безграничного обаяния  печоринского  типа  могло  создаться  преклонение
молодого  писателя  пред  Андреем  Колосовым,  героем  повести  того  же
названия (1844). Автор выдает нам его за "необыкновенного"  человека,  и
он  действительно  совершенно  необыкновенный...  эгоист,  который,   не
испытывая ни малейшего смущения, на весь  род  людской  смотрит  как  на
предмет своей забавы. Слово "долг" для него не  существует:  он  бросает
полюбившую его девушку с большею  легкостью,  чем  иной  бросает  старые
перчатки, и с полною бесцеремонностью пользуется услугами  товарищей.  В
особенную заслугу ему вменяется то, он "не становится на ходули". В  том
ореоле, которым молодой автор окружил Колосова, несомненно  сказалось  и
влияние Жорж Занд,  с  ее  требованием  полной  искренности  в  любовных
отношениях. Но только тут свобода отношений получила весьма своеобразный
оттенок: то, что для Колосова было водевилем,  для  страстно  полюбившей
его девушки превратилось в  трагедию.  Не  смотря  на  неясность  общего
впечатления, повесть носит  на  себе  яркие  следы  серьезного  таланта.
Вторая повесть Т., "Бреттер" (1846), представляет собою авторскую борьбу
между лермонтовским влиянием и стремлением  дискредитировать  позерство.
Герой повести Лучков своею таинственною угрюмостью, за  которою  чудится
что-то  необыкновенно  глубокое,  производит  сильное   впечатление   на
окружающих. И  вот,  автор  задается  целью  показать,  что  нелюдимость
бреттера, его таинственная молчаливость весьма  прозаически  объясняются
нежеланием жалчайшей посредственности быть  осмеянной,  его  "отрицание"
любви - грубостью  натуры,  равнодушие  к  жизни  -  каким-то  калмыцким
чувством, средним между апатиею  и  кровожадностью.  Содержание  третьей
повести  Т.:  "Три  портрета"  (1846)  почерпнуто  из  семейной  хроники
Лутовиновых, но очень уж в ней  сконцентрировано  все  необыденное  этой
хроники. Столкновение Лучинова с отцом, драматическая сцена, когда  сын,
стиснув шпагу в руках, злобными и непокорными глазами смотрит на отца  и
готов поднять на него руку - все это гораздо более  было  бы  уместно  в
каком-нибудь романе из иностранной жизни. Слишком  густы  также  краски,
наложенные на Лучинова-отца, которого Т. заставляет 20 лет не говорит ни
единого слова с женой из-за туманно выраженного в повести  подозрения  в
супружеской неверности. - Рядом со стихами и  романтическими  повестями,
Т. пробует свои силы и на драматическом поприще.  Из  его  драматических
произведений наибольший интерес представляет написанная в 1856 г. живая,
забавная и сценичная жанровая картинка "Завтрак у предводителя", до  сих
пор  удержавшаяся  в  репертуаре.  Благодаря,  в  особенности,  хорошему
сценическому исполнению пользовались также успехом  "Нахлебник"  (1848),
"Холостяк" (1849), "Провинциалка", "Месяц в  деревне".  Автору  особенно
был дорог успех "Холостяка". В предисловии к изданию  1879  г.  Т.,  "не
признавая  в  себе  драматического  таланта",  вспоминает  "с   чувством
глубокой  благодарности,  что  гениальный  Мартынов  удостоил  играть  в
четырех из его пьес и, между прочим, пред самым концом своей  блестящей,
слишком рано  прерванной  карьеры,  превратил  силою  великого  таланта,
бледную фигуру Мошкина в "Холостяке" в живое и трогательное лицо".
