Пущин - родным и Е. А. Энгельгардту (Из Сибири)3
     Из письма Jeannot     ... 13  декабря. Пишу роковое число и,  невольно забывая все окружающее
меня, переношусь к вам, милые сердцу моему. -
     1 Здесь -  надо думать  -  В. разумеет Ф.  Ф. Матюшкина, употребляя его
лицейское прозвище. К. Г.
     2 Под этим лицейским прозвищем (в первом лиц. журн. "Вестник" он назван
"Гре-бениц") разумеется  барон Пав. Фед.  Гревениц (род. 1798, ум. 1847); он
служил  в Минист.  Иностр. Дел и был директором архива  М-ства.  См.  о  нем
Грота, "Пушкин" и пр., стр. 188. К. Г.
     3 Помещаю  здесь  несколько  писем  И. И. Пущина,  а  именно к  бывшему
директору Лицея Е. А. Энгельгардту (с семьей которого он был в тесной дружбе
и  с  которым  переписывался  до  конца).  Это  -  самые  давние  письма  из
сохранившихся. Три из них  были  мною  напечатаны  в моей  статье об  И.  И.
Пущине. ("Истор. Вестн.",  1905 г., авг., стр. 432-435),  где  сообщены  еще
подробности  о переписке  Пущина с друзьями и родными из Сибири, но ввиду их
интереса  и для  полноты  настоящего  маленького  собрания  писем  товарищей
Пушкина я не  могу не  перепечатать их здесь. К этой переписке я надеюсь еще
вернуться в другой раз.
     4 Так звали И. И. семья Энгельгардтов и товарищи в Лицее.
     5 Письмо сохранилось в копии Энгельгардта.
     127
     Много успел со времени  разлуки  нашей передумать об этих днях,  - вижу
беспристрастно  все происшедшее,  чувствую  в глубине сердца многое  дурное,
худое, которое  не могу  себе  простить, но  - какая-то  необыкновенная сила
покорила, увлекала меня и заглушала  обыкновенную мою рассудительность,  так
что едва ли какое-нибудь сомнение - весьма естественное - приходило на мысль
и отклоняло от  участия в  действии,  которое даже я не  взял  на себя  труд
совершенно узнать, не только по важности его обдумать. - Ни себя оправдывать
этим, ни других  обвинять  я не  намерен, но  хочу только  заметить,  что  о
пагубном 14 декабря не должно решительно судить по тому, что напечатано было
для  публики. - Будет время, когда-нибудь, что несколько пояснится это  дело
для многих,  которые  его видят теперь, может быть, с другой  точки. Я скажу
вам только, что вникая в глубину души и сердца, я прошу Бога просветить меня
и указать  мне истину.  Е. А.1 принимает только: хорошо  и  худо;  поэтому я
обвиняю  себя безусловно;  то, что  мы  сделали, перед  законом  - худо,  мы
преступники,  и  постигшая нас  гибель  справедлива.  Но, признавая пагубные
последствия наших необдуманных  начинаний, я  не могу  не надеяться на  того
Судию, который судит не по тому, что  делают слабые,  слепые  смертные, а по
тому, что хотят  они  делать. Он нам судия!.. Он, поддержавший  меня поныне,
даст  мне  силу перенести  участь, которая в  отдаленности  кажется ужаснее,
нежели вблизи и на самом  деле. Меня здесь мучит  только ваше обо мне горе -
меня мучит слеза в глазах моего Ангела-Хранителя, который  в  ужасную минуту
моей жизни, забывая  о себе,  думал еще спасти  меня.  Простите,  Е.  А.,  -
простите родные, все, то горькое  горе, которое я навлек на вас. Не  осудите
только прежде свидания со мною, не здесь - так там. Да, я буду с вами там, я
буду с вами, родные, безвинные на сем мире; я буду с Вами, Е. А., и  Вы меня
примете опять. Нет, не опять, вы меня никогда из сердец ваших не отдалили; я
в  них  -  нашу  связь,  нашу любовь, нашу дружбу  -  ни  приговоры светских
судилищ, ни  7.000 верст, ничто не  расторгнут;  эта связь простирается и за
нынешнюю  мою  могилу  в  Чите и за  последнюю  могилу,  которая меня отсюда
освободит. - Прощайте, родные, прощайте, Е. А. - Простите, простите!..
