внимания любви, никто в такой мере не идеализировал  женщину.  Это  было
выражением его стремления забыться в мечте. Герои Тургенева всегда робки
и нерешительны в своих сердечных делах: таким был и сам Т. - В  1842  г.
Т., по желанию матери, поступил  в  канцелярию  министерства  внутренних
дел. Чиновник он был весьма плохой, а начальник  канцелярии  Даль,  хотя
тоже был литератор, к службе относился  весьма  педантически.  Кончилось
дело  тем,  что  прослужив  года  11/2,  Т.,  к  немалому  огорчению   и
неудовольствию  матери,  вышел  в  отставку.  В  1847  г.  Т.  вместе  с
семейством Виардо уехал за границу, жил в Берлине, Дрездене,  посетил  в
Силезии больного  Белинского,  с  которым  его  соединяла  самая  тесная
дружба, а затем отправился во Францию. Дела его были в  самом  плачевном
положении; он жил займами у приятелей, авансами из редакций, да еще тем,
что сокращал свои потребности до минимума. Под предлогом  потребности  в
уединении, он в полном одиночество проводил зимние месяцы  то  в  пустой
даче Виардо, то  в  заброшенном  замке  ЖоржЗанд,  питаясь  чем  попало.
Февральская революция и  Июньские  дни  застали  его  в  Париже,  но  не
произвели на него особенного  впечатления.  Глубоко  проникнутый  общими
принципами либерализма, Т. в политических своих убеждениях  всегда  был,
по     собственному     его      выражению,      "постепеновцем",      и
радикально-социалистическое возбуждение 40-х гг., захватившее многих его
сверстников, коснулось его сравнительно мало. В 1850 г.  Т.  вернулся  в
Россию, но с матерью, умершей в том же  году,  он  так  и  не  свиделся.
Разделив с братом крупное состояние матери, он по  возможности  облегчил
тяготы доставшихся ему крестьян. В 1852 г. на него неожиданно обрушилась
гроза. После смерти Гоголя Т. написал некролог, которого  не  пропустила
петербургская цензура, потому что, как выразился известный  МусинПушкин,
"о таком писателе преступно отзываться столь  восторженно".  Единственно
для того, чтобы показать, что и "холодный" Петербург взволнован  великою
потерею, Т. отослал статейку в Москву, В. И. Боткину, и тот ее напечатал
в "Москов. Вед.". В этом усмотрели "бунт", и  автор  "Записок  Охотника"
был водворен на съезжую, где пробыл целый месяц. Затем он был  выслан  в
свою деревню и только благодаря усиленным хлопотам гр. Алексея  Толстого
года через  два  вновь  получил  право  жить  в  столицах.  Литературная
деятельность Т. с 1847  г.,  когда  появляются  первые  очерки  "Записок
Охотника", до 1856 г., когда "Рудиным" начинается наиболее  прославивший
его период больших романов, выразилась,  кроме  законченных  в  1851  г.
