- Учитель говорит, я пишу лучше Ибрагима!
     - Ты слова пишешь! А смысл ты умеешь писать?
     - В каждом слове свой смысл!
     - Разве большой смысл пишется тоже одним словом?
     - Я не знаю, дедушка.
     - Ведь в разговоре иной пустяк приходится многими словами сказывать. Ты умеешь писать каждое слово?
     - Умею.
     - И числа?
     - И числа.
     - Не ошибешься?
     - Я теперь редко делаю ошибки.
     - Ты будешь писать здесь.
     - А что, дедушка?
     - Я тебе скажу. Ты будешь писать здесь. И отсюда никуда не выйдешь, пока я тебя не отпущу. Несколько дней. Ты бумаги много принес?
     - Чистой?
     - На которой пишут.
     Улугбек неуверенно показал несколько чистых листов.
     - Никому нельзя знать, о чем ты будешь писать здесь. И о том, что ты сидишь здесь, знать нельзя никому. Понял? Ты жить будешь здесь. Пить и есть - со мной. И кого б ты ни увидел, о чем бы ни услышал, сидеть тихо и молчать. Понял? Вот твое место, сиди здесь.
     В это время пришел Мухаммед-Султан.
     Тимур достал из-за пазухи расшитый шелковыми голубыми звездами синий тонкий платок, вытер губы и, не выпуская платка из рук, распорядился:
     - Кличь их. По одному.
     Вошел амир Шах-Мелик, на ходу расправляя широкую каштановую бороду, и, даже кланяясь, продолжал ее расправлять, словно от ее красоты зависело его благополучие.
     - Твои войска готовы?
     - Хоть сейчас на приступ, государь!
     - Оружия всем хватает?
     - Запаслись. Хватит. Есть новые воины, те снаряжены хуже.
     - Надо, чтоб снарядились.
     - У них ничего нет, чтоб купить все, что надо.
     - Пускай займут у десятников. Десятники подкрепились в Индии, найдут чем помочь. В походе рассчитаются. Обуты хорошо?
     - А разве пойдем на север?
     - Видно будет куда. А разве к югу босыми их поведешь?
     - Босыми нехорошо.
     - То-то. Обуй! И сам присмотри, и тысячникам твоим вели каждого осмотреть, проверить каждого: чтоб пара сапог на ногах была исправная; чтоб пара новых, запасных, в мешке лежала. Понял?
     - Понял, государь. Да вот беда: обувщики жалуются, - кож в городе нет, не из чего...
     - А ты вели: пускай твои сотники, да и тысячники по кожевенным рядам походят, пускай покупают все, что найдут, пускай посулят купцам любую цену, какую бы купцы ни заломили. Пускай платят: босыми в поход не ходят. Позор тебе будет, ежели твое войско у меня на левом крыле в рваной обуже в поход двинется. Разбойники мы, что ли? Обуй и проверь: чтоб запасная пара у каждого воина в мешке лежала. Сколько б ни запросили купцы! Хороший воин в походе все расходы и долги вернет. А плохой воин из похода назад не приходит. Слышал, амир Шах-Мелик?
     - Слышал, государь.
     - Распишись в слышанном. Дай, Улугбек, листок чистой бумаги.
     И когда Шах-Мелик написал, Тимур сказал Улугбеку:
     - Прочитай, мирза, что написал здесь своей рукой наш амир.
     Улугбек, видно подражая своему учителю, выпрямился и тонким от прилежания голоском начал:
     - Это, дедушка, писано почерком, именуемым "насх". Однако без соблюдения знака забар над словами...
     - Стой; как написано, чем писано, пропусти. Начни с того, что там написано.
     - А написано...
     Улугбек старательно разобрал неровный, дрожащий почерк смелого, умного военачальника.
     Шах-Мелик удивился:
     - В этом возрасте я еще не владел...
     - Не спеши хвалить! - перебил его Тимур. - Успехи младших растут не от хвалы, а от взысканий. Так написано в одной книге из Индии.
     - Вы ее читали? - спросил удивленный Улугбек.
     - Тебе сказано: ты посажен сюда слушать, а не спрашивать.
     И повернулся к Шах-Мелику:
     - А мы тут сидим и, вот видишь, плачем.
     Он поднял к глазам свой синий платок и утер узкие, горячие, сухие свои глаза.
     Амир Шах-Мелик хотел сказать что-нибудь в утешение повелителю, но ничего не придумал, а говорить обычные слова не посмел.
     - Недостойно ведет себя наш сын, мирза Мираншах: разрывает нашу печень злодействами, несправедливостью, бессмысленным разрушением святынь; тому ли мы учили этого несчастного! Он попрал и справедливость и милосердие, тому ли мы учили его!
