консерватизму). Дорогими, требующими и достойными охранения  он  считал,
главным образом: 1) реально-мистическое, строго-церковное  и  монашеское
христианство  византийского  и  отчасти  римского  типа,   2)   крепкую,
сосредоточенную монархическую государственность и  3)  красоту  жизни  в
самобытных национальных формах. Все это  нужно  охранять  против  одного
общего врага - уравнительного буржуазного  прогресса,  торжествующего  в
новейшей  европейской  истории.  Вражда  к  этому  прогрессу  составляла
главный "пафос" в писаниях Л., выработавшего особую теорию развития, где
он своеобразно варьировал идеи Гегеля, Сен-Симона, Ог. Конта и  Герберта
Спенсера  (которых,  впрочем,  не   изучал   систематически).   По   Л.,
человечество в целом и в  частях  проходит  через  три  последовательные
состояния: первоначальной простоты (подобно  организму  в  зачаточном  и
незрелом,  младенческом  периоде),  затем   положительного   расчленения
(подобно   развитому   цветущему   возрасту   организма)   и,   наконец,
смесительного упрощения и уравнения или вторичной  простоты  (дряхлость,
умирание и разложение организма).  Так,  германцы  в  эпоху  переселения
народов представляли первичную простоту быта, Европа  средних  и  начала
новых   веков   -   цветущее   расчленение   жизненных   форм,    а    с
"просветительного" движения XVIII в.  и  великой  французской  революции
европейское  человечество  решительно  входит  в   эпоху   смесительного
упрощения и разложения. От  названных  европейских  мыслителей,  которые
также отмечали критически и отрицательный характер новейшей истории,  Л.
отличается тем, что считает это разложение для  Европы  окончательным  и
ждет  нового  и  положительного  от  России.  В  этом  он   сходится   с
славянофилами, но тут  же  и  расходится  с  ними  в  трех  существенных
пунктах.  1)  Современное  "разложение"  Европы   он   считает   простым
следствием общего естественного закона, а вовсе не какого-нибудь  порока
в коренных началах ее жизни, от которого будто бы Россия  свободна;  эту
славянофильскую точку зрения  Л.  так  излагает  и  осмеивает:  "правда,
истина, цельность, любовь и т. п. у нас,  а  на  Западе  -  рационализм,
ложь, насильственность, борьба и т. п. Признаюсь - у меня это возбуждает
лишь  улыбку;  нельзя   на   таких   общеморальных   различиях   строить
практические  надежды.  Трогательное  и  симпатическое  ребячество   это
пережитой уже момент русской мысли". 2)  Новая  великая  будущность  для
России представляется  Л.  желательной  и  возможной,  а  не  роковой  и
неизбежной, как думают славянофилы; иногда эта  будущность  кажется  ему
даже мало вероятной: Россия уже прожила 1000 л., а  губительный  процесс
эгалитарной буржуазности  начался  и  у  нас,  после  крымской  войны  и
освобождения крестьян. 3) Помимо неуверенности в исполнении его  желаний
для России, самый предмет этих желаний был у Л. не  совсем  тот,  что  у
славянофилов. Вот главные черты его культурно-политического идеала,  как
он сам его резюмировал: "государство должно быть пестро, сложно, крепко,
сословно  и  с  осторожностью  подвижно,  вообще  сурово,  иногда  и  до
свирепости; церковь должна быть независимее  нынешней,  иepapxия  должна
быть  смелее,  властнее,  сосредоточеннее;  быт  должен  быть  поэтичен,
разнообразен в национальном, обособленном от  Запада  единстве;  законы,
принципы власти должны быть строже, люди  должны  стараться  быть  лично
добрее - одно  уравновесит  другое;  наука  должна  развиваться  в  духе
глубокого презрения к своей пользе". Идеал Л.  был  византийским,  а  не
славянским; он прямо доказывал, что "славянство" есть термин без всякого
определенного культурного содержания, что славянские народы жили и живут
чужими началами.  Их  нынешняя  культура  слагается  отчасти  из  слабых
остатков традиционного византизма, большей же частью -  из  стремительно
усвоенных элементов прогрессивного европеизма. Этот второй,  ненавистный
Л. элемент решительно преобладает у славян австрийских,  а  в  последнее
время возобладал и у балканских. Поэтому слияние  славян  с  Россией,  к
которому стремится панславизм, не только не  может  быть  целью  здравой
политики с русской точки зрения, но было бы прямо для нас  опасным,  так
как усилило бы новыми струями уравнительного прогресса наши  разлагающие
демократические элементы и  ослабило  бы  истинноконсервативные,  т.  е.
византийские начала нашей жизни.  В  церковно-политическом  споре  между
греками и болгарами Л. решительно стал  на  сторону  первых,  вследствие
чего разошелся со своим  начальником,  послом  в  Константинополе,  ген.
Игнатьевым, а также с  Катковым.  -  Л.  пламенно  желал,  чтобы  Россия
завоевала Константинополь,  но  не  затем,  чтобы  сделать  его  центром
славянской  либерально-демократической  федерации,  а  затем,  чтобы   в
древней столице  укрепить  и  развить  истинноконсервативный  культурный
строй и восстановить Восточное царство на прежних византийских  началах,
только  восполненных  национально-русским   учреждением   принудительной
земледельческой  общины.  Вообще  Л.  во  всех   сферах   высоко   ценил
принудительный  характер  отношений,  без  которого,  по   его   мнению,
жизненные формы не могут сохранять своей  раздельности  и  устойчивости;
ослабление принудительной власти есть верный  признак  и  вместе  с  тем
содействующая причина разложения или "смесительного упрощения" жизни.  В
своем презрении к чистой этике и в своем культе самоутверждающейся  силы
и красоты Л. предвосхитил многие мысли Ницше, вдвойне парадоксальные под
пером афонского послушника и оптинского монаха. Л.  религиозно  верил  в
положительную  истину  христианства,  в  узкомонашеском  смысле  личного
спасения; он политически надеялся на торжество  консервативных  начал  в
нашем отечестве, на взятие Царьграда русскими войсками  и  на  основание
великой  неовизантийской  или  греко-российской  культуры;  наконец,  он
эстетически любил все красивое и сильное; эти три мотива господствуют  в
его писаниях, а отсутствие между  ними  внутренней  положительной  связи
есть главный недостаток его миpoсозерцания. Из идеи личного душеспасения
путем монашеским (как его понимал Л.) логически  вытекает  равнодушие  к
мирским политическим интересам и  отрицание  интереса  эстетического;  в
свою очередь политика, хотя бы консервативная, не имеет ничего общего  с
душеспасением  и  с  эстетикой;  наконец,  становясь  на  точку   зрения
эстетическую,  несомненно  должно   бы   предпочесть   идеалы   древнего
язычества,  средневекового  рыцарства  и   эпохи   Возрождения   идеалам
византийских монахов и чиновников, особенно в  их  русской  реставрации.
Таким   образом,   три   главные    предмета,    подлежащие    охранению
принципиального или идейного консерватизма, не согласованы между  собой.
Не свободно от внутреннего противоречия  и  враждебное  отношение  Л.  к
новой европейской цивилизации, которую он сам же признавал за неизбежный
фазис естественного процесса.  Справедливо  укоряя  славянофилов  за  их
ребяческое осуждение Запада, он сам впадал  в  еще  большее  ребячество.
Славянофилы были по крайней мере последовательны: представляя  всю  зап.
историю как плод человеческого  злодейства,  они  имели  в  этом  ложном
представлении  достаточное  основание  для  негодования  и  вражды;   но