- По нашим местам!
     Уже давно запахи рыбы и лука разжигали голод Пушка, но очаг, примазанный к стене, отсырев, никак не разгорался. Дым не шел в дымоход, расползался по комнате.
     Пушок достал из сумки медный бухарский светильник и велел привратнику налить туда масла.
     - Откуда у меня? - удивился привратник. - Или выпросить у кого-нибудь? Так ведь никто не даст, если на этом не заработает: кому охота приносить масло из города, а потом отдавать себе в убыток?
     - Ты мошенник! - уверенно сказал Пушок. - Я найду сам.
     - Сперва рассчитайтесь за дрова.
     Краснобородый обитатель соседней кельи охотно налил Пушку из глиняного кувшина, почернелого от масла.
     - Сколько вам? - спросил Пушок.
     - За это? Берите, берите, - у нас это не товар.
     - А кто жил до меня в этой келье?
     - Тут? Рядом? Вы взяли ее?
     - А что?
     - Зачем? Нищий вы, что ли? У нас тут сколько хотите, выбирайте, - есть хорошие кельи. А эта в углу, ее не прогреешь.
     - На первую ночь сойдет.
     - Если спать в шубе, на шубе да тремя шубами покрыться!
     - Как нехорошо!
     - Поможем!
     Он кликнул привратника:
     - Ты деньги брал?
     Отворотившись, привратник сказал примиряюще:
     - Ну, ну...
     - Я их вытрясу! Хозяину не скажу, а сам!
     Он надменно вскинул красную бороду и, наслаждаясь растерянностью привратника, покорно поспешившего за какими-то ключами, пояснил Пушку:
     - Здесь с ними только так! Попробуйте-ка у меня вина! Вино сюда возят с берегов Куры! Я вам уступлю два бочонка. Недорого!
     На это Пушок отозвался осмотрительно:
     - Потолкуем.
     - Недорого!..
     Но, держа, как скорпиона, отпертый замок, привратник уже звал Пушка за собой.
     И вскоре его переместили в другую келью, чистую, обжитую, где сразу разгорелись хорошие дрова, а привратник только охал и клялся, что без хозяина он ничем не мог распорядиться и делал все, что мог сделать без хозяина, а хозяин ночует дома и явится только утром, потому что совсем недавно женат.
     Утром Пушок отправился на базар.
     Торговые ряды в городе оказались невелики и неприглядны. Купцы сидели в огромных шубах, и сразу трудно было понять, что за купцы, откуда, на каком языке с ними говорить. Но опытным глазом Пушок вскоре приметил, что купец познается по товару: персы сидели, выложив не весь товар, а только несколько кусков гилянского шелка или несколько щепоток краски, чтоб покупатели из других стран знали, где брать эти иранские товары; бухарцы держали перед собой тоже немногие щепотки или ломтики селитры, серебряной руды, какое-нибудь одно из медных изделий, пестрые ленты кушаков. Дальние персы с Ормузда предлагали пряности: перец, мускус, серую амбру. Ордынцы вывесили над головой шкурки сибирских зверей, китайские товары. Купцы из Ургенча - хлопчатые ткани и покрикивали, славя свои товары:
     - Камка есть! Чалдар; бес, - бери, бери!
     - А вот мата! Ах, какой зенджень! Ха, для Москвы гордится! Эй!
     Пушок обернулся.
     Пятеро русобородых, крепких людей шли по утреннему морозу легко, как по солнцепеку. Высокие, запрокинутые назад шапки, распахнутые шубы на белках либо на красных лисах, суконные поддевки с красными, как и у армян, кушаками, - все это таким спокойным, крепким показалось Пушку, что он посторонился, хотя и не стоял на их пути, и приветливо заулыбался им. Он уже бывал в Москве и знал московское обхожденье.
     - Чего привез? - спросил один из них у Пушка.
     "Откуда он узнал, что я недавно приехал?" - удивился Пушок.
     - Почти ничего.
     - Дальше, что ли, едешь?
     - Дальше.
     - То-то я вижу: товара не кажешь, а, видать, не перекупщик. Вчера тебя тут не было. Понимай, вчера с кораблем прибыл?
     - Вчера.
     - Из Джургеня, что ль?
     - Не из Ургенча, из Самарканда.
     - Там не бывал. Слыхать слыхал: торговый городок. А собрался далеко ль?
     - Воля божья, - может, и до Москвы.
     - Ну что ж, отдыхай. Потеплеет, - может, с нами тронешься. Нынче дорога нехорошая.
     - А что?
     - Хан дурит. Едигей.
     - Вы из Москвы?
     - Двое с нами москвитян, один новгородец, а мы тверичи. Заходи к нам на постой; спросишь русичей. Может случиться, товаром сменяемся.
     - А какого товара вам?..
     - Всякий берем, кто - что; из Самарканда прибыл, - небось гурмыжское зерно продаешь?
     - Жемчуг? Мало, сам Москве везу.
     - Да как с нами едешь, нам друг с другом торгу нет, ну приходи так, погостишь, о своем Чагатае поведаешь.
     Тверич, так же не торопясь, пошел к своим русичам, остановившимся около иранца с красками.
     - Дорожится тезик! - пожаловался ему москвич.
     - А дорожится, не бери. Зима впереди, поспеем. Чем мороз крепче, тем съезду меньше, цена-то и снизится.