     Т. е. Егор Антонович Энгельгардт.
     128
     Пущин - Энгельгардту1
     Иркутск, 14 декабря 1827.
     Вот два года,  любезнейший  и почтенный  друг  Егор  Антонович, что я в
последний  раз видел вас,  и  увы! может быть  в последний раз  имею  случай
сказать вам несколько строк  (sic)  из  здешнего тюремного замка, где мы уже
более двадцати дней существуем. Трудно и почти невозможно (по крайней мере я
не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной
со времени нашей разлуки - о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь
ни  место, ни  время,  и потому я хочу только,  чтобы дошел  до  вас листок,
который верно вы  увидите с удовольствием; он скажет вам, как я  признателен
вам за  участие,  которое  вы  оказывали  бедным  сестрам моим  после  моего
несчастия, -  всякая весть о посещениях ваших  к ним была  мне  в заключении
истинным  утешением  и  новым  доказательством  дружбы вашей,  в которой  я,
впрочем, столько же уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности
моей  к  вам.  -  Эти  слова  между  нами  не  должны  казаться  сильными  и
увеличенными -  мы не  на них основали нашу связь,  потому я  смело их пишу,
зная,  что никакая земная причина  не нарушит ее; истинно благодарен вам  за
утешительные строки,  которые я от вас имел, и душевно жалею, что не удалось
мне  после приговора обнять  вас  и верных друзей  моих, которых  прошу  вас
обнять; называть их не нужно - вы их знаете; надеюсь, что расстояние 7 тысяч
верст не разлучит сердец наших. Я часто вспоминаю  слова ваши, что не трудно
жить, когда хорошо, а надобно быть довольным, когда плохо. Благодаря Бога, я
во всех положениях довольно  спокоен и  очень здоров - что  Бог даст вперед,
при новом нашем образе жизни  в Читинской, что до сих пор от нас под большим
секретом, и  потому  я заключаю, что должно быть одно  из  двух:  или  очень
хорошо, или очень дурно. - Тяжело мне быть без известий о семье и о вас всех
-  одно сердце  может понять,  чего  ему  это стоит;  там я  найду  людей, с
которыми  я  также  душою  связан, -  буду  искать  рассеяния  в  физических
занятиях,  если  в них будет  какая-нибудь  Цель;  кроме  этого буду  читать
сколько возможно в комнате, где
     1 Собственноручное письмо И. И. Пущина.
     5 Зак. 689 129
     живут,  как  говорят,  тридцать  человек.  Не  знаю,  как  и   где  вас
вообразить;  при свидании  с родными я  узнал,  что вы с Фрицом тогда были в
Финляндии, и мне  кажется, что  вы  теперь там поселились, но зачем,  сам не
знаю. Теперь  же вся ваша семья пристроена,  и Воля, который теперь  большой
Владимир, верно уже государственный  человек. - Если  эти  строки дойдут  до
вас, то  я  надеюсь,  что вы,  если  только возможно, напишете мне несколько
слов. Если родные  имеют  право писать  к нам,  то и  вам  правительство  не
откажет прибавить несколько  слов, -  для меня это будет благодеяние. Где  и
что с нашими  добрыми товарищами? Я слышал только о Суворочке1, что он воюет
с  Персианами - не знаю, правда ли это, -  да сохранит его Бог и вас; доброй
моей Марье Яковлевне3 целую ручку. От души вас обнимаю и желаю всевозможного
счастья всему вашему семейству и добрым товарищам. Авось  когда-нибудь узнаю
что-нибудь о дорогих мне.
     Ваш верный J. Рои..,