- Как? - не понял Мухаммед-Султан. - У кого ему спрашиваться?
     - Когда он в моих годах был, он ждал, чтобы его послали? Нет! Он сам надумывал, сам ходил, сам побеждал. Не так ли?
     Слова Искандера озадачили было Мухаммед-Султана, но он ответил:
     - Равняешь себя!
     - Нет, беру пример.
     - Как прилежен.
     - Разве победителей судят?
     - Слыхал, - это из преданий об Искандере Двурогом. Там это сказано: "Победителей не судят". Ты возомнил себя победителем?
     - Степняки отдали мне свою казну, а не я им.
     - Тебе дали удел, - сиди. Правь. Возмечтал о чем, у меня спросись: правитель-то я, не ты. Тебе дан город, а мне эта страна, вся. Дедушке видней, кому что давать. Он над нами, мы ему служим. Забылся? Все должно быть в одной руке. Тогда она сильна, тогда ей никто не грозен. Тогда она всем грозна.
     - Дедушка дядю Мираншаха осрамил, низверг. А за что? Слыхали?
     - Ну-ка, за что?
     - Что там сказал дедушка?
     Мухаммед-Султан, опасаясь подвоха, смолчал. Искандер пояснил:
     - Дедушка спросил дядю Мираншаха: "Зачем кормил войско, которое тебя не кормило?.."
     - Вот то-то, что не кормил, не обучал, распустил войско. За то ему и...
     - Каково оказалось войско, о том я не говорю. Дедушка спросил: "Зачем кормил войско, которое тебя не кормило? Рядом - богатые враги, чего ждал? У врагов - казна, почему не брал? Мою, отцовскую, брал, а вражескую берег, оставлял врагам". Вот что сказал дедушка.
     - Дедушка правителем сюда поставил меня, а не тебя. А ты без спросу... А? А не стало б дедушки, ты что ж, отбился б от нас?
     Искандер смолчал.
     Мухаммед-Султан строго сказал:
     - Вот тебя привезли ко мне. Будешь теперь здесь сидеть, для порядка. Чтобы в Фергане был порядок.
     - Значит, сперва меня ограбили, потом заперли. На правах правителя?
     - Правитель должен не только править людьми, но и выправлять их.
     Искандер по-прежнему прижал к груди руки и вежливо, низко поклонился.
     Мухаммед-Султан постоял, ожидая, не скажет ли чего-нибудь Искандер.
     Так ничего и не дождался, а стоять молча было, пожалуй, недостойно правителя, словно ему очень нужен был ответ этого мальчишки.
     Мухаммед-Султан быстро отвернулся и вышел.
     Оставшись один, Искандер отошел к окну.
     Мухаммед-Султан снова вспомнил о веселых рабах, проходя место, где они тогда смеялись. Понадобилось бы много усилий, чтобы их разыскать: в лицо он их не знал, а в Синем Дворце рабов сотни. Да и в чем их вина?
     Он хмуро поехал домой.
     Росла неприязнь к Искандеру. Сердила его дерзость: мальчишка, а спорил!
     Мухаммед-Султан проехал уже более полпути, когда досада на Искандера возросла настолько, что Мухаммед-Султан повернул коня и поскакал обратно.
     Быстро, чуть не бегом, миновал он залы и велел отпереть дверь узника.
     Искандер все еще стоял у окна и, казалось, не удивился возвращению правителя.
     С порога Мухаммед-Султан крикнул:
     - Ты знаешь?.. Без дедушкиного указа своим домом управлять и то надо с оглядкой. Без дедушкиного указа даже о себе самом думать не должно. А не то что...
     Искандер, не отходя от окна, упрямо ответил:
     - Если б в наших летах дедушка о себе самом не думал да на своих соседей не поглядывал, он не стал бы нашим дедушкой.
     - Так вот, и сиди здесь. И просидишь, пока я не дождусь указа от него. Он сам скажет, что мне с тобой делать.
     Искандер ответил, вежливо поклонившись:
     - Доносите!
     Это было сказано, будто ударено.
     Искандер отвернулся к окну, и Мухаммед-Султану ничего не оставалось, как в еще большей досаде уйти отсюда.


     Наступили сухие морозные дни, безоблачные и бесснежные. Снег лежал лишь на горах, то блистая там, то розовея.
     Было морозно, но не холодно. Холод стоял лишь в огромных нежилых залах Синего Дворца, когда Мухаммед-Султан, одевшись в теплые стеганые халаты, приподняв бобровый воротник, слушал допрос приближенных Искандера.
     Некоторые из них оказались молоды, дерзки и во всем потакали затеям своего царевича. Их привезено сюда было двадцать девять человек, и во всех было что-то общее - строгие зеленые халаты, туго повязанные небольшие чалмы, худощавые лица.
     Лишь воспитатель царевича, избранный Тимуром из своих старых сподвижников, появился царственной поступью и телом оказался тучен.
     Поверх багряного халата по всей груди он распустил бороду, как павлиний хвост, и глянул на Мухаммед-Султана с осуждением, как на расшалившегося малыша.
     - Однако важен! - тихо сказал Мухаммед-Султан своему визирю.
     Худайдада хмыкнул:
     - У кого есть что-нибудь в голове, тому важничать незачем.
     Оба эти старика тысячи верст прошли в различных походах, почасту их стремена звякали одно о другое в часы, когда мирными беседами коротали они время длинных воинских дорог. Теперь Худайдада спрашивал, Мухаммед-Султан слушал, а воспитатель приневолен был отвечать.
     Кончил спрашивать, и настало то беззвучное мгновенье, когда правителю должно решить и сказать приговор.
     - Что ж... - не глядя на важного старика, решил Мухаммед-Султан, - Повелитель Мира учит нас резать тех норовистых овец, что отбиваются от стада. И этого и тех остальных освободим от голов, что вывели их из покорности и послушания.
     Побледнев, воспитатель Искандера сердито возразил:
     - Повелитель Мира двадцать пять лет держал меня у своего мирозавоевательного стремени. Не было трудного дела, перед коим я сплоховал бы во имя Великого Повелителя. Вам ли о том напоминать, сами можете знать, кем я приставлен к мирзе Искандеру и кому я служу при мирзе Искандере.
     - Мне ль не знать! - ответил Худайдада. - Да ведь воля здесь царевича, не нам с тобой от его воли отпрашиваться.
     - Я поставлен на свое место самим повелителем, ему одному и спрос с меня, перед ним одним повинен.
     Мухаммед-Султан зло посмотрел прямо на старика:
     - Что ж... заковать да послать тебя на суд к дедушке? Этого просишь? Я пошлю. А дедушка о том же спросит. Будешь ему отвечать? А? Что ты ему скажешь? Ты мне скажи, что ему скажешь. Проси меня, я, так и быть, пошлю тебя.
     Воспитатель провел ладонью по лицу, опустил голову и весь вдруг изменился. Ничто в нем не сдвинулось с места - так же сияла борода по груди, так же широки оставались плечи, но выглядел он совсем другим человеком: спесь слетела прочь, и старик сразу стал прост, каким был в давние годы, когда кидался в свалку своих первых битв.
     - Ну? - переспросил Мухаммед-Султан. - Я уважу твои заслуги. Послать к дедушке?
     Воспитатель поднял ясное, скорбное лицо и строго, повелительно, как бы воспитаннику, ответил:
     - Нет. Не надо. Соверши все... сам.
     Эту казнь скрыли от глаз народа: правитель не решился бесчестить царевича, не испросив согласия дедушки, а ждать дедушкиного согласия пришлось бы долго, - он зимовал в Карабахе.
     На внутренний тесный двор Синего Дворца вывели Искандера со связанными руками, поставили его среди двора; вывели воспитателя вместе с его племянником, а следом, по двое, остальных ферганских вельмож.
     Мухаммед-Султан стал лицом к Искандеру. Искандер был бледен, но посмотрел на правителя внимательным, строгим взглядом.
     Первым отрубили головы младшим приближенным Искандера.
     Искандер между двумя палачами стоял так близко к казненным, что временами брызги крови долетали до его сапог. Но Искандер не пятился, не отстранялся, стоял неподвижно, твердо и казался легче и тоньше, чем всегда.
     Когда дошло до старика, он из рук палачей испытующе оглянулся на Искандера и кивнул ему, прощаясь.
     Искандер опустил глаза и стал еще белее, хотя Мухаммед-Султану казалось, что человек не мог быть бледней.
     Когда борода странно метнулась на камнях, как гусиное крыло, Искандер снова прямо и строго посмотрел в глаза Мухаммед-Султану.
     Мухаммед-Султан медлил, прежде чем дать знак палачам, и во все это время царевичи смотрели в глаза друг другу.
     Наконец Мухаммед-Султан откинул голову как бы в раздумье и дал знак, чтобы Искандера подвели к нему.
     - Насмотрелся - спросил правитель.
     - Вдосталь.
     - То-то!
     В этом восклицании Искандеру послышался дедушкин голос, и его бледное, твердое лицо улыбнулось.
     Худайдада из-за спины правителя слушал ответы Искандера, расставив ноги, вытянув вперед и наклонив набок седую голову. Мухаммед-Султан милостиво спросил:
     - Боялся?
     - Нет.
     Мухаммед-Султан смутился:
     - Как это... нет? А если б я не захотел помиловать?
     - А что бы сказал дедушка? Ведь вы...
     Мухаммед-Султан, нахмурившись, потупился:
     - Что я?
     - Вы сыграли тут то же зрелище, которое дедушка придумал дяде Мираншаху. То же самое. Я за себя не тревожился, я знал: вы ничего своего не придумаете.
     - Это как же так?
     - Вы - тень дедушки. Только тень, увы!
     Худайдада отодвинулся от Мухаммед-Султана и попятился.
     Но Мухаммед-Султан придвинулся к Искандеру, тоже побледнев, и отрывисто, тихо сказал:
     - У большого человека и тень большая, а воробей, как ни прыгай... я сам погляжу, как это ты предстанешь перед дедушкой, как будешь стоять, что станешь сказывать!
     - И предстану, и скажу! Он поймет, он разберется!
     - И станешь!
     - От души! Только б скорей.
     И опять Мухаммед-Султан смутился:
     - Перед самим перед дедушкой!