     Шах-Мелик стоял, сострадательно покачивая головой и участливо разводя руками. Его сочувствие было видно Тимуру, и повелитель, опустив голову, махнул рукой, сжимавшей платок:
     - Иди, иди... Иди, амир, поторопись, исполни, как сказано. Спрячь расписку, Улугбек; береги.
     И снова поднес платок к глазам, чтобы не смотреть на поклоны своего соратника, пятящегося к двери.
     Но едва амир Шах-Мелик вышел, Тимур спокойно сказал Мухаммед-Султану:
     - Зови, Мухаммед.
     И когда Мухаммед-Султан ввел амира Аллахдаду, Тимур снова прижал платок к глазам.
     Амир Аллахдада, привыкший к железной твердости своего повелителя, растерялся, увидев Тимура в печали, от неожиданности оробел и опустился на ковер гораздо дальше от повелителя, чем полагалось.
     Тимур оценил его поведение как скромность в повиновение и милостиво расспросил амира, достойно ли вооружены его воины.
     Амир Аллахдада начальствовал над конницей в том десятитысячном войске, которым командовал амир Шах-Мелик. В индийском походе эта конница подчинялась Шах-Мелику, но в мирные дни всадники амира Аллахдады были независимы и подчинялись ему одному.
     Эту конницу, как и любой из отрядов, Тимур мог придать к другому десятитысячному отряду, мог ее усилить новым отрядом и пустить в поход под началом самого амира Аллахдады.
     - Оружия у всех достаточно? Богато вооружены?
     - Достаточно, государь. Не богато, но достаточно. Безоружных нет.
     - Откуда ж оружие у свежих воинов?
     - Да у нас набралось в Индии; я приберег, дал свежим.
     - А почему в казну не сдал? - спросил Тимур.
     - Не столь оно было богато, чтоб казну загружать.
     - Даром раздал?
     - Почти даром, государь. Одолжил; да ведь когда они рассчитаются? Многие предстанут перед престолом всевышнего раньше, чем разделаются с земными долгами.
     - А ты их оружие снова соберешь, снова продашь?
     - Да зачем же оружию зря на земле валяться? Обязательно соберем!
     - Так! - насупился Тимур, но спохватился и деловито поднес платок к лицу. - Так! Жаль твоих всадников, - со всяким ржавьем в бой пойдут.
     - Сами же вы, государь, премудрую истину говорили: "Хорош не тот воин, что с богатым оружием в битву ходит, да с пустыми руками из битвы приходит, а тот хорош, что с пустыми руками в битву идет, да назад приходит с богатым оружием".
     - И так бывает, с богатым оружием пойдут, с богатой добычей вернутся. Как в Индии с амиром Шейх-Нур-аддином было; весь его отряд блистал оружием, а пошли на дерзкое племя, - вернулись, сгибаясь под тяжестью золота!
     - Я помню.
     - То-то. А обуты хорошо?
     - Мы?
     - Твои всадники.
     - Конным подковы дай, а сапоги найдутся.
     Тимур скрыл платком новый прилив досады. Вздохнув, он строго ответил:
     - Я велю проверить: ежели у кого сапоги ветхие, а запасных в мешках нет, взыщу с тебя.
     - Запасные не у всех есть, а на ногах ветхих не сыщешь.
     - Чтоб были запасные! Последи! Смотри!..
     Тимур, не досказав, только взмахнул рукой с платком так, как, случалось, давал знак палачу.
     Амир Аллахдада, поклонившись, ожидал дальнейших указаний, но Тимур велел ему писать расписку.
     - Виноват, государь: неграмотен!
     - Плох тот начальник!.. - прикрикнул было Тимур, досада которого искала выхода, но спохватился, вспомнив, что и сам неграмотен.
     Сердясь, он велел Улугбеку написать:
     "Мне, амиру Аллахдаде, приказано: всем моим воинам иметь при себе по запасной паре сапог".
     Улугбек старательно написал это самым красивым почерком.
     Тимур сказал:
     - Прочитай-ка!
     Улугбек, как трудный урок, не без гордости прочитал написанное.
     - Годится! - одобрил дед. И приказал амиру: - Приложи палец.
     Улугбек макнул тростничок в чернильницу и усердно начернил большой круглый палец Аллахдады.
     - Прижмите, пожалуйста! - попросил он круглолицего, круглобородого, круглоглазого, черного, как арап, воеводу.
     И когда тот прижал палец к бумаге, вышла большая, круглая клякса, не имевшая никаких следов пальца. Но Улугбек вежливо похвалил: