толкование. Толкование этих П. излагается своеобразное, не такое,  какое
в некоторых П. предложено самим И. Христом, или  какoe  обыкновенно,  на
основании св. предания, соединяется с  известной  П.  Притча  о  сеятеле
толкуется так: "семя есть слово Бoжие, впадшее в терние - Иуда,  шед  бо
удавися и птицы небесные снедоша его, на землю  же  благу  -  пророци  и
апостоли".  Вообще,  древнерусский  книжник   не   любил   вдаваться   в
толкованиях П. в отвлеченности, а сосредоточивал смысл  П.  на  лицах  и
событиях действительных из священной истоpии Ветхого  и  Нового  Завета.
Напр. "Жена некая имяше драхму и погуби ю. Толк: жена - церковь,  драхма
- Адам". Древнерусский книжник не заботился о выдержанности соответствия
между целой  П.  и  толкованием,  а  основывал  последнее  на  сдучайном
сближении  отдельных  слов  П.  с   той   или   другой   личностью   или
обстоятельством.  Как  переводные,  так  и  оригинальные  П.   в   нашей
древнерусской     письменности     носят      на      себе      характер
нравственно-религиозный, и  притом  более  или  менее  аскетичесий.  Это
объясняется тем, что проводниками П. были  у  нас  исключительно  иноки,
мрачно смотревшие на мир, полный суеты, и видевшие в нем только обман  и
ложь. В "книгах благодатного закона"  они  искали  подтверждения  своего
воззрения и это воззрение переносили через литературу  в  массы  народа.
Трудно найти в древнерусской письменности П., которая была  бы  свободна
от аскетического взгляда на жизнь и мир.  После  Св.  Писания  первым  и
главным источником, из которого заимствовал наш древнерусский  грамотник
П., были прологи и сочинения св. отцов.  В  печатном  прологе  под  28-м
числом  сентября  помещена  П.  "О  теле  человеческом  и  о  души  и  о
воскресении мертвых". Содержание  ее  следующее:  человек  доброго  рода
насадил  виноград,  оградил  его  оплотом;  между  тем  ему  нужно  было
отправиться в дом своего отца. Оставить кого либо из приближенных к нему
лиц охранять виноградник - значит отдать  добро  на  верное  расхищение;
подумал и  посадил  у  дверей  виноградника  слепца  с  хромцом,  а  сам
отправился в путь. "Что убо  повевает  извнутрь  врат",  спросил  слепец
своего товарища, и когда  последний  сказал:  "многая  благая  господина
нашего внутрь, их же  неизреченно  вкушение",  у  слепца  явилась  мысль
проникнуть во внутренность виноградника:  хромой  должен  был  сесть  на
плечи слепого и указывать ему дорогу. Возвратившийся господин тотчас  же
заметил похищение; ни слепой, ни хромой не признавали себя  виновными  и
сваливали свою вину друг на друга. Господин сел на судилище и сказал им:
"якоже еста крала, тако да всядет хромец на слепца", и приказал их  бить
в таком положении. Толкование. Человек  домовитый  есть  Иисус  Христос,
виноград - земля, оплот - заповеди Божии, слепец и хромец - тело и  душа
человека, суд - воскресение мертвых. П. эта была в  большом  уважении  у
грамотников русских, что доказывается множеством  списков  ее  в  разных
сборниках. Она, между прочим, приведена в слове Кирилла  Туровского:  "О
теле человеческом и о души и о воскресении мертвых".  Грамотею  древнего
времени П. эта, вероятно, показалась слишком краткой и бледной и  потому
он усложнил ее вставками и украсил риторическими,  напыщенными  фразами,
затемнившими ее и лишившими первоначального поэтического колорита; после
каждой почти фразы он приводит толкование с  обширным  нравоучением.  Не
меньшим уважением пользовалась П. под заглавием:  "Иже  во  святых  отца
нашего  Иоанна  Златоустого  архиепископа  Константина   града   повесть
душеполезна в чину притча о дворе и змии и что есть житие  се  настоящее
всякого человека". Самым любимым чтением наших предков  была  повесть  о
житии Варлаама и Иоасафа царевича  индийских  и  в  особенности  притчи,
заключающиеся в ней. П. эти, независимо от  самого  содержания  повести,
были в большом употреблении у древнерусских книжников, что показывают их
списки  и  переделки.  Эта  любимая  у  всех  народов  в  средние   века
духовнонравственная   повесть   перешла   к   нам   от   греков,   через
южнославянские  литературы.  Кто  был  составитель  ее   -   неизвестно.
