Когда все расступились, пропуская повелителя, Тимур сказал царевичу:
     - Выспроси у Шах-Мелика, каковы вести - далеко ли прошли войска. Дошли они до своих мест?
     Мухаммед-Султан пошел в сторону, будто любуясь розами, а Тимур, идя между рядами могучих деревьев, разглядывал весь этот призрачный город, выросший в саду.
     Самаркандские ремесленники силились превзойти один другого, изощряясь друг перед другом хитрыми затеями, удивляя друг друга расточительством и тем славя каждый свое сословие.
     Пекари воздвигли беседку из печеного хлеба, украшенную причудливыми завитками и узорами из теста. Она была на диво сооружена, словно не хлебопеки ее испекли, а искусные зодчие.
     Корзинщики сплели из камыша слона, поставили на нем беседку, и слон шел, управляемый спрятанными внутри мастерами, а в беседке наверху дудошники играли на камышовых свирелях. И во всем этом слоне не было ни единого узелка, ни единой нитки, ни клея, - все это было сплетено из одного лишь камыша, камышом скреплено, камышом украшено. Даже пышный султан над головой слона был лишь камышовой метелкой.
     Скорняки сшили столь искусно звериные шкуры, что, забравшись внутрь этих шкур, разгуливали около мехового шатра, и казалось, что шатер населен диким зверьем, приветствующим Тимура, как своего повелителя.
     Повсюду пестрели шатры, палатки, беседки. Мастера, происходящие из разных стран, оделись каждый в одежды своей родины, и каждое сословие что-нибудь измыслило для увеселения видавших виды царедворцев Тимура, то поражая их ловкими выдумками, то веселя острословием.
     Все явились сюда по слову Тимура, и каждое сословие щеголяло перед другим: ремесленники и торговцы, купцы и садоводы, продавцы тканей и жемчугов, менялы и ростовщики, повара и хлебопеки, мясники и портные, башмачники и ткачи.
     Тимур шел впереди гостей. Остановившись, чтобы разглядеть камышового слона, он спросил:
     - А ресницы у него камышовые?
     И тотчас ловкий корзинщик ухитрился, выдернув пучок слоновых ресниц, показать:
     - Из камыша, государь.
     - То-то! - строго одобрил Тимур.
     Иногда приостанавливался послушать певца, если, голое нравился или наряд на певце оказывался занятным.
     Около качелей, на небольшой лужайке, Тимура ожидали иноземные купцы, случившиеся в ту пору в Самарканде.
     Тимур распорядился, чтобы из них выбрали знатнейших и допустили к нему.
     Он увидел китайцев в синих узких халатах, генуэзцев в нелепых кафтанах, с неприкрытыми, как у аистов, ногами. Нарядных армян в высоких шапках...
     Качели крутились, подобные большому мельничному колесу, то поднимая пестрые беседки, полные гостей, вверх, то низвергая их книзу. И гости то пели, взмывая вверх, то вскрикивали, низвергаясь к земле.
     Геворк Пушок стоял среди армян. Лицо Пушка лоснилось, кудри благообразно облегали его ласковое лицо. Глаза сияли.
     Тимур одарил чужеземных гостей и из всех отличил Геворка Пушка - подарил ему парчовый халат и редкостную соболью шапку. Так хороша была шапка, что остальные купцы сгрудились вокруг, чтобы разглядеть ее и погладить, а многие из вельмож удивленно переглянулись: не с каждым столь щедр бывает их повелитель.
     Когда прошли дальше и снова появился Мухаммед-Султан, Тимур сказал:
     - Вечером, брат Мухаммед, проведи ко мне армянина Пушка. Неприметно. Понял? Дам ему товар, - пускай опять к Москве пробирается, через Великий Булгар.
     Базар вторгся в сад повелителя. Закрасовались товары, прельщая гуляющих гостей. Купцы вознамерились превзойти друг друга редкостью своих товаров, их добротной, тонкой выделкой. Многое восхваляли купцы зазывными голосами, многое такое, чего не сыщешь в обычный торговый день в базарных рядах. Сокровища, созданные трудолюбием и талантами ремесленников, здесь обогащали и прославляли не создателей этих диковин, не мастеров, а купцов.
