равной мере русским и казахом. Таким примерам несть числа, но все они
указывают, что этническая принадлежность, обнаруживаемая в сознании людей,
не есть продукт самого сознания. Очевидно, она отражает какую-то сторону
природы человека, гораздо более глубокую, внешнюю по отношению к сознанию и
психологии, под которой мы понимаем форму высшей нервной деятельности. Ведь
в других случаях этносы почему-то проявляют огромную сопротивляемость
воздействиям окружения и не ассимилируются.

Цыгане вот уже тысячу лет как оторвались от своего общества и Индии,
потеряли связь с родной землей и тем не менее не слились ни с испанцами, ни
с французами, ни с чехами или монголами. Они не приняли феодальных
институтов обществ Европы, оставшись иноплеменной группой во всех странах,
куда бы они ни попадали. Ирокезы до сих пор живут маленькой этнической
группой (их всего 20 тыс. человек), окруженные гипертрофированным
капитализмом, но не принимают в "американском образе жизни" участия. В
Монгольской Народной Республике живут тюркские этносы: сойоты (уранхайцы),
казахи и другие, но, несмотря на сходство "материального и духовного
развития общества", они не сливаются с монголами, составляя самостоятельные
этносы. А ведь "уровень развития общества, состояние его производительных
сил" одни и те же. И наоборот, французы выселились в Канаду в XVIII в. и до
сих пор сохранили свое этническое лицо, хотя развитие их лесных поселков и
промышленных городов Франции весьма различно. Евреи в Салониках живут
эндогамной группой свыше 400 лет после своего изгнания из Испании, но, по
данным 1918 г., они скорее похожи на арабов, чем на своих соседей - греков.
Точно так же немцы из Венгрии внешним обликом походят на своих
соплеменников в Германии, а цыгане - на индусов. Отбор изменяет соотношение
признаков медленно, а мутации, как известно, редки. Поэтому любой этнос,
живущий в привычном для него ландшафте, находится почти в состоянии
равновесия.

Не следует думать, что изменение условий существования не влияет на этносы
никогда. Иной раз оно влияет настолько сильно, что образуются новые
признаки и создаются новые этнические варианты, более или менее устойчивые.
Нам надлежит разобраться в том, как проходят эти процессы и почему они дают
разные результаты.

Известным советским исследователем С. А. Токаревым была выдвинута
социологическая концепция, где вместо определения понятия этнической
общности речь шла о "четырех исторических типах народности в четырех
формациях: племя - в общинно-родовой - охватывает всю группу людей на
данной территории, объединяя их кровно-родственными связями; демос - при
рабовладельческой - только свободное население, не включая рабов;
народность - при феодализме - все трудящееся население страны, не включая
господствующий класс: нация - в капиталистической и социалистической - все
слои населения, расколотого на антагонистические классы"[48]. Приведенная
выдержка показывает, что в понятие "этническая общность" вкладывалось
совсем иное значение, которое, может быть, в чем-то и помогает, но лежит
вне поля зрения исторической географии и вообще естественных наук. Поэтому
спор с этой концепцией был бы неплодотворен, так как он свелся бы к тому,
что называть этносом. А что толку спорить о словах?

МЕЖДУ ЗАПАДОМ И ВОСТОКОМ

Пока мы знакомились с культурами Средиземноморья, мы находились в среде
привычных понятий и оценок. Религия означала веру в Бога, государство -
территорию с определенным порядком и властью, страны и озера находились на
определенных местах.

Вот только привычные названия "Запад" и "Восток" вели себя не совсем
географично: Марокко считалось "Востоком", а Венгрия и Польша - "Западом".
Но к этой условности все успели примениться, и путаницы понятий не
возникало. Этому весьма способствовали изученность предмета, знакомого даже
неспециалистам, благодаря чтению художественной литературы и наличию живой
традиции.

Но как только мы пересечем горные перевалы, разделяющие Среднюю и Восточную
Азию, мы попадем в мир иной системы отсчета. Здесь мы встретим религии,
отрицающие существование не только божества, но и мира, окружающего нас.
Порядки и социальные устройства будут противоречить принципам государства и
власти. В безымянных странах мы найдем этносы без общности языка и
экономики и даже иной раз территории, а реки и озера будут кочевать, как
пастухи-скотоводы. Те племена, которые мы привыкли считать кочевыми,
окажутся оседлыми, а сила войск не будет зависеть от их численности.
Неизменными останутся только закономерности этногенеза.

Иной материал требует иного к себе подхода, а следовательно, иного масштаба
исследования. В противном случае он останется непонятным, а книга станет
ненужной для читателя. Читатель привык к европейским терминам. Он знает,
что такое "король" или "граф", "канцлер" или "буржуазная коммуна". Но на
востоке Ойкумены не было эквивалентных терминов. "Хаган" - не король или
император, а выбранный пожизненно военный вождь, по совместительству
выполняющий обряды почитания предков. Ну разве можно представить себе
Ричарда Львиное Сердце, служащего заупокойную мессу по Генриху II, которого
он довел до инфаркта? Да еще чтобы при этой мессе присутствовали
представители гасконской и английской знати? Ведь это бред! А на востоке
Великой степи он был бы обязан это сделать, иначе его бы тут же убили.

Такие наименования, как "китайцы" или "индусы", эквивалентны не "французам"
или "немцам", а западноевропейцам в целом, ибо являются системами этносов,
но объединенными на других принципах культуры: индусов связывала система
каст, а китайцев - иероглифическая письменность и гуманитарная
образованность. Как только уроженец Индостана переходил в мусульманство, он
переставал быть индусом, ибо для своих соотечественников он становился
отщепенцем и попадал в разряд неприкасаемых. Согласно Конфуцию, китаец,
живущий среди варваров, рассматривался как варвар. Зато иноземец,
соблюдающий китайский этикет, котировался как китаец.

Для сравнения этносов Востока и Запада нам необходимо найти правильные
соответствия, с равной ценой деления. Ради этого исследуем свойства этноса
как природного явления, присущего всем странам и векам.