"Записок Охотника" и драматических произведений, в ряде более или  менее
замечательных повестей: "Дневник лишнего человека" (1850), "Три встречи"
(1852), "Два приятеля" (1854), "Муму" (1854),  "Затишье"  (1854),  "Яков
Пасынков" (1855),  "Переписка"  (1856).  Кроме  "Трех  встреч".  которые
представляют   собою   довольно   незначительный   анекдот,    прекрасно
рассказанный и  заключающий  в  себе  удивительно  поэтическое  описание
итальянской ночи  и  летнего  русского  вечера,  все  остальные  повести
нетрудно объединить  в  одно  творческое  настроение  глубокой  тоски  и
какого-то беспросветного пессимизма. Это  настроение  теснейшим  образом
связано с унынием, которое охватило мыслящую часть русского общества под
влиянием реакции первой половины 50-х  годов.  Доброю  половиною  своего
значения  обязанный  идейной  чуткости  и  уменью  улавливать  "моменты"
общественной жизни, Т. ярче  других  своих  сверстников  отразил  уныние
эпохи. Именно теперь в его  творческом  синтезе  создался  тип  "лишнего
человека"  -  это  до  ужаса  яркое   выражение   той   полосы   русской
общественности,  когда  непошлому  человеку,  потерпевшему  крушение   в
сердечных делах, решительно нечего было делать. Глупо заканчивающий свою
умно начатую жизнь Гамлет Щигровского  у.  ("Записки  Охотника"),  глупо
погибающий  Вязовнин  ("Два  приятеля"),  герой  "Переписки",  с  ужасом
восклицающий, что "у  нас  русских  нет  другой  жизненной  задачи,  как
разработка нашей личности", Веретьев  и  Маша  ("Затишье"),  из  которых
первого пустота и бесцельность русской  жизни  приводит  к  трактиру,  а
вторую  в  пруд  -  все  эти  типы  бесполезных  и  исковерканных  людей
зародились и воплотились в очень ярко написанные фигуры  именно  в  годы
того безвременья, когда  даже  умеренный  Грановский  восклицал:  "благо
Белинскому, умершему во  время".  Прибавим  сюда  из  последних  очерков
"Записок Охотника"  щемящую  поэзию  "Певцов",  "Свидания",  "Касьяна  с
Красивой  Мечи",  грустную  историю  Якова  Пасынкова,  наконец  "Муму",
которую Карлейль считал самою трогательною повестью  на  свете  -  и  мы
получим целую полосу самого мрачного отчаяния. В силу той же чуткости  к
колебаниям общественной атмосферы, Т. вслед за наступлением  в  1855  г.
новой  полосы  государственной  жизни,  пишет  четыре  крупнейших  своих
произведения; "Рудин" (1856),  "Дворянское  гнездо"  (1859),  "Накануне"
(1860), "Отцы и Дети" (1862), в  которых  является  самым  замечательным
выразителем первой половины эпохи реформ. Ярче всех своих сверстников он
уловил тот момент единодушия общественных стремлений, когда все хоронили
старое и не предвидя никаких осложнений, надеялись  на  лучшее  будущее,
Затем Т. первый с необыкновенною  силою  изобразил  и  поворотный  пункт
эпохи, когда  начался  разброд  и  из  среды  сторонников  новых  веяний
выделились два течения - умеренных "отцов" и  быстро  понесшихся  вперед
"детей". В лице Рудина Т. хоронил безволье и  бездеятельность  поколения
40-х годов, его бесцельное прозябание и бесплодную  гибель.  Перед  нами
богато одаренный человек с лучшими намерениями, но  совершенно  пасующий
перед действительностью, страстно зовущий и увлекающий  других,  но  сам
совершенно лишенный страсти и темперамента, позер и  фразер,  но  не  из
фатовства, а потому, что он электризуется собственными словами  и  в  ту
минуту, когда он говорит, ему искренно кажутся легко преодолимыми всякие
препятствия. Отношение автора к Рудину - двойственное, не  свободное  от
противоречий. Устами Лежнева  он  то  развенчивает  его,  то  ставит  на
пьедестал. Дело в том,  что  в  лице  Рудина  переплелись  Wahrheit  und
Dichtung. До известной степени Рудин - портрет знаменитого  агитатора  и
гегельянца  Бакунина,  которого  Белинский  определял  как  человека   с
румянцем на щеках и  без  крови  в  сердце.  Живые  черты  исторического
деятеля Т. перемешал с прозою серого  повседневного  существования  -  и
контраст между проповедью Рудина и его  мизерным  прозябанием  получился
поразительный. Явившись в эпоху, когда общество  лихорадочно  мечтало  о
"деле", и притом без эпилога, не пропущенного цензурою (смерть Рудина на
июньских баррикадах),  "Рудин"  был  понят  весьма  односторонне.  Герой
романа  стал  нарицательным  именем  для  людей,  у  которых  слово   не
согласуется с делом. Так, между прочим, понял роман Т. Некрасов, который
в своей поэме "Саша" печатно раньше изобразил человека рудинского  типа,
но которому в действительности сюжет поэмы подсказала сданная в редакцию
"Современника" рукопись Т. (см. предисловие Т. к изданию его  соч.  1879
г.). Точно также отнеслась к Рудину критика 60-х годов, которая нашла  в