     Гости, стесняясь друг перед другом выказать скаредность, брали завидные товары не торгуясь, каков бы ни был запрос, сами расхваливая вещи до покупки, чтобы другие примечали, что не простым повседневным хламом, а диковинками прельщаются они, окруженные купцами.
     Базар вторгся в сад. И сад замер - ни шума листвы, ни птичьих перекличек не стало слышно, сад наполнился возгласами купцов:
     - Вот, вот! Китайский шелк! Гляньте-ка! Аисты тут живые. Дохни на них, полетят. А попугаи-то как радуга! Ну и шелка!
     - Гляньте-ка на мои булаты! От дамасских мастеров. Только что выкованы. Гнутся будто лоза! А чекан! А чернь!.. Насечка-то какова!..
     - Плохо ли расшито? Седло кожаное, а будто ковровое. Кожа кожей расшита. Из Великого Булгара! Вчера привезены. Таких не бывало! Да и дождешься ли таких!
     На больших тисненых кожах повара понесли горных козлов, запеченных целыми тушами.
     Юноши, сгибаясь, по двое несли большие корчаги с густым, почти черным самаркандским мусалласом, который никто не называл вином, чтобы не было грехом пить его.
     Тимур позвал гостей пировать.
     Идя обратно к дворцу, он услышал певучий голос, излишне громкий в этом саду.
     Он посмотрел в ту сторону и около кустистых смоковниц увидел Улугбека, которому что-то восхищенно повествовал историк Гияс-аддин.
     Еще пир был в разгаре, еще полуденный зной не достиг глубин этого сада, когда Мухаммед-Султан прошел к пирующему деду и, опустившись позади, негромко сказал:
     - Шах-Мелик удостоверился: все тюмени стоят на предназначенных местах, дедушка.
     Султан-Махмуд-хан, сидевший справа от Тимура, один слышал эти негромкие слова. Он с удивлением взглянул на повелителя:
     - Поход, государь?
     Тимур, объявлявший походы от имени хана, ничего не ответил ему, но громко сказал гостям:
     - Близится время зноя и дневной молитвы. Помолимся, отдохнем.
     - Аминь! - дружно ответили гости, поднимаясь.


     Тимур ушел во дворец.
     Вскоре, шелестя шелками, перед ним предстала великая госпожа.
     - Я тебя звал... - говорил ей Тимур, идя впереди в уединенные комнаты, - ты готовься, за всем пригляди. Чтобы все было взято, что надо.
     - Всех повезем?
     - Может быть, долго проходим, надо всех взять.
     Она не спросила, ни куда они пойдут, ни когда; она знала, он не скажет. Даже слова "поход" он не скажет.
     Она ждала, чтобы он сам ответил на те вопросы, которых она не смела ему задать.
     - Мальчиков повезешь с учителями. Там сразу не найдется учителей... Этого не бери, историка. Другого найдем. Этого в свою мадрасу возьми. Богословом. Ее вот-вот тебе закончат, твою мадрасу, раньше могилки.
     Великая госпожа промолчала.
     - То-то! - кивнул он ей.
     Она нехотя сказала:
     - Историк Гияс-аддин старателен.
     Тимуру не понравилось, что она защищает какого-то богослова, когда следовало объяснить, как это она ухитрилась опередить его на строительстве!
     - Старание без толку бесполезно! - ответил ей.
     Они сидели в прохладе, в полутемной глубокой комнате, вдали от окон.
     - Севин-бей поправляется? - спросил он.
     - Успокоилась. Назад не спешит.
     - Скажи ей, пускай у нас живет. Незачем ей туда ехать. Этот сад отдам ей. Для Мираншаховой дочери насаждал, а его жена будет тут хозяйкой.
     - Мираншах обидится.
     - Не успеет.
     Сарай-Мульк-ханым поняла: Тимур проговорился, поход пойдет на запад, на Мираншаха.
     Он опять сказал:
     - Смотри, чтоб все было готово. Ничего не забудь. Никого не обидь.
     - Я распоряжусь.
     - Пора. Распоряжайся.