     - А вдруг наши санным путем да как пожалуют! Набьют цену.
     - Не бойсь, - дорожка-то заколодела, пока Едигей не обломан.
     - Он может долго проломаться, а торговля не ждет!..
     Пушок пошел дальше, приглядываясь и прицениваясь. Днем его потревожили: базарный староста, проведав от стражи о его прибытии, наведался взыскать корабельный налог и товарную пошлину.
     - Я не корабельщик, налог не мне платить! - заспорил Пушок.
     - Мне слышно: вы с буса сошли с превеликим караваном; вас, видно, и вез тот бус. Платите, а не то...
     Пушок не был расточителен и уперся. Уперся он и в уплате пошлины: староста требовал десятую часть товара, как с христианина, а Пушок считал себя лишь приказчиком мусульманина, мусульмане же платят две сотых с половиной, да и то лишь в том городе, где открывают торг.
     Любопытные постояльцы собрались на их спор со всего караван-сарая, хотя и сочувствуя Пушку, но ради скуки подмигивая и старосте, чтоб сразу не уступал.
     Больше всего Пушок опасался, что пристав потребует осмотра всех мешков, а мешки из-за холода еще не были разобраны, и перед постояльцами могли открыться такие сокровища, что потом и двух замков на амбаре не хватит.
     Накричавшись, староста потянул Пушка на разбор к хану.
     Сопутствуемые многими любознательными армянами, среди которых оказалось двое ветхих стариков, возглавляемые краснобородым, все пошли к хану.
     Все уверяли Пушка, что постоят за него грудью, что хан их знает, что они видывали и не таких ханов за свою деловую жизнь.
     После самаркандских дворцов дом хана Хаджи-Тарханского показался Пушку глиняной закутой. Но ковры в сенях были хороши.
     Провожавшие Пушка соотечественники не решились ступать на ковер и столпились у двери, чтобы слушать ханский суд хотя и в отдалении, но своими ушами. Пушку пришлось перейти через сени и вступить в комнату.
     Хан сидел на широкой, накрытой ковром скамье, поджав под себя ноги. Рядом стоял его визирь в суконной шубе, на лисах, тот, который на корабле хватал Пушка за рукав. Ханом же оказался тот самый бедно одетый старик, что держал тогда Пушка за другой рукав.
     Армяне в сенях напрягали слух, а Пушок поклонился и поднес хану белый отрез, годный для хорошей епанчи, и кусок зеленого самаркандского шелка.
     Хан, пожевывая губами, не прикоснулся, как бы следовало по порядку, к Пушкову подношению и смотрел рассеянно.
     Тогда Пушок вынул из-за пазухи предусмотрительно припрятанный лоскут индийского шелка, дешевый, непрочный, из делийской добычи Тимура.
     Хан потянулся вперед, чтоб лучше разглядеть редкий товар, важно откинулся и принял дары Пушка.
     Выслушав купца, хан сказал:
     - Корабельный налог корабельщик выплатит. Корабельщика ко мне приведут. А с товаров твоих взыщем по-нашему - одну десятую. Все осмотрим, все оценим, подсчитаем и справедливо взыщем.
     - Несправедливо, премилостивый хан! Первое: я не открывал тут торгу, дальше поеду. Второе: товар хозяйский, а хозяин из всех мусульман самый истинный.
     - Но-но! Перед богом все мусульмане равны. За эти слова...
     Но Пушок, не дослушав хана, снова засунул руку за пазуху и вынул бронзовую пайцзу с выбитыми на ней тремя кругами Тимуровой тамги:
     - Все ли равны, премудрый хан?
     - Кто ж твой хозяин? - оторопел хан.
     Пушок молча держал пайцзу перед глазами хана. Хан, пригнувшись, будто сжался:
     - Он?
     Пушок кивнул.
     - Его товар?
     Пушок кивнул.
     Хан заулыбался, привстал, но его жесткие редкие усы встопорщились, и той ласковой улыбки, какую хан намеревался выразить, не вышло. Вслед за тем он спросил о здоровье Прибежища Обездоленных.
     - Он у нас пять лет назад побывал. Могучий Меч Милосердия!
     Хан умолчал о таком разорении Астрахани, какого этот город не переносил ни от одного меча, кроме Могучего Меча Милосердия, пять лет назад, когда вслед за Астраханью Тимур растоптал дотла и Новый Сарай.
     О том, что Тимур далеко, хан знал. Но знал и о том, что Тимур ходит быстро и никто заранее не знает, куда он пойдет.
     Хан пригласил Пушка покушать волжских стерлядей.
     - Такой рыбы в Самарканде нет. А у нас она своя! Хорошо ли вам на постоялом дворе, не утесняют ли, не зябнете ли?
     Пушок смелел, сетуя, что и зябнет, и товар свален почти что в погребе...
     Армяне из сеней отпятились во двор и, пока Пушок еще беседовал с ханом, без обычных разговоров и без привычного оживления вернулись к себе в караван-сарай: этакого Пушка следовало опасаться.
     Ранние морозы, частые метели, тревожные вести из Сарая, расположение хана, осторожные советы русских купцов - все это убедило Пушка зимовать в Астрахани.
     Тут, толкаясь по базарам, прицениваясь, при случае кое-что перепродавая, он и зазимовал.