Только раз мелькнула ясная мысль:
     "Если б мне прежде знать, какой негодяй мой есаул!"
     Ему тогда на мгновенье показалось, что, раскуси он есаула прежде, было бы предотвращено все, что случилось теперь.
     Но все это тут же и позабылось, заслоненное происходящим, вытеснившим из головы все мысли, все рассуждения: поставили последнего, для которого не нашлось пары. Те сгинули молча, обомлев, а этот что-то воскликнул, повернувшись к есаулу, и видно, есаула его восклицание кольнуло, есаул так хлестнул свою лошадь, что она присела.
     От этого удара сознание Мираншаха прояснилось.
     - Что же? Теперь... я?
     Палачи взялись за локти царевича.
     Халиль рванулся к самому краю галереи, готовый, может быть, спрыгнуть вниз. Шах-Мелик ловко схватил рукав Халиля и дернул к себе. Не ожидавший этого рывка, Халиль пошатнулся и, ударившись спиной о грудь Шах-Мелика, выпрямился. Тотчас легкая, ласковая ладонь погладила руку Халиля.
     - Отвернись, Улугбек! - глухо отозвался Халиль и прижал к себе лицо мальчика.
     Но палачи вели Мираншаха не к стоку, где, как вал, лежали тела казненных, тесно одно к одному, а повели его назад, к воротам дворца.
     Сейид Береке облегченно вздохнул, и Шейх-Нур-аддин ответил сейиду повеселевшим взглядом: Мираншах отбыл свое наказание.
     Мираншаха по ступенькам провели на галерею и попытались поставить на колени перед отцом. Но Мираншах тяжело весь повалился к ногам Тимура.
     - Ну? Насмотрелся?
     - Отец!
     - То-то!
     И повелитель пошел в залы дворца, а за ним и остальные, стараясь подальше обойти валявшегося на их пути Мираншаха.
     Над отцом опустился Халиль-Султан и помог низвергнутому правителю подняться. Это было нелегко, хотя Мираншах сам делал усилия, чтобы встать. Наконец с помощью стражей его снова поставили.
     Отдышавшись, Мираншах тихо сказал Халилю:
     - Видел? Как хорошо, как это хорошо он придумал.
     - Что, отец?
     - Когда он их казнил, они так и не узнали. А то как бы стыдно мне было! Поберег меня от стыда, как хорошо!
     - Не понимаю, отец!
     - Если б они знали, что их порежут, а меня нет, вот они злились бы! Вот бы обо мне думали. А так они и не поняли. Ловко? Думали, вслед за ними и меня!.. Дураки!
     И Мираншах рассмеялся.
     Халиль смотрел на рослого, рыхлого, обросшего щетиной, снова самодовольного человека: "Мой отец!"
     Но это сознание шло не от сердца, - он не рос, не живал у отца, не слыхивал от него ни ласковых слов, ни заботливых наставлений, ни проборок.
     Когда позже просто, но чисто одетого, вымытого, выбритого Мираншаха снова привели к Тимуру, Тимур долго разглядывал сына, опускавшего глаза и напускавшего на себя, а может быть и переживавшего раскаяние и сокрушение.
     - Ну?
     - Вот он я, отец.
     - Что будешь делать?
     - Ваша воля, отец.
     - Здесь тебе делать нечего.
     - Я понимаю, отец.
     - То-то.
     Тимур опять молчал, глядя на сына, будто прицеливался, медля спустить стрелу.
     - Поезжай!
     - А куда?
     - Тихое место - город Рей.
     - Купцы там... Я с них большую подать взыскал. Опасно мне там, отец.
     - Они рады будут.
     - Это чему же, отец?
     - Виду твоему. "Вот, скажут, лез на коня, а влез под коня!" Срам!
     - Уж лучше куда-нибудь...
     - Нет, туда, - там смирней будешь, среди пустого базара.
     - Отец!
     - Собирайся! И живо; я велел твоему наставнику до свету лошадей приготовить.
     - Да уж темнеет!
     - Поспеешь. Есаул твой теперь твоим наставником будет, атабегом, а сыновей своих всех тут оставь, со мной.
     - Меньшому четвертый год всего!..
     - И хорошо: в голове мусора меньше. Ступай, сбирайся.
     - А нельзя ли...
     - Ступай!
     По-прежнему дробно переставляя тяжелые ноги, но с гордо вскинутой головой, Мираншах пошел мимо сторонившихся вельмож. У двери он было остановился, словно надумал что-то возразить отцу или спросить о чем-то.
     Он неповоротливо обернулся, но увидел лишь темный, весь в лиловых морщинах лоб отца, погруженного уже в какие-то другие заботы.
     Потоптавшись, Мираншах не посмел вернуться, вышел за дверь, и больше он уже никогда не видел своего отца - амира Тимура Гурагана.