     Она поняла, что надо идти. Он сказал ей вслед:
     - Тут, в саду, чтоб заметно не было. Обозы готовь, а сами все здесь оставайтесь.
     - Я знаю.
     Она ушла озабоченная: сад был полон гостей, жены вельмож гостили на ее половине сада. Они вникали во все, расспрашивали обо всем, они могли заметить малейшую перемену в жизни гарема, если не остеречься.
     Зной проходил. Снова веял прохладный ветерок со стороны гор.
     Тимур опять пошел но саду.
     Разговаривая то с одними из гостей, то с другими, он проходил, останавливался, снова уходил под сень деревьев, появлялся на лужайках и в цветниках.
     Возле роз он встретил старика; опрятного, благообразного, как богослов, но с кривым ножом в темных заскорузлых пальцах.
     Тимур подошел к своему садовнику, с которым не раз случалось разговаривать, когда задумывали разбивку нового сада.
     Тимур заботился о великолепии своих садов. Он устраивал сады, иногда соединяя несколько старых и объединяя их единым замыслом. Так устроили этот сад, так устроили сад Диль-кушо и Вороний сад. Но и заново он приказывал насаждать сады. Этим летом, когда он возвращался из Индии, самаркандские садоводы приготовили ему новый сад, в Даргомской степи, и назвали этот сад Давлет-Абадом, Местопребыванием Властителя. Сюда пересадили множество взрослых деревьев, и степь накрылась тенью.
     Еще лет тридцать назад он велел построить себе дворец на каменистых, бесплодных Чупан-Атинских склонах, откуда открывался просторный вид на Самарканд. И на каменистой, бесплодной земле садоводы насадили вокруг дворца густой и пышный сад, прозванный Узорочьем Мира - Накши-Джехан.
     У каждой из его жен были свои сады и дворцы в садах. Почти каждый год перед ним раскрывали двери нового сада.
     Он строил загородные дворцы и окружал их садами, четко разбитыми, прекрасными садами, где от ранней весны до осенних морозов, сменяя друг друга, цвели цветы.
     Самаркандские садоводы умели пересаживать с места на место взрослые, плодоносящие деревья, и, перекочевав из одного сада в другой, эти деревья продолжали цвести и плодоносить, словно переезды для них столь же привычны, как и для их непоседливого хозяина.
     Он приказывал из далеких походов перевозить в свои сады деревья, невиданные в Самарканде. Сажали растения, до него не росшие на этой земле, - сажали померанцы и лимоны, сахарный тростник и пальмы. Многие из них гибли зимой, но иные осваивались и росли.
     И вот глава самаркандских садоводов, самый почтенный и самый искусный из них, - Шихаб-аддин Ахмад Заргаркаши, улыбаясь, показывал Тимуру новые розы:
     - Я велел, государь, привезти их из Индии. Таких у нас было. Теперь будут.
     - На здоровье! - одобрил Тимур.
     И осмотрел плотную зелень низкорослых кустиков.
     Около одного из четырехугольных прудов стояли, беседуя, самаркандские ученые. Один из них, кланяясь с излишним усердием, объяснил:
     - Мы затем здесь, государь, чтобы любоваться серебряными рыбами.
     - С бульшим основанием вы могли бы любоваться друг другом, ибо вашими просвещенными трудами украшен мой Самарканд.
     Все они склонили свои головы, увенчанные подобными облакам чалмами, в безмолвном ответе на лестные слова повелителя.
     - Ваши дела, государь, столь велики, что в их сиянии меркнут все наши науки и добродетели.
     - Однако об этих делах никто еще не написал достойного сочинения.
     - Нет достойной руки, чтобы передать все величие ваших дел, государь.
     - Ты историк? - взглянул Тимур на худощавого смуглого человека с небольшой узкой бородкой, плоско спускающейся на грудь.
     Перед походом в Индию Тимуру представляли его среди других ученых Самарканда. У повелителя была хорошая память, - тех, кого он видел, он помнил всю жизнь.
     - Мне лестно, государь, что своего слугу вы удостоили вспомнить.
     - Но имя твое я позабыл.
     - Низам-аддин Шами.