цивилизации. Рационалистический конструктивизм, столь характерный для нашего
времени, восстает как раз против этого факта, которому мы обязаны большинством
наших достижений. Со времен так называемого Века разума, все возрастающему
числу людей кажется, что недостойно разумному существу подчиняться в своих
действиях моральным и правовым нормам, которые он не вполне понимает; возникло
требование, что нам не следует рассматривать какие-либо правила как
обязательные для себя, если только они ясно и осознанно не служат достижению
определенных, предвидимых целей.
 Бесспорно, что мы очень медленно и постепенно начинаем понимать, каким
образом правила, которым мы традиционно подчиняемся, формируют социальный
порядок, в котором возникла цивилизация. Но к настоящему времени безрассудная
критика того, что представляется "не рациональным", принесла такой вред, что
порой мне кажется, что то, что я склонен назвать разрушением ценностей в силу
научной ошибки, было великой трагедией нашего времени. Ошибки такого рода
почти неизбежны, если исходить из концепции, что человек сознательно создал,
или, по крайней мере, должен был создать свою цивилизацию. Но, тем не менее,
они являются интеллектуальными ошибками, которые обещают разрушить ценности,
роли которых мы так и не понимаем, но которые при этом являются неотъемлемыми
основами нашей цивилизации.
 Это приводит нас ко второй части моего определения нашей задачи. Когда я
подчеркнул, что мы должны бороться против искренней интеллектуальной ошибки, я
хотел подчеркнуть, что мы не должны забывать, что наши оппоненты зачастую
являются высокой пробы идеалистами, и их злотворные учения вдохновлены
благородными идеалами. Мне представляется, что худшая ошибка, которую может
совершить борец за наши идеалы, это приписать нашим оппонентам бесчестные или
аморальные цели. Я знаю, что иногда трудно не прийти в раздражение из-за
чувства, что в большинстве своем это просто сброд безответственных демагогов,
которым следовало бы быть поразумнее. Но хотя многие из последователей тех,
кого мы считаем лжепророками, являются либо явными глупцами, либо вредными
смутьянами -- следует сознавать, что они заимствовали свои концепции у
серьезных мыслителей, конечные идеалы которых не так уж сильно отличаются от
наших собственных, и которые разнятся от нас не столько ценностными
ориентациями, сколько средствами их реализации. Я и в самом деле глубоко
убежден, что различие между нами и нашими оппонентами относительно подлежащих
реализации конечных ценностей не столь уж велико, как принято думать, и что
главное несходство между нами -- в интеллектуальных различиях. Мы, по крайней
мере, убеждены, что у нас есть отсутствующее у наших оппонентов понимание сил,
сформировавших цивилизацию. Но если нам еще не удалось убедить их, то может
быть причина в том, что наши аргументы недостаточно хороши, что мы еще не
смогли сделать явными основания, на которых покоятся наши выводы. А значит
нашей главной задачей по-прежнему должно быть совершенствование аргументов, на
которых покоится наша приверженность свободному обществу.
 Впрочем, мое выступление не должно превращаться в лекцию. Я затронул эти
чисто интеллектуальные проблемы просто, чтобы сказать, что хотя среди нас есть
некоторое число тех, кто посвятил себя исключительно этим интеллектуальным
проблемам -- и часто выражают результаты в форме, понятной только
специалистам, и есть немало практических деятелей, которые верно и отчетливо
видят, что не все в порядке с господствующими ныне убеждениями, вряд ли
найдется другой человек, который бы видел главные проблемы нашего времени как
проблемы интеллектуальные и, одновременно, был бы настолько знаком с мышлением
людей практики, чтобы суметь изложить решающие аргументы на языке, внятном
мирянам.
 Положение Леонарда Рида, пожалуй, уникально как раз потому, что он обладает
обоими этими свойствами. Охотно признаюсь, что я только постепенно и медленно
обнаружил это. Когда 21 год назад ряд друзей помог мне организовать это
собрание на Монт-Пелерин в Швейцарии, некоторые из них сказали мне, что в
Соединенных Штатах есть человек, поразительно искусный в изложении
либертарианских идей для широкой публики. А поскольку целью этой группы с
самого начала было не ограничивать свой круг одними теоретиками, но включить и
тех, кто сможет истолковать их выводы для широкой публики, Леонард Рид
показался мне идеальным кандидатом в наше общество. Он безусловно выполнил
все, что от него ожидали, но начав смотреть на него под этим углом зрения, я
еще некоторое время продолжал видеть в нем исключительно истолкователя, а не
оригинального мыслителя -- в конце концов, всегда находится кто-нибудь, кто
способен изложить вещи простыми словами. Я хочу использовать этот случай для
публичного признания, что мое представление о Леонарде Риде было ошибочным, и
что за прошедшие двадцать с лишним лет мое мнение о нем постоянно менялось. Я
обнаружил, что он не только гораздо больше большинства из нас знал о мнениях,
управляющих текущей политикой, а значит, гораздо лучше обнаруживал заблуждения
общественного мнения -- я-то лишь стремился к этому, но не знал, как этого
достичь. Но я обнаружил также, что он был глубоким и оригинальным мыслителем,
который скрывал глубину своих выводов, облекая их в слова домашнего,
повседневного языка, а те из нас, кто временами, и не без снисходительности,
видели в нем популяризатора, обнаружили, что они много чему могут у него
поучиться.
 В нашем кругу, где не академические люди все еще составляют малое
меньшинство, Леонард Рид стал не только одним из любимых, но и одним из самых
уважаемых членов, которому доверяли не только распространение благой вести, но
и участие в развитии идей. Поэтому ничто не доставляет мне большего
удовольствия, чем возможность присоединиться к этому чествованию его
достижений. И будучи младше его всего лишь на несколько месяцев, могу
позволить себе личное замечание, что особенно радует здесь возможность ожидать
от него в будущем еще большего, чем он достиг в прошлом.