"жертвой посреди степей",  "сыном  природы".  Ему  "мир  земной  тесен",
порывы его "удручены ношею обманов", пред  ним  призрак  преждевременной
старости... В этих излияниях, конечно, много юношеской игры  в  страшные
чувства и героические  настроения,  но  в  их  основе  лежат  безусловно
искренние огорчения юноши, несомненный духовный разлад его с  окружающей
действительностью.  К  1829  г.  относятся  первый  очерк   "Демона"   и
стихотворение "Монолог", предвещающее "Думу". Поэт отказывается от своих
вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днем, и  рисует  "измученную
душу" Демона, живущего без веры, с презрением в равнодушием ко "всему на
свете". В "Монологе" изображаются "дети севера", их  "пасмурная  жизнь",
"пустые бури", без "любви" и "дружбы сладкой". Немного спустя, оплакивая
отца, он себя и его называет "жертвами  жребия  земного";  "ты  дал  мне
жизнь, но счастья не дано!... " Весной 1830 г. благородный  пансион  был
преобразован в гимназию, и Л. оставил его. Лето он провел в подмосковном
поместье брата бабушки, Столыпина. Недалеко жили другие родственники  Л.
- Верещагины; Александра Верещагина познакомила его  с  своей  подругой,
Екатериной Сушковой, также соседкой  по  имению.  Сушкова,  впоследствии
Хвостова, оставила записки об этом знакомстве. Содержание их - настоящий
"роман",  распадающийся  на  две  части:  в  первой  -  торжествующая  и
насмешливая героиня, Сушкова,  во  второй  -  холодный  и  даже  жестоко
мстительный   герой,   Л.   Шестнадцатилетний   "отрок",   наклонный   к
"сентиментальным суждениям", невзрачный, косолапый, с красными  глазами,
с вздернутым носом и  язвительной  улыбкой,  менее  всего  мог  казаться
интересным кавалером для юных барышень.  В  ответ  на  его  чувства  ему
предлагали "волчок или веревочку",  угощали  булочками,  с  начинкой  из
опилок. Сушкова, много лет спустя  после  событий,  изобразила  поэта  в
недуге  безнадежной  страсти  и  приписала  себе   даже   стихотворение,
посвященное Л. другой  девице  -  Вареньке  Лопухиной,  его  соседке  по
московской квартире на Малой Молчановке: к ней он питал до  конца  жизни
едва ли не самое глубокое чувство, когда либо вызванное в нем  женщиной.
В то же лето (1830) внимание Л. сосредоточилось  на  личности  и  поэзии
Байрона;  он  впервые  сравнивает  себя  с  английским  поэтом,  сознает
сродство своего нравственного мира с байроновским,  посвящает  несколько
стихотворений Июльской революции. Вряд ли, в виду всего этого, увлечение
поэта "черноокой" красавицей, т. е.  Сушковой,  можно  признавать  таким
всепоглощающим и трагическим, как его рисует сама  героиня.  Но  это  не
мешало  "роману"  внести  новую  горечь  в  душу  поэта;   это   докажет
впоследствии его действительно жестокая месть - один из его  ответов  на
людское бессердечие, легкомысленно  отравлявшее  его  "ребяческие  дни",
гасившее в его душе "огонь божественный". С сентября 1830 г. Д. числится
студентом московского университета, сначала на "нравственно-политическом
отделении", потом  на  "словесном".  Университетское  преподавание  того
временя не могло способствовать умственному развитию молодежи;  студенты
в аудиториях немногим отличались  от  школьников.  Серьезная  умственная
жизнь развивалась за стенами университета, в студенческих кружках, но Л.
не сходится ни с одним из них. У него,. несомненно, больше наклонности к
светскому обществу, чем  к  отвлеченным  товарищеским  беседам:  он,  по
природе, наблюдатель действительной жизни. Давно  уже,  притом,  у  него
исчезло  чувство  юной,  ничем   неомраченной   доверчивости,   охладела
способность отзываться на чувство дружбы, на малейший проблеск симпатии.
