что какая-то старая дама вошла из сада через террасу в лакейскую и
неотступно требует о себе доложить, имея важное дело. Г.'Киндяков встал
из-за стола, вышел в прихожую и действительно увидел высокого роста бледную
старушку, одетую в старомодный костюм. На вопрос о том, что ей угодно в
такое позднее время и кто она, старушка ответила:
  - Я - Эмилия, родственница твоя, схороненная в саду под беседкой. Сегодня
в одиннадцать часов двое грабителей сняли с меня золотой крест и золотое
обручальное кольцо и потревожили прах мой.
  С этими словами старушка быстро пошла в отворенные двери террасы и
скрылась в саду. Г.Киндяков, сроду ничего не боявшийся, счел все это
явление за продукт расстроенного картежною игрою воображения, велел подать
себе умыться холодной воды и как ни в чем не бывало возвратился к гостям
метать банк. Но каково же было его удивление, когда на другой день, в
десять часов утра, явились к нему караульщики сада и доложили, что пол в
беседке выломан и какой-то скелет выброшен из полусгнившего гроба на землю.
Тут поневоле пришлось уже верить, и г.Киндяков, предварительно
удостоверясь, что и лакей в прошлую ночь видел то же видение и слышал ясно
(от слова до слова) все произнесенное привидением, немедленно обратился к
бывшему в то время в Симбирске полицмейстеру, полковнику Орловскому. Тот
энергически принялся за розыски, и действительно обнаружено было, что два
симбирских мещанина ограбили труп и заложили золотые крест и кольцо в одном
из кабаков; главною же целью их было отыскание клада. Этот же рассказ
слышал лично от г.Киндякова симбирский помещик Сергей Николаевич Нейков,
доктор Евланов и многие другие.
  Из числа подобных фактов факт этот замечателен тем, что привидение не
только явилось, но и отчетливо говорило, что редко встречается, и что,
наконец, посмертный призрак явился отнюдь не ранее, как лет через сто после
смерти. К этому мы можем присовокупить, что г.Киндяков был старик, в высшей
степени правдивый и не верящий ни во что сверхъестественное, и пользовался
до самой смерти прекрасным здоровьем".
  Вот вторая история, опубликованная в "Вестнике Европы" (имени своего
рассказчик не сообщил).
  "Осенью 1796 года тяжкая болезнь родителя вызвала отца моего в Туринск,
он поспешил к нему вместе со своею супругою, нежно им любимою, и почти со
всеми детьми, и имел горестное утешение лично отдать отцу последний долг;
но через несколько дней (26 октября) на возвратном пути из Сибири скончался
от желчной горячки в Ирбите, где и погребен у соборной церкви.
  Супружеский союз моих родителей был примерный; они жили, как говорится,
душа в душу. Мать моя, и без того огорченная недавнею потерею, лишившись
теперь неожиданно нежно любимого супруга, оставшись с восемью малолетними
детьми, из которых старшему было 13 лет, а младшему только один год, впала
в совершенное отчаяние, слегла в постель, не принимая никакой пищи, и
только изредка просила пить. Жены ирбитских чиновников, видя ее в таком
положении, учредили между собою дежурство и не оставляли ее ни днем, ни
ночью. Так проходило тринадцать уже дней, как в последний из них, ^коло
полуночи, одна из дежурных барынь, сидевши на постланной для нее на полу
перине и вязавшая чулок (другая спала подле нее), приказала горничной
запереть все двери, начиная с передней, и ложиться спать в комнате перед
спальнею, прямо против незатворенных дверей, для того, чтобы в случае
надобности можно было ее позвать скорее. Горничная исполнила приказание:
затворила и защелкнула все двери; но только что, постлав на полу постель
свою; хотела прикрыться одеялом, как звук отворившейся двери в третьей
комнате остановил ее; опершись на локоть, она стала прислушиваться. Через
несколько минут такой же звук раздался во второй комнате и при ночной
тишине достиг до слуха барыни, сидевшей на полу в спальне; она оставила
чулок и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконец щелкнула и последняя
дверь, ведущая в комнату, где находилась горничная... И что же? Входит
недавно умерший отец мой, медленно шаркая ногами, с поникшею головою и
стонами, в том же халате и туфлях, в которых скончался. Дежурная барыня,
услышав знакомые ей шаги и стоны, потому что находилась при отце моем в
последние два дня его болезни, поспешила, не подымаясь с пола, достать и
задернуть откинутый для воздуха полог кровати моей матери, которая не спала
и лежала лицом к двери, но, объятая ужасом, не могла успеть в том. Между
тем он вошел с теми же болезненными стонами, с тою же поникшею головою,
бледный как полотно, и, не обращая ни на кого внимания, сел на стул,
стоявший подле двери, в ногах кровати. Мать моя, не заслоненная пологом, в
ту же минуту его увидела, но от радости забыв совершенно, что он скончался,
воображая его только больным, с живостью спросила: "Что тебе надобно, друг
мой?" - и спустила уже ноги, чтобы идти к нему, как неожиданный ответ его;
"Подай мне лучше нож!" - ответ, совершенно противный известному образу его
мыслей, его высокому религиозному чувству, остановил ее и привел в
смущение. Видение встало и, по-прежнему, не взглянув ни на кого, медленными
шагами удалилось тем же путем. Пришла в себя от охватившего всех оцепенения
дежурившая барыня, разбудила свою подругу и вместе с нею и горничною пошли
осматривать двери: все они оказались отворенными!
  Событие непостижимое, необъяснимое, а для людей, сомневающихся во всем
сверхъестественном, и невероятное; но ведь оно подтверждается
свидетельством трех лиц! Если б видение представилось только одной матери
моей, пожалуй, можно бы назвать его следствием расстроенного воображения
женщины больной и огорченной, которой все помышления сосредоточены были на
понесенной ею потере. Здесь, напротив, являются еще две сторонние женщины,
не имеющие подобного настроения, находившиеся в двух разных комнатах, но
видившие и слышавшие одно и то же. Смиримся перед явлениями духовного мира,
пока недоступными исследованиям ума человеческого и, по-видимому,
совершенно противными законами природы, нам известным".
  А вот и третья история - снова из "Ребуса"...
  "Нижеследующий рассказ относится ко времени первого замужества моей
покойной жены (сообщает А.Аксаков) и был написан ею по моей просьбе в 1872
году; воспроизвожу его здесь дословно по рукописи...
  Это было в мае 1855 года. Мне было девятнадцать лет. Я не имела тогда
никакого понятия о спиритизме, даже этого слова никогда не слыхала.
Воспитанная в правилах греческой православной церкви, я не знала никаких
предрассудков и никогда не была склонна к мистицизму или мечтательности. Мы
жили тогда в городе Романове-Борисглебске Ярославской губернии. Золовка
моя, теперь вдова по второму браку, полковница Варвара Тихоновна, а в то
время бывшая замужем за доктором А.Ф.Зенгиреевым, жила с мужем своим в
городе Раненбурге Рязанской губернии, где он служил. По случаю весеннего
половодья всякая корреспонденция была сильно затруднена, и мы долгое время
не получали писем от золовки моей, что, однако ж, нимало не тревожило нас,
так как было отнесено к вышеозначенной причине.