Некоторые,  основываясь  на  том,  что  в  заглавии  греческого   текста
поставлено имя Иоанна мниха из монастыря св. Саввы, приписывают  повесть
эту св. Иоанну Дамаскину. Переход ее в нашу литературу Пыпин  относит  к
XIV или XIII ст. и даже раньше. Предположение, что повесть эта перешла к
нам именно из литературы южнославянской, находит  себе  подтверждение  в
том, что одна из притчей, взятая из жития царевича Иоасафа (об инороге),
называется в некоторых сборниках притчею "от болгарских  книг".  Русский
книжник дополнил  ее  различными  вставками  -  вместо  одного  инорога,
погнавшегося за человеком, у него являются лев и верблюд, вместо  одного
дерева - два, золотое и  серебряное,  и  проч.  Соответственно  вставкам
осложняется и толкование.
   Кроме  притч  византийского  происхождения  есть  еще   сборник   П.,
перешедших к нам из западной литературы. Сборник этот известен на Западе
под заглавием  "Gesta  Romanorum".  Перевод  этого  сборника  сделан  на
русский язык не ранее второй половины XVII в.  каким-то  белорусцем.  П.
эти мало имели значения в народе и не пользовались  ни  сочувствием,  ни
уважением  его.  Легкий,  иногда  шутливый  тон  их  не  гармонировал  с
религиозным  настроением  древнерусского  человека.  Грамотеев   старого
времени увлекала замысловатость сопоставления или сближения в  них  двух
разнородных предметов, но при всем том они не слишком  жаловали  их:  П.
эти в каком виде перешли к нам, в таком и остались, а не  варьировались,
не вызывали ни вставок, ни переделок. Древнерусские грамотники  и  сами,
по чужому примеру и образцу, пытались составлять свои собственные  П.  О
П. собственно русского изделия надо  заметить,  что  чем  отдаленнее  от
нашего времени составитель, тем свежее и естественнее образы, чем  ближе
- тем бледнее и искусственнее. П. собственно русские  отличаются  особой
формой:  они  имеют,  по  большей  части,  вид  диалогов.  В   этих   П.
древнерусский грамотник воплощал свои заветные мысли и  идеи  в  образы,
чтобы понятнее и резче запечатлевать их  в  умах  и  сердцах  читателей.
Известен, напр., темный взгляд древнерусского человека на женщину;  этот
взгляд изображен в  притче:  "Сказание  вопросом  от  притчей  вкратце".
Характер этой П. чисто русский, она заимствована из сказки. Всего больше
обращала на  себя  внимание  древнерусского  человека  смерть  -  и  вот
древнерусский грамотник в притче изобразил борьбу  жизни  с  смертью.  В
сборнике XVII в. встречается притча  под  заглавием:  "Прение  живота  с
смертью", она перешла в народную поэзию под названием "Об  Анике-воине".
До конца XVIII в. распространено было  в  древней  Руси  мнение,  что  с
наступлением восьмой тысячи лет явится на земле антихрист. От этой мысли
не свободны были и самые образованные люди в древнее время, как,  напр.,
Максим  Грек,  выставлявший  в  числе   признаков   скорого   пришествия
антихриста агарянскую прелесть или магометанство. Древнерусский  книжник
выразил свое мнение об антихристе в П.: "Некто родися  на  лицы  поля  в
нощи тьмою, пеленами не повит, водою не омыт, и солнце нань не возсияет: