- Не случилось ли что?
     - Не наше дело.
     А из-под копыт вспархивают жаворонки. Кое-где медные, как кувшины, коршуны откатываются в сторону, ленясь взлететь. Вдруг, трепеща, раскрываются, как веера, бирюзовые с медными краями остроносые ракши и, проводив всадников, косым полетом возвращаются к земле.
     У птиц есть время переждать зной, у людей есть право на прохладу в полуденные часы, но не у доброго гонца. Гонцу надлежит опережать усталость, гнать прочь зной, - покой и прохлада ждут гонца лишь в конце пути.
     Но как ни скоро проскакивал Аяр мимо придорожных пристанищ, острым глазом успевал оглянуть и путников, прохлаждающихся в тени, и коней, опустивших головы к кормушкам, на приколах и у коновязей.
     Зной начал спадать, когда в голубом сиянии степи поднялись серый купол над колодцем и коренастые стены заезжего двора.
     Здесь спешились.
     В тени ворот сидели караульные, играя в кости. Они не прервали игры, когда Аяр с барласами провели во двор своих потемневших коней.
     Старший конюх, принимая из Аяровых рук поводья, покачал головой:
     - Как разгорячили коней!
     - Знойно! - ответил Аяр.
     - А зной, - постой, не лезь в огонь.
     - Тебе, видно, лошадь нужней царского дела! - пристыдил его Аяр.
     Но старший конюх не сробел:
     - Без коня и гонец - пешка.
     - Ну, ну!
     Они прошли на широкую террасу, где по истертым паласам лежали стеганые подстилки. Тут отдыхали проезжие. Кто дремал, дожидаясь вечера, пока кормятся лошади или верблюды. Кто неторопливо, лениво вел беседу над подносом с ломтями лепешки и дыни, ожидая, пока на кухне варится еда.
     Аяр зорко озирался.
     Во дворе стоймя стояли высокие узкие мешки из грубой бурой шерсти, снятые с верблюдов вьюки. И хотя по всему было видно, что в мешках не зерно везлось, стайка воробьев, деловито перекликаясь, суетилась то между мешками, то вспархивая на мешки, ища дыр либо щелей.
     Верблюдов во дворе не было, - их согнали в степь, пастись перед последним ночным переходом до Самарканда.
     Двое степняков сидели в тени у стены, поставив рядом бурдюки с кумысом и плоские медные чашки. Сидели молча, равнодушно ожидая, пока проснется жажда в том или другом из дремавших проезжих.
     Время от времени кто-нибудь подходил к степнякам, брал с земли чашу в протягивал к бурдюку. Хозяин нацеживал тонкой струйкой свежий, пенящийся серебристый кумыс и, отвалив бурдюк на прежнее место, сам как бы отстраняясь, отваливался к стене, безучастный к расчету за отданный напиток. Но вдруг, оживляясь, ворочал бурдюк, чтоб взболтать кумыс, наливал очередную чашку и снова замирал в тени, карими умными глазами внимательно разглядывая все, что показывалось во дворе, - людей, птиц, лошадей, стоявших в тени под низкими навесами, голубенькую трясогузку, перебегавшую по горячей, солнечной земле.
     Аяр прошел под навес к лошадям.
     Конюх хорошо знал Аяра, столько раз проезжавшего этой дорогой, а случалось - и ночевавшего здесь. Да и Аяр помнил этого конюха: такое круглое, губошлепое лицо не скоро забудешь.
     Когда, разглаживая встрепанную ветром бороденку, Аяр остановился под навесом, конюх сказал, с трудом ворочая толстым языком:
     - Еще бы малость скакал, запалил бы лошадь: вся смокла, еле не пала.
     Не отвечая, Аяр похлопывал на прощанье шею своего коня и разглядывал стоявших лошадей.
     Конюх опять сказал:
     - Дела гладкие?
     - А что?
     - Один гонец был, да отбыл. Вот и ты явился. Куда столько гонцов!
     - Давно отбыл?
     - Сидел, ел, соловую лошадь взял и поехал.
     - А прежняя где?
     - На луга погнали: тут не выхолишь, - холку седлом до жил сбил, увалень. Плохо заседлал, а сидел плотно.
     - Коня-то ему резвого дали?
     - На взгляд неплох, да неходок.
     - Приготовь-ка нам вон тех трех коней.
     - Купцы едут.
     - Пересядут на других. Заседлывай.
     - Слово слыхано, дело делано. Заседлаю твоими седлами.
     - А чьими ж? Я не барышник, седлами не меняюсь.
     - Полежи в холодке, лошадей подготовлю.
     - Седлай, седлай.
     Только теперь Аяр спокойно подсел к своим спутникам.
     Рядом разговаривали четверо проезжих; видно, с большого каравана, ожидавшего ночной поры.
     Один из них был старый, седой длиннолицый китаец. В синем узком халате, в черной шапочке на голове, он сидел, опершись о вьюк, и говорил по-фарсидски, чуть гнусавя и напевая слова:
     - Пыльно. Солнца много. Отлично: постоялых мест много - спокойно. Везешь шелк, везешь ситец - спокойно. Устал - сиди, пей, вода чистая; мясо, как масло, на языке тает. Ваши люди дело любят. Каждый свое. Вы джагатай?
     Молодой купец, распахнув стеганый халат, положив на палас неразмотанную серую чалму, то вытирал платком голую голову, то гладил гордую бороду.
     - Я? Таджик.
     - Я слышал ночью вашу беседу: джагатайский язык.
     - По-фарсидски мы говорим с нашими отцами о делах; по-джагатайски - с матерями о доме. Оба языка родные нам.
     Воин, возглавлявший охрану их каравана, сказал:
     - А у нас в Кеше не так: по-фарсидски с нами говорят матери, по-джагатайски - отцы. Но это точно - оба языка родные для нас.
     - Большая земля ваша. Солнца много. Люди умные, землю любят, скот любят. Сады зелены, поля политы, скот сыт. Своего бы хватило, а чужое хватаете.
     Воин быстро взглянул на купца, ожидая, чтоб тот ответил. Купец нахмурился:
     - Войска хватают, что плохо лежит; перекладывают, чтоб лежало получше. А мы торгуем. На какой товар спрос, тот ищем. Где пройдет война, там золото дешевеет, а зерно дорожает. Туда везем зерно, а назад золото.
     Морщинистое, но светлое, словно восковое, лицо китайца опустилось. Он обеими руками поднял чашу и, хотя она и не была полна, осторожно поднес к губам.
     Аяр тихо сказал своим джагатаям:
     - Недавно уехал. Лошадь получил слабую.
     - Далеко не уйдет! - уверенно сказал Дагал.
     Дангаса возразил:
     - Он уж скачет, а мы сидим.
     Аяр покосился в сторону навеса:
     - Седлают.
     Дангаса умиротворенно вздохнул:
     - Были б лошади крепки, а нам что!
     И вскоре они снова были в седлах, опять засияла степь вокруг и затрепетала красная косица позади Аяровой шапки.


     Небольшая деревня легла на Аяровой дороге.
     Он и проскакал бы через нее, мимо невысоких глиняных стен, мимо голубых рядов раскидистого лоха, склонявшего гибкие ветки в дорожную пыль. Аяр проскакал бы мимо чужой здешней жизни, если б не крики за одной из стен, если б не воины, мелькнувшие в одном из узеньких проулков между стенами.
     Осадив коня, Аяр завернул в проулок и подъехал к воинам:
     - Что тут?
     Сперва воины глянули на Аяра недружелюбно и надменно, но, приметив красную косицу на гонцовой шапке, спохватились:
     - Вон он, наш старшой.
     Старшой, возглавлявший десяток конных, был разгорячен, повернулся к Аяру с яростью, заслоняя небольшой двор.
     А во дворе вскрикивали и причитали женщины, ветхий, но широкоплечий старик, сидя на земле, раскачивался, охая:
     - Ой-вой-вой...
     Аяр спросил десятника:
     - Что тут?
     А десятник, признав царского гонца, сразу оробел, заморгал, заулыбавшись:
     - Злодеев ловлю.
     - Каких это?
     - Грабителей. Приказано всех хватать.
     - А что здесь?
     - Вон старика забираю.
     - Злодей? Грабил?
     - Нет еще. А может, начнет грабить? Дело такое: лучше перебрать, чем оставить.
     Неожиданно старик перестал охать. Подняв лицо, покачал головой:
     - Я со двора шестой год не схожу. Совсем стар. Какой из меня разбойник? Не гожусь я в разбойники. Бывало, ходил, в походах бывал. Грабливал, по приказу грабливал, когда повелитель на то нас водил. А нынче уж не гожусь. Уж не трогайте! Сил нет на разбои! Хлебом клянусь!
     Аяр заступился:
     - Может, он и взаправду стар?
     - Откуда мне знать? - усомнился десятник. - Ведь говорил же разбойные слова.
     - Как это?
     - Эти земли повелитель соизволил отдать Сафарбеку, тысячнику. А язычники при битве за Дели пробили Сафарбека стрелой. А у него - ни детей, ни родни. Здешние жители сказали: "Хозяин убит, работать не на кого; мы ячмень растили, мы ячмень себе соберем". Хорошо они сказали?
     - Как сказать! - уклонился Аяр от трудного вопроса.
     Десятник гневно глянул на крестьянина:
     - В том-то и дело. А этот старик еще хуже сказал: "Один камень свалился, сказал, другой навалится". Каково?