     Еще стуча колесами по камням, немногочисленные арбы Мираншаха двигались к выезду из города, еще закрыт был базар и сонные муллы шли в мечети к первой молитве, а Тимур уже вызвал к себе старшего из сыновей Мираншаха мирзу Абу-Бекра.
     Царевич, едва проводив родителей в изгнание, был застигнут врасплох зовом деда. Хотелось побыть одному, свыкнуться с внезапной разлукой, поговорить с Халилем, который хотя на целых три года был моложе, но к деду был ближе и лучше знал, чем грозит их семье все случившееся за эти дни.
     Он пошел на зов невесело, предчувствуя новые козни от безжалостного деда, боясь его и сердясь на него за расправу с отцом.
     Воины, неся перед собой светильники, шли по темным предрассветным залам так быстро, что Абу-Бекр не мог замедлить шагов, подумать, зачем, для каких новых огорчений, идет к той угловой комнате, где всего несколько дней назад отец беззаботно беседовал с историками или рассматривал книги, исполненные лучшими переписчиками царства Хулагу.
     Сухощавый и плечистый, как дед, но ростом не столь высокий, длиннолицый и густобровый, как мать, Абу-Бекр поневоле торопливо шел следом за воинами, слегка ссутулившись, опустив глаза, оправляя молодую пушистую бородку.
     Он приметил, что, всегда такой нарядный и уютный, их дом теперь похож на какой-то склад или кладовую, где все вещи свалены грудами у стен, а ковры скатаны или сложены.
     "Все уже подсчитал. Мог бы снова расставить по местам!.. - думал Абу-Бекр. - Что-то еще готовит. Поджечь, что ли, надумал? Немало на своем веку пожег".
     И вдруг яркое пламя ударило ему в лицо: десятки светильников пылали.
     Воины раздвинулись, и за дверью он увидел деда, склоненного над искусно изукрашенной книгой. Дед продолжал разглядывать тонкие узоры, обрамлявшие, как лентой, каждую страницу рукописи.
     "Золото, лазурь, киноварь. Переписчик из Тебриза. История Рашид-аддина!" - узнал Абу-Бекр и увидел в нишах по стенам остальные книги отцовского книгохранилища.
     "И это отцу не отдал! А сам неграмотен!" - думал Абу-Бекр, ожидая у порога, пока дед заметит его.
     Тимур поднял глаза и дружелюбно спросил:
     - Проводил?
     - Сейчас уехали.
     - Я им дал охрану, не бойся.
     - Ваша страна хорошо охраняется, дедушка.
     - Надо говорить "ваша страна". Что ты, чужой, что ли?
     - У нас здесь не всегда безопасно.
     - Почему?
     - Край государства. Непокорные народы вокруг. Покоренная земля, не свое Междуречье!
     - Потверже правь, настанет тишина, послушание, безопасная жизнь. А непокорных покорять надо.
     - Их во сто раз больше, чем было у нас воинов.
     Сотня хороших воинов всегда сильней тысячи мятежников.
     - С мятежниками-то мы управлялись.
     - Когда чужой народ молчит, а дань платит плохо, когда на своем месте своим трудом силы и сокровища копит, хоть он и молчит, а это опасней мятежа. Чужому народу не давай покоя. Дай ему поправиться, снова его обстриги. Постриг, - дай ему волю, дай покой, но глаз с него не спускай; поправится, опять обстриги, но помни: спешить - невыгодно, опоздать - опасно. Вот так правь, тогда я тебя любить буду.
     - Меня?
     - Тебя! Твой отец опозорен. Перед всем народом. За дело! Ему уж не быть правителем. Ты у него старший. Ты берись. Тебя ставлю правителем всего царства Хулагу.
     - Нет, дедушка!
     - Что? - Тимур не рассердился, а удивился этому непослушанию. - Что?
     - Я не могу.
     - Почему это?
     - А мой отец?
     - Будет править городком, какой ты ему дашь.
     - Нет, дедушка!
     - А что?
     - Если вы своего сына наказали за неповиновение, как же вы от меня требуете неповиновения отцу?
     - Повелевай, как правитель своим амиром.
     - Он мне отец! Как же я потребую повиновения от отца?
     Тимур неожиданно закричал:
     - Ты не сын бездельника, ты правитель царства Хулагу!
     - Нет! - тихо попятился Абу-Бекр. - Нет, дедушка, он мне отец!
     Тимур отшвырнул в угол книгу и отвернулся:
     - Ступай отсюда.
     "Мой внук! - думал Тимур. - А ему семья милее, чем весь мир. Вроде Халиля. Да Халиль смел, Халиль воин. А этому не надо целого царства, ни войск, ни славы, только семью! Умен, а глуп!"
     За порогом Абу-Бекра встретил встревоженный Халиль-Султан: