останутся  в  стороне  и поэтому скоро успокоятся, да, кроме того, побоятся,
оказав непослушание, разделить участь разоренных соседей.  Так  что  колонии
дешево  обходятся  государю,  верно  ему  служат  и  разоряют  лишь немногих
жителей, которые, оказавшись в бедности и  рассеянии,  не  смогут  повредить
государю.  По  каковому  поводу  уместно  заметить,  что  людей следует либо
ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может  отомстить,  а  за
большое  --  не  может;  из  чего следует, что наносимую человеку обиду надо
расчитать так, чтобы не бояться мести. Если же вместо  колоний  поставить  в
стране  войско,  то  содержание  его обойдется гораздо дороже и поглотит все
доходы  от  нового  государства,  вследствии  чего  приобретение   обернется
убытком;  к тому же от этого пострадает гораздо больше людей, так как постои
войска обременяют все население, отчего каждый, испытывая тяготы, становится
врагом государю, а так  же  враги  могут  ему  повредить,  ибо  хотя  они  и
побеждены,  но  остаются  у  себя  дома.  Итак,  с какой стороны ни взгляни,
содержание подобного гарнизона вредно, тогда как учреждение колоний полезно.
     В чужой по обычаям и языку стране завоевателю следует  также  сделаться
главой  и  защитником более слабых соседей и постараться ослабить сильных, а
кроме того, следить за тем, чтобы в страну как-нибудь не  проник  чужеземный
правитель,  не  уступающий  ему  силой.  Таких  всегда призывают недовольные
внутри страны по избытку честолюбия или из страха,-- так  некогда  римлян  в
Грецию  призвали  этолийцы,  да  и  во  все  другие страны их тоже призывали
местные жители. Порядок же вещей таков, что, когда  могущественный  государь
входит  в  страну,  менее  сильные государства примыкают к нему -- обычно из
зависти к тем, кто превосходит их  силой  --  так  что  ему  нет  надобности
склонять их в свою пользу, ибо они сами охотно присоединятся к созданному им
государству.  Надо  только недопускать, чтобы они не расширялись и крепли, и
тогда, своими силами и при  их  поддержке,  нетрудно  будет  обуздать  более
крупных  правителей  и стать полновластным хозяином в данной стране. Если же
государь обо всем этом не позаботится, он скоро лишиться завоеванного, но до
того претерпит бесчисленное множество трудностей и невзгод.
     Римляне, завоевывая страну, соблюдали все названные правила:  учреждали
колонии,  покровительствовали  слабым,  не  давая  им, однако, войти в силу;
обуздывали сильных и принимали меры к  тому,  чтобы  в  страну  не  проникло
влияние  могущественных  чужеземцев.  Ограничусь  примером  Греции.  Римляне
привлекли на свою сторону ахейцев и этолийцев; унизили македонское  царство;
изгнали  оттуда  Антиоха.  Но,  невзирая  ни  на какие заслуги, не позволили
ахейцам и этолийцам расширить свои владения, не поддались на лесть Филиппа и
не заключили с ним союза, пока не сломили  его  могущества,  и  не  уступили
напору  Антиоха, домогавшегося владений в Греции. Римляне поступали так, как
надлежит поступать всем мудрым  правителям,  то  есть  думали  не  только  о
сегодняшнем  дне,  не  и о завтрашнем и старались всеми силами предотвратить
возможные беды, что нетрудно сделать, если вовремя принять необходимые меры,
но если дожидаться, пока беда грянет, то никакие меры не помогут, ибо  недуг
станет неизлечим.
     Здесь  происходит  то  же  самое,  что с чахоткой: врачи говорят, что в
начале эту болезнь  трудно  распознать,  но  легко  излечить;  если  же  она
запущена,  то  ее  легко  распознать,  но  излечить трудно. Так же и в делах
государства: если своевременно обнаружить зарождающийся недуг, что дано лишь
мудрым правителям, то избавиться от него нетрудно, но если он  запущен  так,
что всякому виден, то никакое снадобье уже не поможет.