   Несомненный успех, выпавший  на  долю  Т.  на  первых  же  порах  его
литературной деятельности, не удовлетворял его: он носил в душе сознание
возможности более значительных  замыслов  -  а  так  как  то,  что  пока
выливалось на бумагу, не  соответствовало  их  широте,  то  он  "возымел
твердое намерение вовсе оставить литературу". Когда, в  конце  1846  г.,
Некрасов и Панаев задумали издавать "Современник", Т.  отыскал  у  себя,
однако, "пустячок", которому  и  сам  автор,  и  Панаев  настолько  мало
придавали значения, что он был помещен даже не в отделе беллетристики, а
в "Смеси" первой книжки "Современника" 1847 г.,  Чтобы  сделать  публику
еще снисходительнее, Панаев к скромному  и  без  того  названию  очерка:
"Хорь и Калиныч" прибавил еще заглавие: "из записок  охотника".  Публика
оказалась более чуткой, чем опытный литератор. К 1847 г. демократическое
или, как оно тогда называлось,  "филантропическое"  настроение  начинало
достигать в  лучших  литературных  кружках  высшего  своего  напряжения.
Подготовленная пламенною проповедью  Белинского,  литературная  молодежь
проникается новыми духовными течениями; в один, два  года  целая  плеяда
будущих знаменитых и просто хороших писателей -  Некрасов,  Достоевский,
Гончаров, Т., Григорович, Дружинин, Плещеев и др. -  выступают  с  рядом
произведений, производящих  коренной  переворот  в  литературе  и  сразу
сообщающих   ей   то   настроение,   которое   потом    получило    свое
общегосударственное  выражение  в  эпохе  великих  реформ.  Среди   этой
литературной молодежи Т. занял первое место,  потому  что  направил  всю
силу своего  высокого  таланта  на  самое  больное  место  дореформенной
общественности - на крепостное право. Поощренный крупным успехом "Хоря и
Калинича", он написал ряд очерков, которые в 1852  г.  были  изданы  под
общим   именем   "Записок   Охотника".   Книга   сыграла   первоклассную
историческую роль. Есть  прямые  свидетельства  о  сильном  впечатлении,
которое она произвела  на  наследника  престола,  будущего  освободителя
крестьян. Обаянию ее  поддались  и  все  вообще  чуткие  сферы  правящих
классов.  "Запискам  Охотника"  принадлежит  такая  же  роль  в  истории
освобождения крестьян, как в истории освобождения негров - "Хижине  дяди
Тома" Бичер Стоу, но с тою разницею, что книга  Т.  несравненно  выше  в
художественном отношении. Объясняя в своих воспоминаниях,  почему  он  в
самом начале 1847 г. уехал заграницу, где написано  большинство  очерков
"Записок Охотника", Тургенев говорит: "я не мог дышать  одним  воздухом,
оставаться рядом с тем, что я возненавидел; мне  необходимо  нужно  было
удалиться от моего врага за  тем,  чтобы  из  самой  моей  дали  сильнее
напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ,  носил
известное имя: враг этот был крепостное право. Под этим именем я  собрал
и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца -  с  чем  я
поклялся никогда не примиряться... Это была моя  Аннибаловская  клятва".
Категоричность  Т.,  однако,  относится  только  к  внутренним   мотивам
"Записок Охотника", а не к исполнению их. Болезненно-придирчивая цензура
40-х  годов   не   пропустила   бы   сколько-нибудь   яркий   "протест",
сколько-нибудь яркую картину  крепостных  безобразий.  И  действительно,
непосредственно крепостное право  затрагивается  в  "Записках  Охотника"
сдержанно и осторожно. "Записки Охотника"  -  "протест"  совсем  особого
рода, сильный не столько  обличением,  не  столько  ненавистью,  сколько
любовью. Народная жизнь пропущена здесь сквозь призму  душевного  склада
человека из кружка Белинского и Станкевича. Основная черта этого  склада
- тонкость чувств, преклонение пред красотой и вообще желание быть не от
мира сего, возвыситься  над  "грязной  действительностью".  Значительная
часть народных типов  "Записок  Охотника"  принадлежит  к  людям  такого
покроя.  Вот  романтик  Калиныч,  оживающий  только  тогда,  когда   ему
рассказывают о красотах природы - горах, водопадах и т. п.; вот Касьян с