Его  нравственный  мир  был  другого  склада,  чем  у   его   товарищей,
восторженных гегельянцев и эстетиков. Он не менее их уважал университет:
"светлый храм науки" он называет  "святым  местом",  описывая  отчаянное
пренебрежение студентов к жрецам этого храма. Он знает и  о  философских
заносчивых "спорах" молодежи, но сам не принимает  в  них  участия.  Он,
вероятно, даже не был знаком с  самым  горячим  спорщиком  -  знаменитым
впоследствии критиком, хотя  один  из  героев  его  студенческой  драмы:
"Странный  человек",  носит  фамилию  Белинский.  Эта  драма  доказывает
интерес Л. к надеждам и  идеалам  тогдашних  лучших  современных  людей.
Главный герой - Владимир - воплощает  самого  автора;  его  устами  поэт
откровенно сознается в мучительном противоречия своей  натуры.  Владимир
знает эгоизм и ничтожество людей - и  все  таки  не  может  покинуть  их
общество: "когда я один, то мне кажется, что никто меня не любит,  никто
не заботится обо мне, -  и  это  так  тяжело!"  Еще  важнее  драма,  как
выражение общественных идей поэта. Мужик рассказывает  Владимиру  и  его
другу, Белинскому - противникам крепостного права,
   - о жестокостях помещицы и о других крестьянских  невзгодах.  Рассказ
приводит Владимира в гнев, вырывает у него крик: "О мое  отечество!  мое
отечество!", - а Белинского заставляет практически помочь мужикам.
   Для поэтической деятельности  Л.  университетские  годы  оказались  в
высшей  степени  плодотворны.  Талант  его  зрел  быстро,  духовный  мир
определялся  резко.  Л.  усердно  посещает  московские   салоны,   балы,
маскарады. Он знает действительную цену этих развлечений, но умеет  быть
веселым,  разделять  удовольствия  других.  Поверхностным   наблюдателям
казалась совершенно неестественной бурная и гордая поэзия  Л.,  при  его
светских талантах. Они готовы были демонизм и разочарование  его  счесть
"драпировкой",   "веселый,   непринужденный   вид"   признать    истинно
лермонтовским свойством, а  жгучую  "тоску"  и  "злость"  его  стихов  -
притворством и условным поэтическим маскарадом. Но именно поэзия и  была
искренним отголоском лермонтовских настроений. "Меня спасало вдохновенье
от мелочных сует", - писал он в отдавался творчеству, как  единственному
чистому и высокому наслаждению. "Свет", по его мнению, все нивелирует  и
опошливает, сглаживает личные оттенки в характерах  людей,  вытравливает
всякую оригинальность,  приводит  всех  к  одному  уровню  одушевленного
манекена. Принизив человека, "свет" приучает его быть счастливым  именно
в  состоянии  безличия   и   приниженности,   наполняет   его   чувством
самодовольства, убивает всякую возможность  нравственного  развития.  Л.
боится сам подвергнуться такой участи; более чем  когда-либо  он  прячет
свои задушевные думы  от  людей,  вооружается  насмешкой  и  презрением,
подчас разыгрывает роль доброго малого или отчаянного искателя  светских
приключений. В уединении  ему  припоминаются  кавказские  впечатления  -
могучие и благородные, ни единой чертой не похожие на  мелочи  и  немощи
утонченного  общества.  Он  повторяет  мечты  поэтов  прошлого  века   о
естественном состоянии, свободном  от  "приличья  цепей",  от  золота  и
почестей, от взаимной вражды людей. Он не может допустить, чтобы в  нашу
душу были вложены "неисполнимые желанья", чтобы мы тщетно искали "в себе
и в  мире  совершенство".  Его  настроение  -  разочарование  деятельных
нравственных сил, разочарование в отрицательных  явлениях  общества,  во
имя очарования положительными задачами человеческого  духа.  Эти  мотивы
вполне определились во время пребывания Л. в московском университете,  о