     Римляне   предвидя   беду   заранее,   тотчас   принимали  меры,  а  не
бездействовали из опасения  вызвать  войну,  ибо  знали,  что  войны  нельзя
избежать,  можно  лишь  оттянуть  ее  --  к  выгоде  противника. Поэтому они
решились на войну с Филиппом и Антиохом на территории Греции -- чтобы  потом
не  пришлось  воевать  с  ними  в  Италии.  В  то время еще была возможность
избежать войны как с тем, так и с другим, но они этого не пожелали. Римлянам
не по душе была поговорка, которая не  сходит  с  уст  теперешних  мудрецов:
полагайтесь  на  благодетельное  время,--  они  считали  благодетельным лишь
собственную доблесть и дальновидность. Промедление не может  обернуться  чем
угодно,  ибо  время  приносит с собой как зло, так и добро, как добро, так и
зло.
     Но вернемся к Франции и  посмотрим,  выполнила  ли  она  хоть  одно  из
названных  мною  условий.  Я  буду  говорить  не о Карле, а о Людовике -- он
дольше удерживался в Италии, поэтому его образ действия для нас нагляднее,--
и вы убедитесь, что  он  поступал  прямо  противоположно  тому,  как  должен
поступать  государь,  чтобы  удержать  власть  над  чужой по обычаям и языку
страной.
     Король Людовик вошел в Италию  благодаря  венецианцам,  которые,  желая
расширить свои владения, потребовали за помощь половину Ломбардии. Я не виню
короля  за  эту  сделку: желая ступить в Италию хоть одной ногой и не имея в
ней союзников, в особенности после того, как по милости Карла перед Францией
захлопнулись все двери, он вынужден был заключать союзы, не  выбирая.  И  он
мог  бы  расчитывать  на  успех,  если  бы  не допустил ошибок впоследствии.
Завоевав Ломбардию, он сразу  вернул  Франции  престиж,  утраченный  ею  при
Карле:  Генуя  покорилась,  флорентийцы предложили союз; маркиз Мантуанский,
герцог Феррарский, дом Бентивольи, графиня Форли, властители Фаэнци, Пезаро,
Римини, Камерино, Пьомбино; Лукка, Пиза, Сиена -- все устремились к Людовику
с  изъявлениями  дружбы.  Тут-то  венецианцам   и   пришлось   убедиться   в
опрометчивости  своего  шага:  ради  двух городов в Ломбардии они отдали две
трети Италии.
     Рассудите теперь, как легко было королю  закрепить  свое  преимущество:
для   этого  надо  было  лишь  следовать  названным  правилам  и  обеспечить
безопастность союзникам: многочисленные,  но  слабые,  в  страхе  кто  перед
Церковью,   кто   перед   венецианцами,   они   вынуждены  были  искать  его
покровительства; он же мог бы через них обезопасить себя  от  тех,  кто  еще
оставался  в  силе.  И,  однако,  не  успел он войти в Милан, как предпринял
обратное: помог папе Александру захватить Романью. И не  заметил,  что  этим
самым  подрывает  свое могущество, отталкивает союзников и тех, кто вверился
его покровительству, и к  тому  же  значительно  укрепляет  светскую  власть
папства, которое и без того крепко властью духовной. Совершив первую ошибку,
он  вынужден дальше идти тем же путем, так что ему пришлось самому явиться в
Италию, чтобы  обуздать  честолюбие  Александра  и  не  дать  ему  завладеть
Тасканой.  Но  Людовику  как  будто  мало было того, что он усилил Церковь и
оттолкнул союзников: домогаясь Неаполитанского королевства, он разделил  его
с  королем  Испании,  то  есть  призвал  в  Италию, где сам был властелином,
равного  по  силе  соперника,--  как  видно,  затем,  чтобы  недовольным   и
честолюбцам  было  у кого искать прибежища. Изгнав короля, который мог стать
его данником, он призвал в королевство государя,  который  мог  изгнать  его
самого.
     Поистине  страсть  к завоеваниям -- дело естественное и обычное; и тех,