь сам по себе. Подумал: "Вот наскочат такие, спросят: "Ну-ка, где твоя пайцза?" Не увернешься, пропадешь без милости".
     Купец подошел к привратнику.
     Тот, как индийский идол, не шевелясь сидел на своей скамье, поджав ноги и скособочившись.
     Мулло Камар мигнул в сторону ушедших:
     - Кто это такие? Знаешь их?
     - Чего ж не знать? Черные бараны. Старший - это ихний степной султан. Кара-Юсуф. Нагоняет страху, сохрани и помилуй.
     - Зачастил.
     - Горбуна ищут.
     - А на что он им?
     - Горбуна с утра нет. А им понадобился.
     - Зачем бы такому султану горбун?
     - Горбун караван строит. Может, им по пути?
     - А я вижу: в черной, в лохматой шапке, а шея голая, красная.
     - А ведь, слава богу, жара. Самое лето. Им нипочем, они все при всякой погоде в шапках.
     - Ну, когда они черные бараны. Так и ходят, доколь не остригли.
     - Этих спроста не острижешь. Начнешь стричь, сам изрежешься. У этого султана сын нашего Баязета в полном послушании. Они тут, что ни день, пируют вместе. И предводитель войска Мустафа при них. Опасные князья.
     Перед самым тем временем, когда пришла пора запирать ворота, горбун возвратился.
     Маленькое туловище на длинных ногах, одетое во франкский камзол, прошло деловито. Горбун едва кивнул на поклон привратника.
     Утром, как всегда в это время, на чисто выметенном и оплесканном водой дворе толпились и теснились озабоченные своими делами купцы, разносчики, всякие люди.
     Тогда на уже многолюдном дворе узнали, что горбун найден среди своих мешков. Мешками ли, обвалившимися на его ложе, на мешках ли задавлен, по иной ли причине, но мертв.
     Подозревая всякое, хозяин хана строго выспрашивал у привратника обо всех, кто в то утро побывал во дворе. Привратник клялся, что приходили только завсегдатаи, а из тех, кто бывает редко, были четверо черных баранов в неизменных шапках, седобородый старец, хозяин соседнего караван-сарая, турок с золотой серьгой, накануне вернувшийся из Бурсы, да один разносчик, торговавший вразнос нижним бельем, какой прежде сюда не захаживал, хотя другие такие разносчики по базару торговали бойко: зажившиеся в караван-сараях постояльцы и собиравшиеся в дальнюю дорогу купцы часто запасались бельем и прочей одеждой у таких услужливых продавцов, дававших одежду и выбирать и примеривать.
     В тот же день горбуна похоронили, хотя и не по правоверному обряду. Но редко какая смерть вызывала во дворе столько разных толков, догадок, сомнений.
     Нашлись непоседы, спешившие доискаться истины. Пошли по городу, спрашивая, с кем в тот день встречался горбун, куда ходил, чем занимался.
     Утром из харчевни не вернулся в сарай, а пошел к верблюжатникам строить караван. За день на многих площадях побывал, многих верблюдов осмотрел, с кем-то сладился и через день-другой собирался вьючиться.
     Ему говорили, будто дорога на Трапезунд перекрыта татарскими войсками, а он отвечал: "Через Тимура пройдем. Я сумею". Его спросили: "А не боязно? Он ведь, говорят, головорез". А он отвечал: "Меня не тронет". Это, пожалуй, были его последние слова: сколько ни спрашивали людей по Сивасу, больше никто его не запомнил и никаких его других слов не повторял.
     Непоседы донимали своими расспросами обитателей караван-сарая, тех, кто первым заметил непонятный сон горбуна: дверь его склада чуть отзынута, а горбун не выходит, когда уже все пошли в харчевню либо тут хлопотали у очага. Первыми, постучавшись, вошли в глубь склада привратник, конюх и мальчик-посыльный.
     - Что же вы увидели? - допытывались непоседы.
     - А увидели, что из-под мешков, на него навалившихся, торчит его рука и лежит он не на своей постели, а обочь. И что чудно: спать он лег без штанов. Хоть он и не мусульманин, но кому же охота среди пыльных мешков да в одиночестве спать без штанов. Чудное дело. Мы было кинулись помочь, выволочь его из-под мешков, потянули за руку, а она как деревянная. Ну мы и стали скликать людей. Только и всего. А там мешки с него сбросили, снесли его во двор, да обмыли, да схоронили. И больше говорить нечего.
     - Ладно! - сказали непоседы. - Тут надо еще расспрашивать, не помнит ли кто, не бывал ли он без штанов и в другое время?
     - Нет, - сказал привратник, - никогда его так не видал.
     Могли бы еще что-нибудь узнать, если бы еще день-другой походить непоседам по Сивасу, но этих дней им не выпало: к ночи дошел слух, что хромой злодей вывел свои войска на подступы к Сивасу. Оставалось два перехода до города.
     Сразу всем стало не до горбуна.
     Когда слух о нашествии Тимура достиг ушей Шо-Исо, памирец своим скорым верблюжьим шагом двинулся к Мулло Камару.
     Шо-Исо нашел келью купца незапертой, скудную утварь оставленной там, где, видно, владелец той утвари спокойно сидел в тот день. Но ни самого владельца, ни его истертой заплечной сумки, ни дорожного посошка нигде не было.
     Шо-Исо догадался, что Мулло Камар, никому не сказавшись, ушел из Сиваса.
     Шо-Исо понял, что был нужен Мулло Камару как опытный горец, чтобы перейти перевал. Видно, теперь Мулло Камар опасался чего-то больше, чем перевалов.


     Ранним утром Кара-Юсуф из дворца царевича Сулеймана торопливо пошел к себе.
     Он шел через базар, мимо караван-сараев и торговых рядов. Купцы и караванщики в этот ранний час, когда в рядах еще не началась торговля, уже вьючились, торопясь каждый в свою дорогу. Один Кара-Юсуф здесь знал, что из города никто не выйдет. Но эту новость было решено скрывать от жителей, чтобы спокойно готовиться к обороне.
     Раньше других Кара-Юсуф узнал от верных людей, что передовая конница Тимура уже обложила Сивас со всех сторон, перекрыв дороги.
     От тех же людей, от чернобаранных туркменов, узнал он и о том, что передовую Тимурову конницу привел заклятый враг - Кара-Осман-бей, глава белобаранных. Это особо встревожило Кара-Юсуфа: случись им встретиться, от того бешеного волка пощады не будет.
     Кара-Осман-бей сюда доскакал намного раньше, чем рассчитывали военачальники Тимура. Они не знали, как спешил бек к Сивасу, считая его своей законной добычей. За год до того под этими стенами он, осадив город, обманом выманил наружу правителя Бурхан-аддина и сам зарубил его возле ворот, но не поспел ворваться в город: стражи успели закрыться, и Кара-Осман-бей ударился в запертые ворота. Единственной добычей Осман-бея осталось окровавленное тело старика, которого считали хитрейшим из правителей того времени наравне с проницательным и осторожным мамлюком Баркуком. Ныне из этих трех союзников против Тимура жив остался один султан Баязет.
     Кара-Осман-бей бросил у ворот Сиваса непогребенное тело Бурхан-аддина и с остатками своих войск бежал, услышав о приближении Баязета.
     Баязет пришел. Ворота распахнулись перед ним, он вошел и объявил Сивас навеки своим.
     Правителем Сиваса султан поставил своего сына Сулеймана. Теперь здесь стояло четыре тысячи отборных воинов, возглавленных Мустафой-беем.
     К царевичу Сулейману принес Кара-Юсуф роковую весть о появлении опасной конницы.
     О коннице вскоре узнал и Мустафа-бей, едва из загородных караулов возвратились его встревоженные разъезды.
     Когда ранним утром Кара-Юсуф шел к себе в хан, где размещался со своей охраной и челядью, хозяин того обширного и нового хана длиннобородый Бахрам-ходжа возвращался с молитвы, исполненный благодати.
     Видя столь статного воина, своего щедрого постояльца, Бахрам-ходжа посетовал:
     - О львуподобный бек! Беда. А? Тимур уже идет на нас! А?
     - Идет, отец. Вы все дороги знаете, скажите-ка, как уйти.
     - А куда?
     - Куда бы ни было.
     - Через татар или в обход их?
     - Через татар.
     - А нет, что ли, обхода?
     - Уже нет.
     - О аллах милостивый!
     - Так что ж делать?
     - Без пайцзы не пройдешь.
     - Где ж ее взять?
     - Недавно в руках держал. Разве я знал?
     - Где ж она?
     - Да с ней, пожалуй, уже ушли либо вот-вот выйдут.
     - Где ж она?
     - У него ли она, не знаю, он уже готовил караван.
     - Где ж она?
     Видно, в голосе Кара-Юсуфа явилось нетерпение, если Бахрам-ходжа отстранился.
     - Не грози мне, бек. Не стращай, жизнь наша в руках аллаха.
     - На его ладонях, я знаю. Но где пайцза?
     - Я сам держал ее. Пришел караванщик Николас, венециец. Горбун. Он ее нашел, по-нашему он неграмотен. Пришел: "Прочитай, дедушка, от кого она и на что годится". А я ему: "Откуда знаешь, что я грамотен?" - "А вы, говорит, весной в бане этим хвастали". Я ему и прочитал. В две строчки написано: амир Тимур и три кольца над этим. "Это, говорю, через татарские заставы". Он закивал: "А мне через них и надо. Пайцза мне в самый раз!" Заплатил мне дирхем за прочтение и пошел.
     - Мне бы поскорей. Где он? Я ему здорово уплачу за нее.
     - Продаст ли, ему самому идти.
     - Да где ж он?